а редкие листья превратятся в густую крону.
Мари
Сегодня мне кажется, что связь между моей головой и моими ногами разрубили топором. В субботу Антуанетта не пришла домой. Я волновалась и представляла себе худшее. Неделю назад убили еще одну женщину, владелицу кабачка. Антуанетта об этом знала. Она велела мне с Шарлоттой возвращаться домой до десяти часов, сама же гуляла всю ночь. Я лежала на смятой простыне, умирая от страха за Антуанетту. А вдруг ее забили молотком или закололи ножом?
Я сегодня уже успела поработать в пекарне, позаниматься в Опере и на частном уроке с мадам Теодор и разнести выстиранное белье по адресам. Кое-что пришлось нести аж в Третий округ, потому что маман пришла натыкаясь на мебель и точно не могла сделать этого сама.
Рассвет не принес ничего хорошего. У Шарлотты началась лихорадка, она звала Антуанетту, которая явилась только к полудню, вся зеленая, как гороховый суп, и со следами помады на губах. Я не стала приставать к ней с расспросами, потому что не вынесла бы ответа — чувствовала, что быть с Эмилем Абади ей хотелось сильнее, чем идти домой к нам с Шарлоттой. Я вспомнила, как Антуанетта заботилась о нас, как штопала наши чулки, приносила нам яйца, причесывала нас и румянила нам щеки, как она провела нас мимо мадам Лега в Оперу и показала месье Плюку. Как она ходила со мной в мастерскую месье Дега, когда я боялась идти одна, и проследила, чтобы я не опоздала. Как она все время утешала меня, говоря, что «Западня» — это просто выдумка, что лоб у меня такой же, как у других, что меня обязательно переведут в кордебалет. Как она поднималась по этой бесконечной лестнице в танцкласс, смотрела на мое неуверенное фуэте-ан-турнан, а потом научила меня представлять, будто у меня из макушки растет ниточка и тянет меня вверх. Как она платила месье Леблану, доставала нам мясо и знала, что нужно заложить, если мы оставались без еды слишком долго. Мне стало стыдно за то, что я ничего не делала для нее в ответ, и я пообещала себе это изменить. Но я очень за нее боялась. То, что она не пришла ночевать, значило, что мы теряем Антуанетту.
Следующая ночь была не лучше. Долгие часы я прижимала мокрую тряпку ко лбу Шарлотты, пока она не заявила: «Я голодна как волк», — и не впилась зубами в свиную отбивную, которую достала Антуанетта. После этого Шарлотта заснула, не поблагодарив меня. А я снова задумалась о собственной неблагодарности. Полночь наступила и миновала, я испугалась, что засну слишком крепко и не смогу проснуться, когда придет пора замешивать мои утренние багеты. Я смотрела в темноту, думала про отбивную, про Антуанетту, про то, где она провела ночь, и ждала стука тележек по булыжной мостовой, который подскажет мне, что пора вставать.
Я стояла у станка и уже сделала три адажио, стараясь не привлекать внимания к своим ошибкам, тяжелым ногам, отсутствию вдохновения. Сегодня я оказалась в классе первой, что случалось редко после того, как я начала работать в пекарне. Иногда мне приходится задерживаться на несколько минут, если макаруны еще не остыли, а Альфонс, сын пекаря, интересуется моим мнением о какао или фисташках, которые он добавил в белки. Не слишком ли горькие сегодня макаруны? Не слишком ли сухие? Не хочу ли я еще один? Он хочет, чтобы я сама попробовала. Я старалась отвечать честно. Он очень милый и терпеливо учит меня делать багеты. Но я всегда помнила, что меня ждет станок и что мадам Доминик закрывает двери перед опоздавшими.
Пока я была одна, я взяла лейку и побрызгала водой пол перед станком. Потом встала в пятую позицию и начала разминаться, делая наклоны вперед. Свободную руку я сначала держала во второй позиции, потом касалась ею пола и поднимала наверх, как будто вытягивая себя, выпрямлялась и отклонялась назад. Но когда я встала ровно, стена у меня перед глазами словно бы посерела по краям, а потом серость расползлась по ней и осталась только одна яркая точка. Я думала о том, что у меня липкий лоб и что волосы стоят дыбом, и тут у меня подогнулись колени.
Я пришла в себя от шума шагов — другие девочки поднимались по лестнице в класс. Я кое-как встала и нашла себе местечко в дальнем конце станка, а когда мы отошли от него — в заднем ряду. Обычно я занимаю другие места, но мадам Доминик ничего не сказала.
Пока она объявляла первую комбинацию экзерсисов, мне вспомнилась вчерашняя случайная встреча на рю Бланш. По дороге домой из Оперы кто-то положил мне руку на плечо. Я развернулась. Передо мной предстал не кто иной, как месье Дега.
— Мадемуазель ван Гётем, — сказал он. — Мне нужно сказать вам пару слов.
Я думала, что он собирается пригласить меня в мастерскую завтра или на следующей неделе. Но он просто стоял, явно чувствуя себя неуютно, и тер руки одну об другую, как будто мыл их.
— Приходил месье Лефевр, — произнес он наконец. — Хочет купить ваше изображение.
Рисунков со мной были сотни, некоторые из них просто валялись на полу, пока их не выметала Сабина. На многих листах виднелась только пара карандашных линий. Только один раз я видела себя на картине побольше, такой, какую любитель балета вроде месье Лефевра мог бы повесить себе на стену. Это была картина маслом, изображающая занятие. Одни девочки тянулись у станка, другие отдыхали на скамейке, а посередине стояла я, тощая и измученная, и обмахивалась веером. Я помню, как позировала для этой картины, помню, как тяжело было держать веер.
Месье Дега посмотрел на меня серьезно, и я вцепилась в каменную стену аптеки, у которой мы стояли.
— Картину с уроком танцев? — спросила я.
— Нет, — он опустил глаза. — Набросок. Вы с трех сторон. Когда вы позировали для статуэтки.
— Статуэтки?
— Да-да, — он отмахнулся. — Вы помните этот рисунок?
— Статуэтка, изображающая меня?
Он резко кивнул.
— Для Пятой выставки независимых художников, которая пройдет в следующем месяце.
Я стиснула руки и прижала их к груди. Месье Дега, который писал балерин и Эжени Фиокр, делает мою статуэтку!
— Чтобы потрогать этот набросок, он снял перчатку. — Месье Дега посмотрел мне в глаза, чтобы убедиться, что я все понимаю. — Он провел пальцем по вашей спине.
Конечно, я помню, как вздрогнула от прикосновения, но это как будто случилось
