из древесины, и такую ценность не тратят на детей, разве что самую малость. Продавцы на рынке заворачивают продукты в газеты или постеры, в туалетах тоже пользуются макулатурой. Дедушкин дом в Обе – не исключение. На гвозде, вбитом в стену, конечно, висит рулон туалетной бумаги, но люди все равно отрывают кусочки газет, нанизанных на свисающую с потолка веревку. Потому что никто не привык к подобным роскошествам. А тут Нкили разбрасывается бумажными салфетками налево и направо.
– Если не прекратишь ковырять в носу, я тебя прогоню, – предупреждает Нкили.
– Ну и ладно, пока. – Обиагели щелчком пальца сбрасывает козявку на землю и уходит. На полпути ее останавливает старшеклассница и дает подзатыльник. Отсюда не слышно, что именно она говорит, но по тому, как она тычет в Обиагели пальцем, и так все ясно.
– Пойдем покажу тебе свой шкафчик, – говорит Нкили и ведет подругу в комнату номер шесть, как раз рядом со столовой. Две соседки Нкили валяются на своих кроватях, и еще две дурачатся в проходе.
– Вот мой шкафчик, – показывает Нкили. – Очень удобно, что мы именно в комнате шесть, потому что в столовку все ходят со своей посудой. Вот это принадлежит Обиагели. – Нкили показывает две желтые эмалированные тарелки, глубокую и мелкую. На обратной стороне каждой тарелки красным лаком для ногтей проставлены инициалы. – Когда твой желудок приноровится в местной пище, тащи и ты свою посуду, мы ее подпишем.
– Спасибо, – говорит Озомена, принюхиваясь к запаху жареных бананов на кухне. Ради такой вкуснятины она готова рискнуть, пусть даже потом заболит живот.
У Нкили в закутке идеальная чистота и самый аккуратный шкафчик. Секция с продуктами и личными вещами закрыта на белый навесной замок. Нкили кивает в сторону своей кровати, застеленной цветастыми простынями, без единой морщинки. Пол возле кровати также блестит чистотой.
– Не хочешь перекусить? – предлагает Нкили. – Может, печенье? – Она стоит, сжимая ключ в руке, и Озомена чувствует, как притихли остальные девочки. Она и не собирается никого объедать, а напряженное внимание соседок Нкили окончательно ее в этом убеждает.
– Нет, спасибо, – говорит Озомена.
– Да перестань, мне вовсе не жалко. – Нкили щелкает ключиком, открывает дверцу, и на пол вываливается толстенный толковый словарь, едва не ударив Озомену по ноге.
– Ой, прости. – Озомена наклоняется, чтобы поднять книгу, но Нкили ее опережает. Замерев над полом, она находит зубочистку и вставляет ее обратно в словарь.
– Это у меня вместо закладки, – поясняет она. Вернув на полку словарь, она достает раскрытую пачку круглого печенья и протягивает Озомене. – Угощайся давай.
– Ладно. – Озомена берет всего одно печенье и откусывает маленький кусочек. – Спасибо.
Отчего-то смутившись, Нкили говорит:
– Ладно, пойдем искать Обиагели.
Повесив на место замок и взяв Озомену за руку, она уводит ее на улицу. В другом конце двора, как раз напротив комнаты привратника, впритык стоят две бетонных будки с вкраплениями гальки. Это душевые: одна для старших девочек, другая – для младших. Крыши тут никакой нет, так что душевые открыты и солнцу, и дождю, и ветру. В стене между душевыми на уровне пола пробито круглое отверстие для перелива воды, сам же пол по кругу имеет уклон к центру.
– Утром главное – не тупить, – объясняет Нкили. – Надо успеть помыться раньше старшеклассниц, потому что вся их грязная вода перетекает к нам. – Нкили брезгливо морщит носик.
– А во сколько ж мы просыпаемся?
– Как прозвенит сигнал, так и просыпаемся. Я встаю раньше всех. Но если меня засекут старшеклассницы… – Нкили многозначительно умолкает. Озомене хочется спросить – зачем нарушать правила? Мысль о том, что ее новая подружка тайком моется в чужой душевой, тревожит ее, но Нкили продолжает свою экскурсию.
– За душевыми у нас – туалеты, где, конечно же, нет никакого слива. Вот туда точно не ходи, если тебе жизнь дорога.
Даже отсюда Озомена чувствует тяжелый дух испражнений, слышит гудение отъевшихся мух, где их никто не беспокоит.
Девочки заглядывают в комнату девять, это что-то вроде кладовки, где держат швабры, щетки и ведра с тряпками, что быстро высыхают на бьющем сквозь окно солнце.
Наконец они идут в десятую комнату, где живет Обиагели.
– О, привет, присоединяйтесь к трапезе. – Обиагели сидит на кровати и уминает кашу гарри с земляными орехами, залив ее водой и добавив немного сухого молока. – Скажите, тут самая лучшая комната? Пусть даже и на стороне Б.
Сейчас солнце стоит над другой стороной общежития, где как раз и поселилась Озомена. Она пробыла тут всего несколько часов, но уже стала патриоткой своей комнаты с идеально ровным бетонным полом. В крыле, где живет Обиагели, сейчас прохладно, но пол из-за близости к душу уже уходит в землю. Стяжка настолько тонкая, что во время дождей здесь наверняка стоит вода.
– Почему так важно, в каком крыле жить? – интересуется Озомена. Кровать Обиагели неопрятно заправлена, но она все равно соглашается присесть.
– Разница большая, – поясняет Нкили. – За крылом Б полно кустов, и их превратили в отходное место. Так что нам повезло, что мы живем в крыле А.
Озомена оглядывает комнату. Личные зоны девочек отгорожены разномастными шкафчиками, на металлических спинках кроватей висят стираные носки, нижнее белье и мочалки. Над кроватями никаких постеров, ибо они позволены только старшеклассницам.
Втроем девочки выходят на улицу.
– И что же мне делать, если я захочу по-большому? – спрашивает Озомена.
– Днем советую ходить как все. Если старшие подловят тебя в кустах, то накажут.
Озомена вспоминает ужасную вонь, жужжание мух и решает, что уж лучше потерпеть до вечера.
– Решила потерпеть? – догадывается Обиагели. – Тогда у тебя скоро белки глаз пожелтеют, а изо рта начнет вонять.
Озомена запрокидывает голову, чтобы расхохотаться, чувствуя, как в мозгу нарастает крик. Девочка задерживает дыхание, рот ее заполняется слюной, и в ногтях такое противное ощущение, какое бывает, когда кто-то скребет ножом по стеклу.
Господи, только не сейчас, – мысленно взмаливается она.
Во рту столько слюны, что у нее надуваются щеки. Она всем своим нутром ощущает это гадостное зловоние, когда на закате отливающие фиолетовым перламутром мухи ползают по крышкам мусорных баков, чувствует пышущее жаром розовое солнце, как будто кто-то сдвинул крышку с кипящей кастрюли. Озомена больно впивается ногтями в ладони.
Остановись, – мысленно просит она саму себя. – Только не уходи.
Начинает бить колокол, сначала тихо, потом все громче, громче, пронзительно прорывая все шлюзы слуха. И все краски вокруг гаснут, становятся более приглушенными по сравнению с тем, какой реальность воспринималась Озоменой еще секунду назад.
На плечо ее ложится рука, и Озомена поднимает глаза на Нкили. Ее темные, лохматые, как гусеницы, брови тревожно шевелятся. Вокруг словно муравьи-солдаты суетятся школьницы.
– Что с тобой? – ласково спрашивает Нкили. Озомена вздрагивает, удивляясь, что Нкили догадалась, возможно, даже прочитала на ее лице нечто странное, ужасающее, после чего дружба прекратится, едва начавшись. Озомене очень хочется открыться
