– Да.
– Невозможно ненавидеть меня больше, чем я сама.
Джулия перевернулась на спину:
– Это нужно воспринимать как утешение?
– Не знаю. – Хелен подошла и коснулась ее головы.
Джулия вздрогнула.
– У тебя рука ледяная! Не трогай меня! – Она взяла руку Хелен. – Боже мой, почему ты такая холодная? Где ты была?
– Нигде. В ванной.
– Залезай в кровать, слышишь!
Хелен отошла раздеться, вынуть шпильки и натянуть ночнушку, двигаясь как побитая собачонка. Когда она улеглась рядом с Джулией, та сказала:
– Ты прямо ледышка!
– Извини. – До этого Хелен не замечала холода, но теперь ощутила тепло тела Джулии, и ее забила дрожь. – Прости, – повторила она.
Клацали зубы. Хелен попыталась сдержаться, но затрясло еще сильнее.
– Господи!
Джулия ее обняла и притянула к себе. Она была в мальчишеской полосатой ночной рубашке, от которой пахло сном, неубранной постелью и немытыми волосами, но запах был нежный и приятный. Хелен прижалась и закрыла глаза – опустошенная, без сил. Вспомнила прошедший вечер и подивилась, что несколько часов могут вместить в себя столько разных яростных чувств.
Видимо, Джулия думала о том же. Подняла руку и растерла лицо.
– Ну и вечерок! – сказала она.
– Ты меня вправду ненавидишь?
– Да. Нет, вряд ли.
– Ничего не могу с собой поделать. Я себя не помню, когда такая. Это как...
Но объяснить не удалось – и никогда не удавалось. Всегда выходило как-то по-детски. Не передать беспредельный ужас того, как в тебе копошится, скачет и пожирает тебя морщинистый гномик, не описать изнеможения после того, как загонишь его обратно в грудь, не выразить, как страшно знать, что он живет в тебе и ждет момента, чтобы выпрыгнуть снова...
Хелен лишь сказала:
– Я тебя люблю, Джулия.
И Джулия ответила:
– Идиотка. Спи.
Больше не говорили. Сначала Джулия была напряжена, но вскоре расслабилась, задышала глубже и медленнее. Раз дернулась, словно испугавшись во сне, отчего и Хелен подскочила, но тотчас вновь успокоилась. С улицы доносились голоса. Кто-то засмеялся и пробежал по тротуару. За стенкой выдернули из розетки штепсель, заскрипела и с грохотом закрылась оконная рама.
Джулия опять беспокойно зашевелилась во сне. Интересно, кто ей снится? Не Урсула же Уоринг, в конце-то концов? «Но и не я», – подумала Хелен. В умиротворенном бодрствовании все стало предельно ясно: Джулия задержалась допоздна, хотя вполне могла оставить записку, запросто устроить все иначе, сделать это тайком или не делать вовсе... «Не надо, Хелен», – раздраженно говорила она всякий раз. Но если она не хотела скандалов, почему с такой легкостью давала повод их устраивать? Наверное, в глубине души она их желала. Стремилась к ним, ибо понимала – без них ничего нет, только омертвелая пустота ее высохшего сердца.
«Когда же Джулия меня разлюбила?» Следовать за мыслью было слишком страшно, к тому же все силы иссякли. Лежа с открытыми глазами, Хелен еще прижималась к Джулии, еще чувствовала жар ее тела и ровное дыхание. Но потом Джулия пошевелилась и отодвинулась.
Рука скользнула по ночнушке Джулии, и Хелен вспомнила кое-что еще – так, ерунду: пижаму, которая в войну у нее была, а потом пропала. Атласная пижама перламутрового цвета; сейчас, когда Хелен, одинокая и нетронутая, в темноте лежала рядом с Джулией, эта пижама казалась самой прекрасной на свете.
*
Вернувшись с работы, Дункан нагрел целый чайник воды; в своей комнате он разделся до нижней рубашки и вымыл руки и голову, чтобы изгнать фабричный запах и выглядеть как можно лучше для вечера с Фрейзером.
Все еще в сорочке и брюках, он сошел вниз и начистил ботинки, а затем, подложив полотенце, на кухонном столе выгладил рубашку с мягким воротничком, какую носил Фрейзер. Надев еще горячую от утюга рубашку, Дункан оставил верхнюю пуговицу расстегнутой, опять же в манере Фрейзера. Он решил не смазывать волосы бриллиантином. Перед зеркалом спальни Дункан по-всякому с ними комбинировал, пробуя разные проборы и пытаясь заставить прядь ниспадать на лоб... Однако высохшие волосы распушились, сделав его похожим на мальчугана с рекламы мыла «Перз» в «Пузырьках». Дункан все же прибегнул к бриллиантину, тревожась, не поздно ли теперь, и еще минут пять-десять работал гребешком, придавая волосам нужную волнистость.
Закончив, он спустился к мистеру Манди, который с вымученной веселостью сказал:
– Вот это да! Вот уж нынче девушки порадуются! Когда он придет, сынок?
– В половине седьмого, как в прошлый раз, – смущенно ответил Дункан. – Сходим в пивную у реки, только в другую. Фрейзер говорит, там пиво лучше.
Лицо мистера Манди еще растягивалось в пугающей улыбке.
– Да уж, – покивал он. – Девушкам и невдомек, какой удар их нынче ждет!
Мистер Манди ошалел, когда две недели назад Дункан привел Фрейзера. И тот обалдел. Они сидели втроем, не зная, о чем говорить; в конце концов положение спасла кошечка, когда простодушно вошла в гостиную. Минут двадцать ее заставляли гоняться за веревочкой. Дункан даже улегся на пол и продемонстрировал трюк с ходьбой по спине. С тех пор мистер Манди был как подстреленный. Горбился, усилилась хромота. При следующем посещении кривобокого дома на окраине Лавендер-Хилл мистер Леонард пришел в ужас от перемен, произошедших в пациенте. С еще большей страстью он говорил о необходимости противостоять соблазну Заблуждения и Ложной Веры.
Нынче Дункан хотел уйти из дома сразу, как появится Фрейзер. Они с мистером Манди выпили чаю, потом вместе вымыли посуду; едва сложили тарелки, Дункан надел пиджак. В гостиной он сел на краешек стула, готовый при стуке в дверь сорваться с места. Чтобы выглядеть беспечным, а время шло быстрее, Дункан взял библиотечную книгу о старинном серебре. Водя пальцем по таблице символов, он старался запомнить значение якорей, корон, львов и чертополоха, но постоянно прислушивался, не стучат ли в дверь... Минула половина седьмого. Дункан занервничал. Стал воображать всякие обычные причины, какие могли задержать Фрейзера. Представлял, что сейчас он появится у дверей, запыхавшийся, как тогда у фабричных ворот. Раскрасневшийся, он скажет, поправляя упавшие на лоб волосы: «Пирс! Ты уж, наверное, плюнул ждать? Извини. Понимаешь...» С каждой минутой придумывались все более дикие оправдания. Фрейзер застрял в метро и сходит с ума от беспокойства. На его глазах человека сбила машина, пришлось вызывать «скорую»!
В четверть восьмого Дункан испугался, что Фрейзер приходил, стучал и ушел, потому что не открыли. Мистер Манди включил приемник довольно громко. Под предлогом, что хочет пить, Дункан вышел в прихожую и, наклонив голову, замер, прислушиваясь к шагам; потом очень тихо открыл входную дверь и выглянул на улицу. Никаких признаков Фрейзера. Дункан вернулся в гостиную, оставив дверь приоткрытой. По радио шла уже другая передача, через полчаса ее сменила новая. Напольные часы глухо и тяжело отбивали время.
Лишь в половине десятого Дункан понял, что Фрейзер не придет. Разочарование было ужасным, но он привык к огорчениям; первый ожог стих, сменившись устойчивой пустотой в душе. Дункан отложил книгу с неизученной таблицей символов. Он чувствовал взгляд мистера Манди, но не мог заставить себя поднять глаза. Старик неуклюже подошел, легонько потрепал его по плечу и сказал:
– Ничего. Видно, дела задержали. Или встретил дружков. Так бывает, помяни мое слово!
Дункан промолчал. Прикосновение руки мистера Манди было почти ненавистно. Старик подождал ответа и отошел. Направился в кухню. Он плотно притворил за собой дверь гостиной, и Дункан вдруг ощутил тесноту и духоту сумеречной загроможденной комнатки. Возникло жуткое чувство, что он бесконечно падает в узкую шахту колодца.
Но паника, подобно разочарованию, вспыхнула и угасла. Мистер Манди вернулся с чашкой какао; Дункан безропотно ее принял и выпил. Потом сам отнес на кухню и вымыл, вертя и вертя под струей холодной воды. Молоко, что оставалось в кастрюльке, вылил в кошкино блюдце на полу. Сходил в уборную во дворе и недолго постоял, глядя в небо.
Когда вернулся в гостиную, мистер Манди уже встряхивал диванные подушки, готовясь отойти ко сну. Дункан смотрел, как он гасит лампы, переходя от одной к другой. Гостиная погружалась в темноту, лица на картинах и безделушки на каминной полке уходили в тень. Было всего десять часов.
Вместе они поднялись по лестнице, медленно одолевая каждую ступеньку. Мистер Манди держался за согнутую кренделем руку Дункана; на площадке остановился перевести дух, но руки не выпустил.
Не глядя на Дункана, сипло спросил:
– Сынок, потом на минутку зайдешь сказать «спокойной ночи»?
Дункан ответил не сразу. И почувствовал, как испуганно напрягся мистер Манди...
– Хорошо, – очень тихо сказал Дункан. – Зайду.
