Она написала на конверте: «Город Симеон, ул. Пролетарская, Симеизу Евсееву».
Хорошо, что на почте в районном центре Простоквашинске люди грамотные работали. Они быстро догадались ошибки исправить. И пошло письмо в город Симеиз Симеону Евсееву.
Дед Сергей с горушки долго думал: кому бы ему написать письмо и сообщить телефонный номер. Потом решил, что будет переписываться с внуком-суворовцем.
Он написал письмо в суворовскую школу:
«Внук ты мой горячий! Внук ты мой железный! Как ты живёшь и постигаешь военную науку? Я знаю, что ваше училище не простое, вас готовят на полковников и выше. Может быть, и на майоров. Помнишь, как ты жил у нас в деревне и катался на поросёнке Борьке? Борька, слава Богу, уже вырос, и мы его съели. У нас в деревне новый прогресс – почтальон Печкин купил телефон, который посылает письма по радио. Евойный номер 8.837.222.44.55 Мылайн. Посылай ему симимески. Он будет мне читать».
И другие жители Простоквашино своим родственникам написали такие же письма.
И скоро на сотовый телефон почтальона Печкина посыпались ответы. Первой письмо получила тётка Пелагея. Почтальон Печкин пришёл к ней в дом, достал сотовый телефон, надел очки и стал читать:
– «Дорогая моя племянница Пелагея, пишет тебе твоя незабвенная тётя Маруся Михайловна. Погода у нас хорошая, солнце сияет…»
– Ишь, размахалась, – сказал Печкин. – Кому нужна эта погода?
– Мне нужна, – ответила Пелагея.
– Зачем?
– За людей порадоваться. Дальше читай.
– «Солнце сияет, а радости нет, – стал читать Печкин. – Спина у меня ноет, и пенсия маленькая. Если у тебя есть лишние деньги, пришли мне. Я куплю поросёнка и что останется верну».
– Ну, всё, – сказал Печкин, – я пошёл.
– Как пошёл! – закричала Пелагея Капустина. – Она мне завсегда про Ваську своего пишет. Читай мне про Ваську.
Печкин понял, что не получилось, стал читать про Ваську.
– «А Васька мой пошёл на курсы шофёров, старый дурень. А платить приходится мне. Приходит домой поздно, весь в саже. Как будто он не шофёр, а кочегар».
– Всё, – сказал Печкин, – дальше ничего нет. Телефон кончился.
В самом деле, телефон не кончился, там ещё много чего было. И про внучку Варьку, которая в школу пошла, а школьную форму носить не хочет. И про то, что соседский петух «клювается». Просто Печкин считал, что всё это лирика, детали, а главное он уже прочитал.
Пошёл Печкин к бабушке Евсевне с горушки. К той, которая к брату Симеизу писала в город Симеон. И стал ей письмо из Симеиза читать:
– «Дорогая ты моя Любочка!»…
«Ничего себе, – подумал Печкин, – а я и не знал, что она Любочка. Я думал, что она Евсевна». И стал дальше читать:
– «…свет ты мой в окошке, розочка моя!..» – Печкин на Евсевну посмотрел и подумал: «Она скорее на одуванчик похожа». – «Птичка моя, соловей…»
Печкин снова взглянул на Евсевну: «Скорее уж курочка…»
– «Как ты хорошо пела «Помню, я ещё молодушкой была…»
«Она уже и тогда вспоминала свою молодость, – подумал Печкин. – Сколько же ей лет? Не меньше двухсот. Такую старость надо уважать».
– В общем, он тебя в гости приглашает в город Симеиз, – закончил Печкин.
Он пока к бабушке Евсевне шёл, всю почту прочитал и сообщил ей самое главное.
Если всем читать, что «… у нас курей двадцать штук, а несётся только десять…» и «…что у нас крыша в сарае прохудилась, хотя совсем ещё новая…», – это ж никаких сил не хватит и времени.
Но даже в коротком варианте Печкин читал с утра до вечера. Он так и мотался целыми днями.
К бабушке Евсевне он нёс «симимески». Потом деду Сергею с горушки тащил «сымысики». А Пелагее Капустиной приносил «сымысиськи». Он даже к дяде Фёдору бегал, «эсемески» носил.
Печкин был вынужден ему читать:
– «Ты, дядя Фёдор, ботинки новые носи, не экономь. Ботинки нечего жалеть, надо жалеть своё здоровье».
Он говорил:
– Ты, дядя Фёдор, маму не слушай. Чем босее, тем здоровее. Кто босиком гуляет, тот больной не бывает. Это народ придумал.
В самом деле, народ ничего такого не придумывал, просто Печкину понравилось, как он складно сказал. И он решил это народу приписать.
А бабка Евсевна вообще надумала своим деревенским «сымысиськи» посылать. Особенно Пелагее Капустиной. Чуть что, сразу пишет:
«Пелагея, у меня блины поставлены, а масла подсолнечного нет. Срочно иди ко мне».
Печкин как прочитал, так за голову схватился:
– Слушай, Евсевна, не буду я такие письма носить. Если бы что важное в письме было, например про лекарства или про пожар, или «срочно вылетай ко мне самолётом», я бы такие письма стал носить. А про подсолнечное масло не буду.
Тогда бабка Евсевна письмо исправила:
«Пелагея, у меня блины поставлены. Срочно вылетай ко мне самолётом».
– Не буду, – говорит Печкин. – Несерьёзная причина.
Тогда бабка Евсевна по-другому написала:
«Пелагея, у меня лекарства из кастрюли вылезают. Сковородка раскалилась, может случиться пожар. А подсолнечного масла нет. Срочно вылетай ко мне самолётом».
Печкин плюнул и понёс эту «сымысиську» Пелагее.
Пелагея всё прочитала и говорит:
– Некогда мне самолётом летать, у меня корова не доена. Вот тебе бутылка подсолнечного масла, пойди, отнеси её Евсевне. Заодно и блинов поешь.
Тогда почтальон Печкин взял бутылку, повернулся и прямым ходом пошёл к дяде Фёдору.
– Всё, больше сил моих нет. Забирай свой революционный телефон. Одно беспокойство от него. Я хочу, как прежде, бумажные письма разносить.
Дядя Фёдор телефон взял, Печкина успокоил, и они вместе пошли к бабушке Евсевне с подсолнечным маслом блины есть.
Между прочим, почтальона Печкина за это время начальники хотели сократить. Потому что на почту перестали приходить обычные письма. Все родственники в деревню «сымысики» присылали. А если письма не приходят, для чего тогда почтальон?
Хорошо, что письменное дело вскоре снова наладилось. Обычные письма снова пошли, и всё в большем и большем количестве. Потому что Печкин Игорь Иванович очень много семейных связей наладил своими «сымысиками».
И его на почте оставили, ещё и с повышением – ему вместо табуретки стул на колёсиках из города привезли.
История третья
Хлопоты с Шариком
Дело было летом, в самый туристический, огородный и дачный сезон. У кота Матроскина всё в огороде росло и зеленело. Особенно капуста.
Но тут неприятности начались. С Шариком.
Шарик и всегда-то копать любил, а в последнее время на него какая-то копательная болезнь напала. Он целыми днями в огороде ямы рыл. Да такие, что с головой под землю уходил.
Так и летела из-под его лап земля во все стороны, причём вместе с редиской молодой и с огурцами.
Был бы хоть какой толк от его копания: что ли бы он яму для мусора выкопал или берёзку в яму посадил – так нет! Копал Шарик просто из любви к чистому искусству.
Правда, один раз он из земли старую-престарую зелёную монету выкопал. Но о ней пойдёт рассказ позже.
Дядя Фёдор забеспокоился:
– Слушай, Шарик, прекрати свою подрывную деятельность. Смотри, в огороде живого места не осталось.
– Скоро мы все туда попадаем, – поддержал его Матроскин.
А Шарик оправдывается:
– Да я и сам не рад. Думаете, я хочу копать? Да ни капельки! Ничуть, просто у меня само собой копается. Без моего разрешения.
– Вот что, Шарик, – сказал однажды Матроскин. – Если тебе копать так хочется, ты хотя бы погреб выкопай.
И стал Шарик погреб копать. Копал, копал, выкопал. Хороший большой погреб. В нём можно и огурцы, и капусту хранить.
Все думали, он успокоится. Так нет, он новый погреб копать начал.
Пробовали Шарика привязывать. Он выть начинает. А как его отпустят, он сразу в огород и снова начинает землю рыть.
Пошли дядя Фёдор и Матроскин к профессору Сёмину. И всё ему рассказали.
– Эрик Трофимович, что нам с собакой делать?
– Тяжёлый случай, – говорит профессор Сёмин. – Это, наверное, мания у него такая. Болезнь копательная. Придётся психолога или гипнотизёра звать.
– Придётся, – согласился дядя Фёдор.
А дело было летом, в самый туристический и дачный сезон. Кого хочешь можно было в Простоквашино найти.
– По-моему, – говорит профессор, – у Пелагеи Капустиной какой-то учёный дачу снимает. То ли он зоопсихолог, то ли гипнотизёр, то ли фокусник. Он родственник великого манипулятора Кио. И фамилия у него похожая – Ио.
Нашли этого психолога-гипнотизёра. Это был очень редкий специалист. Он своим суровым взглядом кур усыплял. Сидит, сидит курица или петух на насесте, он как на неё бросит взор… Всё, курица шлёпается, как подкошенная. И имя у него было редкостное: Ион Ионович Ио.
