Въ шикарномъ ресторанѣ было множество народу. Шло еще второе отдѣленіе концертной программы.
Всѣ мѣста въ залѣ были заняты, и неизвѣстный тутъ Салатинъ, незнакомый съ распорядителями и метръ-д’отелями, растерялся, всталъ среди зала, не зная куда идти и гдѣ сѣсть.
– Николай Васильевичъ! – вдругъ окликнулъ его знакомый голосъ.
Онъ оглянулся и увидалъ за однимъ изъ столиковъ хорошо знакомаго ему московскаго фабриканта Шмелева, мужчину уже очень зрѣлыхъ лѣтъ, но любящаго „пожить“. Шмелевъ сидѣлъ одинъ за бутылкою шампанскаго.
Салатинъ подошелъ къ нему.
– Какими судьбами, Николай Васильевичъ?… Вотъ неожиданно-то! – заговорилъ Шмелевъ. – Какъ это вы сюда попали?…
– На лихачѣ, Петръ Ильичъ, – съ улыбкою отвѣчалъ Салатинъ. – Что-жъ я, бракованный что-ли какой, что мнѣ, и повеселиться нельзя?…
– Да никуда не вытащишь васъ, бывало!… Вы одни?
– Совершенно…
– Очень радъ, садитесь, родной. Эй, Максимъ, стулъ сюда и стаканъ!… Пойло это употребляете, Николай Васильевичъ?
– Во благовременіи…
– Ха, ха, ха… Ну, а лучше ужъ ни время, ни мѣста не придумаешь… Я сижу тутъ одинъ, – гуляючи зашелъ, – знакомыхъ посматриваю, а вы какъ снѣгъ на голову!… Пожалуйте-ка…
Шмелевъ налилъ стаканы и чекнулся съ Салатинымъ.
– Максимъ, еще бутылку!…
– Позвольте теперь ужъ мнѣ спросить, Петръ Ильичъ…
– Нѣтъ, нѣтъ!… Вы у меня за столомъ мой гость…
– Но я тоже хочу угостить…
– А вотъ прослушаемъ „отдѣленіе“, да въ кабинетикъ и сядемъ… Цыганъ послушаемъ, или венгерочекъ, или пѣвичекъ Анны Захаровны… Хе, хе, хе… надо ужъ васъ посвятить во всѣ тайны сего мѣста!…
– Очень радъ… Ho мнѣ вдругъ ѣсть захотѣлось…
– Отлично!… Я дома поужиналъ, – я, вѣдь, живу тутъ на дачѣ, но какой-нибудь „деликатесъ“ съѣмъ съ удовольствіемъ и вамъ компанію сдѣлаю…
Салатинъ съѣлъ что-то, выпилъ передъ ѣдою рюмку водки, потомъ еще шампанскаго и у него въ головѣ зашумѣло, но это не былъ тяжелый мучительный „хмель мало пьющаго человѣка“. Нѣтъ, – это былъ тотъ пріятный, веселый „угаръ“, который охватываетъ крѣпкаго здороваго человѣка, которому хорошо, весело, который попалъ въ пріятную компанію и который уже „заряженъ“ радостнымъ настроеніемъ.
Шмелевъ наполнилъ стаканы и опять чекнулся съ Салатинымъ.
– He будетъ-ли? – усмѣхнулся Салатинъ. – Я, вѣдь, очень мало пью…
– А я тостъ хорошій предложу! – проговорилъ Шмелевъ.
– Напримѣръ?
– Напримѣръ, вотъ за эту очаровательную брюнетку, которая сидитъ съ какимъ-то старцемъ и все на васъ смотритъ да любуется вами…
– Нѣтъ…
Салатинъ усмѣхнулся и взялъ бокалъ…
– Выпьемъ не за эту брюнетку, а за блондинку одну…
– Ага! – засмѣялся Шмелевъ. – „Предметъ“, что-ли блондинка-то?
– Предметъ…
– Идетъ!… А имя какъ?
– Вѣра…
– За здоровье прекрасной Вѣры!…
Они выпили.
– Пора вамъ, Николай Васильевичъ, подругу себѣ облюбовать! – продолжалъ Шмелевъ. – Что вы это по бѣлу свѣту въ одиночествѣ-то бродите, да небо коптите!… Законнымъ бракомъ что-ли сочетаться надумали?
– Можетъ быть…
– Ну, дай вамъ Богъ… Богата?…
– Какъ вамъ сказать?… И да, и нѣтъ… Можетъ быть и очень богатою, но, вѣдь, я не ищу богатой невѣсты…
– Своего много? Хе, хе, хе…
– Хватитъ… Я ищу „человѣка“ и… и нашелъ…
– Поздравляю!…
– Но я боюсь, Петръ Ильичъ… Я ее мало знаю… очень мало… Страшно, Петръ Ильичъ!…
– Э, полно вамъ!… Судьба, батюшка, и найдетъ, и укажетъ, и подъ вѣнецъ поставитъ!… А невѣсту выбирай, милый мой, такъ… „вглядися въ очи ей, – коль очи свѣтлы, – свѣтла душа“!…
– Очи свѣтлыя!…
– Ну, такъ и шабашъ!… За свѣтлыя очи Вѣры!…
Они выпили еще.
– He очень она изъ ученыхъ? – спросилъ Шмелевъ.
– He очень… А вы развѣ врагъ образованія, Петръ Ильичъ?
– Ни чуть, голубчикъ! У самого двѣ дочки курсъ гимназіи кончаютъ и можетъ дальше пойдутъ, а только… только часто изъ очень то ученыхъ къ дому охладѣваютъ… А впрочемъ, милый мой, все отъ души зависитъ и коли душа хороша, а сердце доброе, такъ счастье обезпечено… Выпьемъ еще и пойдемъ цыганскій хоръ слушать, – очень хорошо въ такомъ разѣ фараончиковъ [16] послушать!…
Салатинъ согласился, но пить больше ничего не сталъ, – онъ и безъ вина былъ пьянъ, „безъ веселья веселъ!…“
Вышелъ онъ изъ ресторана въ четыре часа и отпустилъ своего лихача домой, такъ какъ Шмелевъ, живущий на дачѣ въ Петровскомъ паркѣ, домой его не отпустилъ и увелъ ночевать къ себѣ.
Салатинъ заснулъ крѣпкимъ сномъ и проснулся только въ десятомъ часу.
He дождавшись пробужденія Шмелева, онъ поскакалъ въ Москву, въ домикъ Степаниды Аркадьевны…
XXI.
Салатину казалось, что извозчикъ везетъ его изъ парка удивительно медленно и что дорогѣ не будетъ конца.
– Да пожалуйста хорошенько! – поминутно говорилъ онъ. – Я тебѣ на чай прибавлю, только поѣзжай…
– Хорошо ѣдемъ, баринъ! – отвѣчалъ извозчикъ. – Лошадка у меня исправная и не устамши, – на-починѣ вашу милость посадилъ…
Наконецъ они пріѣхали на Полянку.
Вотъ и домикъ Степаниды Аркадьевны.
– Какая-то она днемъ? – думалъ Салатинъ о Вѣрѣ. – Я, вѣдь, не видалъ еще ее днемъ въ женскомъ костюмѣ.
Онъ на ходу спрыгнулъ съ извозчика, сунулъ ему деньги и побѣжалъ къ калиткѣ.
Личико Вѣры мелькнуло въ окнѣ.
Степанида Аркадьевна вышла встрѣтить дорогого гостя.
– Ну, что, какъ? – спросилъ Салатинъ.
– Съѣли твою пташку! – смѣясь отвѣтила старушка. – Ничего, голубчикъ, ничего… все хорошо!… пожалуй!… Проснулась барышня, чѣмъ свѣтъ, и все къ окошку, все къ окошку! Чай теперь кушаетъ, внизъ сошла…
Салатинъ вошелъ въ залъ.
Вѣра стояла у чайнаго стола и смотрѣла на дверь; лицо ея такъ и пылало.
Она показалась Салатину еще лучше, чѣмъ вчера.
Они поздоровались.
– Были… тамъ? – тихо спросила Вѣра.
– Да…
Степанида Аркадьевна догадалась, что гостямъ ея есть о чемъ поговорить безъ свидѣтелей, и ушла, захвативъ съ собою самоваръ, который, по ея мнѣнію, надо было подогрѣть.
– Бабушка обезпокоилась было „несчастіемъ со внукомъ“, но я вполнѣ успокоилъ ее! – продолжалъ Салатинъ.
– А… мама?…
– Мамѣ я разсказалъ все…
Вѣра слегка измѣнилась въ лицѣ и хрустнула пальцами.
– И что-же?
– Ничего…
Салатинъ взялъ дѣвушку за руку.
– Успокойтесь, моя дорогая! – все кончится нашимъ взаимнымъ счастіемъ… Мама ничего не имѣетъ противъ васъ. Она будетъ рада и тоже счастлива… Милая вы моя, хорошая!…
Онъ вспомнилъ вчерашнія слова фабриканта Шмелева: „вглядися въ очи ей, – коль очи ясны, – ясна душа“.
