Горящая тряпка бесшумно залетела в оконце сарая. Пулей метнулась прочь перепуганная кошка. Бандиты вернулись к мотоциклам, дождались, когда огненный факел полыхнул над домами, победно завопили и, отомщенные, скрылись в лесу.
— Горим!! Мамочки, горим!!
Женский голос пронзил звездную ночь. Огонь пожирал Кожемятовский сарай, жадно перекинулся на хлев, облизал крышу бесхозной избы. Не прошло и десятка минут, как пылали уже три дома.
Тушили землей, без устали таскали из ручья воду, били тряпками и брезентовыми жгутами. Соседки выволокли из избы неходячую бабку Воеводину. А ну как займется вся сторона улицы! Глеб то пинками, то почти на плечах эвакуировал коров — кормилиц всей деревни. Метались слепые от огня обезумевшие куры. Отчаянно ржал Гнедой, наскоро привязанный к дереву на опушке. Елена, прижав к груди злосчастную икону-картину, голосила на всю округу: «Господи, где же твоя справедливость, Господи! За что ты нас, Господи!» К утру огонь был побежден. Серьезно никто не пострадал, не считая задохнувшейся козы и нескольких гусей. Но изба Семеновых сгорела дотла, погиб в огне добротных скотный двор Кожемятовых, рухнул сарай у Воеводиных и превратились в пепелище оба общественных крытых сеновала. Грузовик и трактор Глеб успел откатить к ручью, машины остались целы.
Новое утро. Новая роса. Сейчас бы на сенокос, как водится в эту пору!
Деревня молчала. Потрясенные, люди сидели возле своих и соседских домов, перемазанные сажей, наглотавшиеся гари, бледные и измученные.
Ощущение зреющего внутри взрыва заставило Глеба подняться и пойти прочь. Его лихорадило. Что-то с трудом сжималось и разжималось в груди, не давая дышать. Липкий горячий пот тек по лицу, щипал глаза. Он шел к реке, шатаясь, и мысленно уговаривал Тамару остаться в деревне.
Не напугать бы… Только бы ее, малышку, не напугать… У них и без меня достаточно горя… Плохо. Вот это называется плохо.
Он упал у воды. Руки и ноги свело мучительной судорогой. И взорвалось. Распрямилось, как годами стянутая пружина. Ухнуло сердце, воздух с шумом ворвался в легкие. И он закричал. Нечто мощное хлынуло в голову. В глазах померкло. Сознание отключилось.
— Глеб… Ну, Глебушка…
— Оставь его, милая, пусть поспит, — женская рука бережно отогнула ворот рубахи и коснулась горячей груди. — Ох, матушки, голова-то отчаянная. В самое пекло кидался. Угорел. Бывает.
— Тетя Вера, он проснулся.
Глеб как раз начал воспринимать смысл слов над собой. Приподнял ресницы. Тамара.
— Твой цветок родился, — девочка захлопала в ладоши.
— Где я? — он не узнал своего голоса.
— Все хорошо, Глебушка, все хорошо, — тетя Вера мягко отодвинула девочку и мокрой тряпицей отерла его лицо.
Красный след на белесой ткани.
— Что это?
— Пустяки, ссадина, — она еще раз промокнула кровь и устало поднялась. — О корягу на реке ударился. Заживет. Поспи, все пройдет.
Она исчезла из поля зрения. Появилась Тамара.
— Ты нашел свой горизонт? — серьезно спросила она.
— Кажется, я промахнул его с хода… — выговорил Глеб и опять забылся.
По очереди возникали Борис Сергеевич, заставлявший пить какой-то горький настой, синеглазая Тамара, тетя Вера с чашкой бульона, опять Тамара и так по кругу. В конце концов наступило просветление. Глеб долго созерцал дощатый потолок, потом окно, затем собрался с силами и сел. Собственные движения удивили. Ему показалось, что еще миг, и он взлетит над кроватью. Ухватившись за угол печки, он поднялся. Голова кружилась, в горле скопилась горечь.
Хлопнула дверь.
— Э, да ты уже на ногах! — воскликнул Борис Сергеевич. — Доброе утро, сынок.
— Что со мной вчера было?
— Вчера? Да ты два дня пластом лежал! Видать, накопилось: и драка, и пожар. Раньше-то так бывало?
Глеб покачал головой.
— Со мной что-то произошло. Внутри. Здесь, — он прижал руку к груди. — Моя кровь теперь всегда алая. Я стал… как человек.
— Кхе, — Батяня крякнул, подошел к столу и указал Глебу на кровать. — Сядь-ка, сынок. Давай разберемся.
Тот послушно сел.
— Вот что я тебе скажу. Ты это «как» брось раз и навсегда. Помню, говорил мне про индивидов из пробирок. И черт с ними. Ты — не они. И слово-то придумали «индивид». Индивидуалист. Тьфу!..Ты, Глеб, наш парень. А коли наш, так и внутри у тебя всё нашенское. Глянь, вон как ты о корягу приложился. А меня, видал, доска приласкала, когда огонь тушили, — он закатал рукав и показал Глебу глубокую рваную царапину на предплечье. — Что, не одинаково?.. То-то. Вот мы на сенокосе были. Люблю я с утреца: строем дружно «у-ух», и стебли под косой ложатся! А ты?
Глеб улыбнулся.
— Ага. Ну а гады на мотоциклах? Я б их с навозом смешал, будь моя воля. Таких бы… Ладно. А ты что думаешь?
Ответа не потребовалось, все было написано на лице.
— Во-о, — Борис Сергеевич удовлетворенно закивал. — И где, скажи, между нами разница?
— Вы старше.
Батяня расхохотался.
— Ох, уморил! Понял теперь, что я тебе говорю? Да? Ну и хорошо. Сегодня баньку натопим, настой из травок у меня для такого дела есть. Что б всю хворь твою под зад коленкой!
На дворе навстречу Глебу вышла Тамара.
— Твой цветок родился, — сказала она, на этот раз грустно. — Ты нашел свой горизонт. И мы никуда не пойдем вдвоем?
Он подхватил девочку на руки и прижал к себе. Ответ запутался в мыслях. Капсула сброшена навсегда. Стремительная генная мутация, подготовленная годами сознательных и несознательных усилий, изменила физиологию организма, приведя его к единому биологическому ритму земли. «Ты стремишься к пределу бесконечности», — вспомнились слова Антона. У бесконечности нет предела, любая величина при любых условиях лишь приближается к нему и… сама обретает свойства бесконечности.
— Тома, — начал Глеб тихо, — мой горизонт по-прежнему далеко-далеко. Идти к нему нужно всю жизнь. И я пойду, потому что теперь я знаю дорогу. Я пойду для того, чтобы ты нашла свой дом. Свой дивный дом. Мы вместе его найдем. Ты хочешь этого, кнопка?
Она широко улыбнулась.
— Хочу. Мы пойдем искать наш дом!
* * *
— Филипп Алексеевич!.. Филипп Алексеевич!
Его настойчиво трясли за плечо. Он поднял отяжелевшую от бессонных ночей голову: заснул прямо за столом в химической лаборатории.
— Филипп Алексеевич, в саркофаге началось движение! — главный генетик стоял над доктором Жулавским с электронным блокнотом в руках.
— А? Когда?
— Три минуты назад. Необычное движение, мы такого еще не наблюдали… — теперь Генрих Васильевич общался с взъерошенным затылком, поскольку Филипп уже опрометью мчался по коридору.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
