Доктор прекрасно знает, о чем думают его посетители перед первой консультацией. Он знает, как тяжко бьется сердце несчастного, когда тот впервые оказывается в Берси, идет между набережной Сены и винными складами и пересекает необъятный, замощенный булыжником двор, где камни иссечены следами от протезов и костылей. Человек несколько обескуражен видом облупившегося фасада одноэтажного здания, построенного в прошлом веке. Его ожидания были другими. Затем он поднимается на крыльцо, толкает дверь, надеясь увидеть что-то сверхсовременное, что сможет растворить застрявший в горле ком; здесь все как надо, говорили им, тут вам не антикварная лавочка! Но видит он лишь ветхое, как и фасад, помещение приемного покоя, облупившуюся краску на стенах, растрескавшуюся замазку на окнах и непонятного цвета кафель.
Я не знаю, слышны ли были посетителям звуки мастерской — удары по дюралю, шум шлифовальной машины, визг ножовки, шуршание рубанка и прочих инструментов, которые режут, строгают, свинчивают, — звуки мастерской, где высококвалифицированные специалисты военного ведомства могли предложить инвалидам последние достижения металлургии, столярного, сапожного, слесарного ремесла. Мне неизвестно, могли ли они там вообще что-нибудь слышать, ведь даже если кто-то из тех, кто посещал центр на набережной Берси в пятьдесят шестом, еще жив, я не знаю, где искать их, что с ними… Да нет, вряд ли — им должно было бы исполниться уже лет по сто, наверняка все они давно умерли. Придумывать в данном случае означало бы предательство, сочинительство; единственный выход здесь — строить предположения, гипотезы, делать выводы о том, чего мы не знаем из достоверно известных нам фактов. А достоверно известно вот что: согласно правилам статьи L. 213–2 Кодекса национального достояния, архивы Министерства по делам ветеранов и инвалидов войны, а также Управления медицинских служб не могут быть опубликованы до тридцать первого декабря две тысячи восемьдесят шестого года; следовательно, в настоящий момент крайне затруднительно представить себе, что на самом деле происходило в тех помещениях. Так что остается лишь предполагать, слышал ли посетитель шум мастерских. Однако в дополнении к статье указано: «Мастерские по изготовлению протезов ликвидируются в период с тысяча девятьсот шестидесятого по тысяча девятьсот шестьдесят третий год». Значит, в пятьдесят шестом году в тех стенах еще оставались производственные мощности. Так что вполне вероятно, что Франсуа Сандр, после того как пересек мощеный двор, поднялся по ступенькам к облупившемуся фасаду и вошел в приемный покой (который, по свидетельству очевидцев, в семидесятые выглядел так же), мог расслышать шум мастерских. И это действительно важно, поскольку звук различных инструментов, подгоняющих недостающие части тел инвалидов, должен был успокоить его, рассеять смутное беспокойство, вызванное убожеством помещения: все в порядке, мы работаем! По крайней мере, так должны были чувствовать себя родители юноши, особенно отец, который при звуке своей фамилии немедленно вскакивает; недовольная же гримаса на лице Франсуа выражает полное безразличие, но родители очень рассчитывают на консультацию специалиста.
Врач закрыл за собой дверь. За длинным столом расположились страховой агент, инженер Центра протезирования, мастер по изготовлению протезов, секретарь. Доктор поинтересовался обстоятельствами несчастного случая; собравшиеся выслушали ужасную историю, где действующими лицами являлись сам Франсуа, Ма, двоюродный брат, Тото, жандарм, хирург из больницы города V. «Во всяком случае, — добавил Франсуа, — мне так об этом рассказывали…»
Едва дослушав, юношу усадили на кушетку, расстегнули рубашку, ощупали его рубцы и участки трансплантированной кожи на спине и груди. Здорово ему досталось, думает врач. Ужасное несчастье. Да, для этого гражданского тогда началась война, и она будет длиться вечно, без перемирий. Двойная ампутация, без культи. Протезирование в данном случае — почти неразрешимая задача. Конечно, доктор убежден в неоспоримых достоинствах протезирования; с протезом человек может самостоятельно одеваться, есть, чистить зубы, трудиться на заводе или в поле; в сложных случаях предоставляются рабочие места на предприятиях с особыми условиями труда; при помощи протеза можно даже чертить и рисовать. В центре изготавливают отличные держатели для плоскогубцев и молотков, подставки для катков, крючки для мясников, съемные приспособления для малярных и прочих кистей. Здесь можно заказать приспособление для езды на велосипеде, пресс-папье, гарнитуру для телефониста. Но, по крайней мере, нужна хотя бы одна здоровая конечность или культя. Протезирование, как он понимает, это попытка связать воедино внутренний импульс, желание и механическое движение. Врач из экспертной комиссии говорит, что полностью восстановить этот разрыв невозможно, но вполне по силам максимально сократить. Но в случае с Франсуа он практически неустраним.
Я ясно вижу картину: комиссия в полном составе и Франсуа в желтом свете ламп; эксперт по протезированию медленно поворачивается в мою сторону, глядит недоверчиво и упрекает в отрицании возможности реабилитации человека с подобными травмами. «Это вы во всем виноваты! — восклицает он. — Это ваша заслуга, что в данном случае я беспомощен!»
Я прекрасно осознаю всю глубину драмы. Я также понимаю, что и хирург из больницы города V. тоже причастен к этой трагедии. Однако в мои задачи не входит восхваление медицинского прогресса в области протезирования. Но я пишу об азартной игре, что предлагает нам наша жизнь, о том, что реальность в своем стремлении выбить нас из седла не менее жестока, чем вымысел.
Специалист по протезированию, однако, не сдается. Выход есть всегда. Вопрос очень деликатный, но делать нечего. Ведь если этот находящийся на грани отчаяния юноша все еще надеется на чудо, разочарование его будет безграничным. Но решать все равно придется ему, и врач задает этот вопрос:
— Мсье Сандр, как вы считаете, какие функции должен выполнять ваш протез?
Юноша вздрагивает. Врач застегивает на нем рубашку.
— Какие действия представляют для вас первостепенное значение?
Юноша поднимает голову:
— Я… Я не знаю. Любые.
Этого врач и боялся больше всего. Он присаживается на краешек стола.
— Ну, наверное, есть самостоятельно?
— Да, это точно.
— Мсье Сандр, я могу помочь вам обрести способность самостоятельно есть. Носить сумку. У вас будет локоть и зажим. Большего не могу обещать. Однако вам в любом случае придется приложить немало усилий.
Врач понимает, что подобные плечевые протезы малоэффективны, кроме того, они требуют упорства, бесконечного терпения, напряжения, ведь каждое движение будет даваться с преогромным трудом и сопровождаться болью, раздражением, возможно, желанием все бросить; но все же это единственный возможный выход. Врач еще не знает, еще слишком рано, но лет через шестьдесят изобретут различные экзоскелеты, устройства, которые будут требовать больших затрат энергии, но зато позволят парализованным людям жить полноценной жизнью. Да, человеку все равно придется выкладываться по полной, но способность что-то делать самостоятельно поистине бесценна.
— Да, локоть и зажим, мсье Сандр. Это устройство работает на блоках и тросиках. Видите ли, принцип действия состоит в двух движениях — встряхивании и вращении плечом. Встряхивание приводит в действие локоть, а вращательное движение — зажим. Система тросиков полностью повторяет принцип действия кукол-марионеток, а также роботов-големов начала девятнадцатого века. Это было модно, особенно в Германии. Конечности приводились в движение при помощи кошачьих сухожилий. У вас будет функционировать только одна сторона тела. Дело в том, что обеспечить вас двумя протезами довольно затруднительно, получится слишком громоздкая конструкция, да и сил вам придется затратить на порядок больше. Вы правша? Значит, мы восстановим функции правой стороны. А для левой я предлагаю обычный протез, исключительно эстетического назначения. Понимаете, о чем я?
