всю эту вахалу[82], – отмахивается он. – Я же обещал присматривать за тобой и твоей мамой, пусть даже она не благоволит ко мне. Так скажи, она хоть порадовалась? Я хотел доказать ей, что не являюсь мелкой сошкой. Так твоя мама довольна?
– Ничего подобного, – лукавлю я.
Дух грустнеет. Солнце бьет сквозь его рубаху, подсвечивая худосочное тело. Интересно, у него внутри все как у людей?
– Из-за вас мне пришлось подключить… своих коллег, так сказать. И вы уже создали мне определенные проблемы.
Я порываюсь объясниться – мол, я ни в чем не виновата, не желала ему зла, но я не хочу быть плохой дочерью. Ведь мама заботится обо мне изо всех сил.
– Я знаю, что ты ни при чем, Трежа, – говорит дух. – Ты юна и чиста. Но ты сама направила мою руку. Для того чтобы доставить все эти подарки, мне пришлось обратиться к другим. И теперь они требуют для себя жен. А они вовсе не такие, как я. Поэтому я обещал, что ты найдешь для них жен, ты просто обязана. Иначе они сотворят с тобой ужасные вещи, ты даже не представляешь. Будь ты моей женой, я бы смог защитить тебя, но ведь ты отказалась. – Он понуро опускает плечи.
– Тогда поди и забери все, что ты принес, я тебя ни о чем не просила. В самый первый раз мы просто совершили обмен: ты дал мне то, что было у тебя, а я – то, что было у меня!
Я ужасно зла и на него, и на маму, а еще боюсь, чтобы маме не причинили никакого вреда. Я рада, что она жива-здорова и больше не спит неделями, я рада, что у нее хорошее настроение. Но с другой стороны – а как же я?
– Моим друзьям требуется еще три девочки, – говорит дух. – И они должны быть чистыми, понимаешь? То есть чтобы у них еще не начались месячные. Эти девочки примут в себя этих духов, так, чтобы они снова стали живыми людьми. Жизней может быть много, но чтобы вернуться, кто-то из родни должен дать тебе второе рождение через детей. Только вот я и мои друзья… – Дух откашливается. – Видишь ли, мы умерли, не успев дать потомства. А если у нас нет продолжения, мы не можем жить в следующих поколениях. Нас забудут, и некому будет принести в память о нас приношение в виде вина, некому будет вспомнить про нас. Так помоги же. Если ты сделаешь как я прошу, обещаю оставить тебя в покое. Только моим друзьям нужна чистая, непорочная кровь. Для продолжения жизни вне своего рода это возможно только подобным образом.
– Но как я узнаю, что у той или иной девочки не начались месячные? – Дух строит из себя святую невинность, но я-то чувствую подвох. – Если я найду жен для твоих друзей, обещаешь отстать от меня?
– Вот в этом и есть мое отличие от других духов. Я не могу жениться на девочке против ее воли, не могу принуждать никого силой. Просто поищу кого-нибудь, кто согласится.
– Тогда почему ты сказал еще три девочки?
– Это оговорка. Не бойся, я тебя не трону. Речь идет о трех девочках, которых возьмут в жены совсем другие. И пока это не произойдет, я буду рядом с тобой, чтобы оберегать тебя. И в подтверждение моей честности… – Он заводит руку за голову и что-то выхватывает из воздуха, какой-то предмет. Предмет сверкает на солнце, и я прикрываю ладонью глаза. – Прости, – говорит он, опускает руку в тень, отбрасываемую мною, и кладет мне на ладонь предмет, золотой и прохладный.
Папины часы. Они были на нем, когда мы его хоронили.
И тут я начинаю плакать. Мне так не хватает папы. От слез у меня свербит в носу, на душе непомерная тяжесть. Я устала, устала гадать, бояться, что вот-вот меня кто-то обманет, устала отбиваться от придирок хозяйки. Я подношу часы к носу и чувствую, что они пахнут папой. Я горько-горько плачу, и у меня начинает болеть горло, а потом и голова.
– Ты что, снял часы с моего мертвого отца?
– Нет, что ты, – говорит дух. – Я нашел его самого, как и обещал. Он стоял в очереди потерянных душ – все ждут, когда ими распорядится Повелительница костей. Я спас твоего отца и теперь за ним присматриваю. И ей не удастся обмануть его так, как это произошло со мной. Я собирался привести его к тебе, но поскольку ты отказалась быть моей женой, то пусть хотя бы у тебя будут его часы.
– А что еще за Повелительница костей? – спрашиваю я, вытирая слезы, которые все равно продолжают капать.
Дух горько кривится.
– О, она ужасная, уж поверь. Ни одной близкой душе не пожелаю повстречаться с нею. У нее целый склад из скелетов, и она способна оживить их, но без права начать жизнь сначала.
У меня течет из носа, я наклоняюсь и потихоньку вытираю его подолом юбки.
– Так почему бы тебе не обратиться к этой твоей Костлявой, чтобы она тебя и оживила? – спрашиваю я. – Зачем ты пристаешь ко мне со своими предложениями о женитьбе? Иди со своими друзьями к вашей повелительнице, пусть она вам поможет.
– Ничто не дается забесплатно, – хмурится дух. – Этой женщине просто нужны рабы. Она эксплуатирует их годами, кормит пустыми обещаниями. А я не хочу больше ждать.
И тут он затягивает песню, от которой у меня сжимается сердце. Я стою и тихо плачу.
Ada eze, nwata ọma, biko bịa. Ka m kuru gị n’aru, k’obi jụọ m oyi o. Ọkwa ịmara, na-aga m anwụ, m’irapu mụ laa, Ada, Ada biko bịa oyoyo m o[83].
Эту колыбельную пел для меня папа, укладывая спать. И так было всегда, до самого последнего дня, пока он не умер. Только он и я знаем слова этой песни.
Звонит церковный колокол, предваряющий чтение молитвы «Ангел Господень», и вся активность на рынке затихает. Это не касается лишь тех, кто не является католиком, каковых совсем мало, но и они ведут себя почтительно. Весь рынок превращается в своеобразную церковь под открытым небом. Люди поднимаются со своих мест и крестятся – и торговцы, и покупатели. Мальчики на побегушках, приткнув свои тачки, подключаются к действу. Молитва раздается со всех концов рынка, люди как бы перекликаются друг с другом: одни начинают, а другие вторят. Дух стоит, глядя на меня, и не уходит. Первый раз за все время я вижу, чтобы он так стоял и молчал.
Вытерев слезы, я говорю:
– Я помогу тебе.
Дух быстро кивает, словно наперед зная, что я ему скажу. Я убираю папины часы в
