По пути ему встретилось много разного народу, всех мастей и сословий, мужчин и женщин, свободных и не очень. Как и в Новгороде, женщины держались независимо. Поражало количество лошадей и повозок — улицы кишели конниками и экипажами, открытыми, крытыми, с украшениями и без, грубой отделки, изящной отделки. Возможно, решил Хелье, близость Азии дает себя знать. Лошади — родом из Азии, не так ли. Куда ни посмотри — везде лошадь. В самой Азии наверное вообще ступить некуда, столько навоза кругом.
Также очень скоро Хелье уяснил, что одежда его привлекает внимание богатой молодежи, и внимание это было весьма нелестным. Богатые молодые киевляне одевались, на взгляд Хелье, слишком пестро — но дело было не в этом. Сленгкаппы и сапоги молодых мужчин были явно тонкой работы, явно новые (возможно, здесь одевали новую сленгкаппу чуть ли не каждый день), сочетание цветов тщательно подобрано, покрой изящный. По сравнению с этой молодежью, прохаживающейся группами по улице, Хелье выглядел смешным провинциалом — в своей купленной у второго волока, с чужого плеча, одежки. Хелье смутился и на взгляды старался не отвечать.
И очень много нищих. В Сигтуне нищих было ровно десять душ, всех их знали поименно, иногда подкармливали, или отмахивались от них, а они не обижались. В Риме нищих было больше, но не намного (хотя возможно Хелье, которому к моменту паломничества в Рим было девять лет, просто их не замечал). Здесь, в Киеве, нищих было огромное количество. И все просят денег, некоторые агрессивно. Денег у Хелье было — полугривна, которую он взял у Дира на непредвиденные мелкие расходы и обещал вернуть несмотря на дировы протесты. Выданное Олофом лежало на дне Балтики, и с тех пор Хелье одевался, ночевал, и столовался за чужой счет. А ведь два месяца уже прошло. Осознав это, Хелье подумал — а чем я, в таком случае, отличаюсь от нищего? И решил, что отличается тем, что у него есть дело, не имеющее отношения к собственно пропитанию. Даже два дела. Одно личное, другое государственное. Он с гордостью посмотрел на лошадь, волочащую в гору повозку с людьми и товаром. Лошади его гордость была ни к чему, она бы предпочла морковку. Морковки не было, и лошадь прошла себе дальше с таким видом, будто ничего другого от этого гордеца со свердом изначально и не ожидали. Хорошо мол еще, что не вознамерился ее оседлать и заставить ее скакать очень быстро куда-нибудь. Там, куда люди заставляют скакать лошадей, обычно совершенно нечего есть, кроме старого овса в стойле.
Внутри каменной церквы было просторно и по-византийски пестро. Всюду поблескивало золото, а лавицы отсутствовали. Да, вспомнил Хелье, в византийских церквах стоят, либо на ногах, либо на коленях. Иногда ложатся, как язычники или конунг Давид, пузом на пол. Сняв шапку, он подошел к алтарю, встал на колени, и прочел, прикрыв глаза, молитву из Нагорной Проповеди.
* * *
С детьми легче контактировать, чем со взрослыми, если умеешь.
* * *
Какой-то дядька со свердом, не очень старый еще, вперся прямо к алтарю, и только перед алтарем снял шапку. Илларион, повидавший уже местного священника Анастаса и передавший ему поручение Ипполита, вышел из угла и произнес сурово:
— Шапку надо при входе снимать.
Дядька обернулся.
— Не тебе меня учить, — сказал он. — Пойди сперва сопли высморкай.
— Если я тебя не научу, — ответствовал Илларион, — то кто тебя научит? Молодые жеребцы ни к чему почитания не имеют, слова им не скажи, не то, что в раннюю темпору. Пороть вас, олухов, некому.
Тут, по-видимому, дядька, подумав, решил прикинуться добрым.
— Тебя как зовут? — спросил он.
— Илларион.
— А меня Хелье.
— Хе-йе?
— Нет, Хелье.
— Ага, — сказал Илларион, решив отойти от этой темы.
— Повтори, — настаивал тщеславный дядька.
— Что повторить?
— Как меня зовут.
— Не могу, — Илларион переступил с ноги на ногу. — Забыл.
— Хелье.
— Хе-ли-е.
— Нет. Хелье.
— Хелье.
— Еще раз.
— Хелье.
— Молодец. Слушай, Илларион, я недавно только приехал в Киев, никого здесь не знаю, друзей у меня тут нет. А мне бы князя повидать. Как бы это сделать?
— Я его недавно повидал, — сообщил Илларион, упираясь заинтересованным взглядом в рукоять необыкновенно красивого дядькиного сверда. — Ничего интересного.
— Ну да? А как ты его повидал? Ты его знаешь?
Илларион не ответил. Сверд захватил все его внимание. Очень хотелось потрогать, но дядька, наверное, рассердится.
— Ты, Илларион, не молчи. Ты мне скажи, каким образом князя повидал.
— Меня Александр к нему водил.
Глаза дядьки по имени Хелье переместились сперва на алтарь, потом на потолок, и затем в упор посмотрели на Иллариона, но страшно не стало. Дядька, оказывается, добрый.
— Александр? — спросил дядька. — А кто он такой?
— Это сын Ипполита.
— А кто такой Ипполит?
Ну это уже совсем свинство. Илларион промолчал.
— Эй, — сказал дядька строго. — Кто такой Ипполит?
Стало ужасно обидно, и Илларион заплакал. А дядька по имени Хелье, по всей видимости, пожалел, что издевается над беззащитным и стал суетиться.
— Слушай, Илларион… Ты, эта… перестань сейчас же реветь, это никуда не годится. Такой большой солидный мужчина, а ревет, как девочка. Небольшая и несолидная. Остепенись, Илларион. Чего ты ревешь?
— Все меня, сиротинушку горькую, обижают, — сообщил Илларион.
— Я тебя не обижаю.
— Обижаешь.
— Чем? Чем я тебя обижаю?
— Кричишь на меня.
— Это я от волнения. И вовсе не на тебя.
Он и вправду не хотел меня обидеть, подумал Илларион. Но все равно обидно. Нет хороших взрослых на свете подлунном.
— Все знают, кто такой Ипполит, — пожаловался он. — А ты вон дразнишься.
— Но я действительно не знаю. Я же тебе сказал, я не местный. Я из дальних стран прибывший.
— Таких дальних стран, чтобы не знать Ипполита, не бывает. Его все знают.
— Даже фараоны египетские?
Ипполит не понял, кто такие египетские фараоны, и промолчал.
— Так все-таки, кто такой Ипполит?
— Священник. Я у него обучаюсь премудростям наук.
— А сын его каков собой?
Илларион молчал.
— Как выглядит? — настаивал Хелье. — Большой, маленький, худой, толстый?
— Старый. — Подумав, Илларион добавил: — Костлявый. И веселый. Хороший. А Ипполит плохой.
* * *
Александр, водящий детей на экскурсию в детинец — это просто удача. Везение. Провидение. Неужто это мою молитву услышал Бог? Интересно, в глазах Бога Матильда — чья жена, моя, или Александра? А как Он относится к моей роли… э… свахи? Сваха я или уличный сводник? Или хуже, женокрад?
— А у Александра есть жена?
— Есть.
Сердце Хелье застучало сильнее.
— Красивая?
— Не очень.
— Добрая?
— Не знаю.
— Умная?
— Нет. Она по-славянски не говорит. По-гречески тоже. Лопочет непонятно, и потом меня по голове треплет.
— А как лопочет?
Не может быть, думал Хелье. Не может быть все так просто.
— Ну так. Как. Доата верис уитлил чайлдин дид. Вроде так.
Хелье прикинул, что может означать фраза, и вдруг понял. Thou art a very sweet little child indeed. Действительно, Матильда никогда не умела ладить с детьми, очень их стеснялась, и пыталась с ними общаться с помощью снисходительных, глупых, ничего не означающих фраз.
Вот, в общем, и все — можно идти забирать невесту.
А также можно повременить. Поскольку сперва следует все-таки поговорить с князем, чтобы совесть была чиста. Потом вернуться в дом Авраама и одолжить у Дира некую сумму денег. И только после этого забирать Матильду и ехать с нею — куда? Ну, допустим, в Константинополь. Город старый и развратный, но есть у него одно значительное преимущество перед Киевом, а именно — среди множества константинопольских греков по имени Александр нет ни одного знакомого.
А когда кончатся деньги? И как отдавать долг? Ну, это просто. Нужно найти источник дохода. Например, учить сыновей богатых вельмож искусству правильного свердомахания. Он где-то слышал, что такое в Константинополе бывает, и даже в некотором смысле модно в данный момент.
Хороший план. Значит, сначала — к Владимиру.
Хелье почувствовал прилив дикой, первобытной тоски. Нет уж. Полгода я ее не видел. Владимир подождет. Олоф подождет. Дура Ингегерд подождет. Полдня ничего не решают в любом случае.
— Вот что, Илларион, — сказал он. — Не в службу, а в дружбу. Мне нужно посмотреть, хоть бы издали, на жену этого мерзав… на жену Александра. Ты меня проведи, а я тебе за это дам поиграть свердом.
— Правда? — недоверчиво спросил Илларион.
— А зачем мне врать? Конечно правда. А по пути мы тебе пряник купим.
— Один?
— А сколько ты хочешь? Сколько хочешь, столько и купим.
