— От солнца хватило бы и занавески, — с деланной легкостью заметил он.
Лицо Старухи в свете красного фонаря хранило полное бесстрастие.
— Садись, — сказала она.
Зибен повиновался, стараясь не глазеть на ее вопиющее безобразие. Зубы у нее были разного цвета — зеленые, серые и бурые, как гниющие плоды. Глаза слезились, на левом красовалось бельмо. На ней был широкий балахон из выцветшей красной ткани, в складках морщинистой шеи виднелся золотой талисман.
— Выкладывай свое золото, — сказала она. Зибен достал золотой par и подтолкнул по столу к ней. Она, не сделав движения взять монету, посмотрела ему в лицо.
— Чего ты от меня хочешь?
— Мой друг умирает.
— Да. Молодой воин с топором.
— Лекари сделали что могли, но в его легкие проник яд, и ножевая рана на пояснице не заживает.
— Ты принес какую-нибудь его вещь?
Зибен кивнул и достал из-за пояса боевую перчатку с серебряными шипами. Старуха взяла ее и молча провела заскорузлым большим пальцем по коже и металлу.
— Его лечит Кальвар Син. Что он говорит?
— Ему непонятно, как Друсс еще жив. Яд распространяется по телу; в него вливают жидкости, но он чахнет и уже четыре дня как не открывал глаз.
— И чего же ты ждешь от меня?
— Говорят, ты искусная травница — я подумал, что ты могла бы его спасти.
Старуха издала сухой, резкий смешок.
— Мои травы, как правило, служат не для продления жизни, Зибен. — Она положила перчатку на стол и откинулась назад. — Он страдает. Он потерял свою милую, и воля к жизни слабеет в нем. А без воли нет и надежды.
— И ты ничего не можешь сделать?
— Чтобы укрепить его волю? Нет. Но его милая сейчас на борту корабля, идущего в Вентрию, и пока что ей ничего не грозит. Впрочем, в тех краях свирепствует война — кто знает, что ждет молодую рабыню на воюющем континенте? Ступай в больницу и забери своего друга в дом, который снял для вас Шадак.
— Там он умрет?
Она улыбнулась, и он отвел взгляд, чтобы не видеть ее гнилых зубов.
— Кто знает... Уложи его в комнате, где по утрам бывает солнце, дай ему в руки топор и сомкни его пальцы вокруг топорища. — Ее рука, скользнув по столу, накрыла монету.
— И это все, что ты можешь сказать за унцию золота?
— Больше тебе ничего не надо знать. Положи его руку на топорище.
— Я ожидал большего, — сказал Зибен и встал.
— Жизнь полна разочарований, Зибен. — Он направился к двери, и она сказала ему вслед: — Только смотри не касайся лезвий.
— Что?
— Будь осторожен с этим топором. Зибен, качая головой, вышел из дома. Солнце скрылось за тучами, полил дождь.
Друсс, обессиленный, сидел один на склоне мрачной горы. Небосвод над головой был сер и угрюм, а вокруг простиралась сухая, бесплодная земля. Он взглянул на уходящие ввысь громады гор и поднялся на ноги. Колени подгибались. Он так долго поднимался сюда, что потерял всякое чувство времени. Он знал только что Ровена ждет на самой высокой горе, и он должен найти ее. Шагах в двадцати перед ним торчала скала, и Друсс направился туда, с трудом заставляя ноги нести его усталое тело. Кровь лилась из ран на спине, делая землю под ногами скользкой. Он упал и пополз.
Ему казалось, что прошли часы. Он взглянул — скала теперь высилась в сорока шагах.
Мимолетное отчаяние сменилось волной ярости, и он опять пополз вперед.
— Я не сдамся, — цедил он сквозь зубы. — Не сдамся ни за что.
Что-то холодное коснулось его руки, пальцы охватили стальную рукоять, и он услышал голос: «Я здесь, брат».
От этих слов его проняло холодом. Он увидел топор у себя в руках и почувствовал, что раны его затягиваются и тело наливается силой.
Легко поднявшись, он убедился, что гора, на которую он взбирается, — всего лишь холмик. И очнулся.
— Надевай рубашку, молодой человек, — сказал Кальвар Син, потрепав Друсса по спине. — Наконец-то твои раны зажили. Немного гноя еще есть, но кровь у тебя здоровая, и струпья чистые. Прими мои поздравления.
Друсс, молча кивнув, натянул очень медленно и осторожно свою серую шерстяную рубаху и без сил повалился на кровать. Кальвар Син приложил палец к его шее, нащупывая пульс. Сердце билось быстро и неровно, по после столь долгой болезни этого следовало ожидать.
— Вдохни-ка поглубже, — велел лекарь. Друсс повиновался. — Правое легкое пока еще работает не в полную силу, но это дело поправимое. Выходи гулять в сад, на солнце и морской воздух.
Лекарь, оставив больного, прошел по длинным коридорам и спустился в сад, где под развесистым вязом сидел поэт Зибен, бросая камушки в пруд.
— Твой друг поправляется, но не столь быстро, как я надеялся.
— Ты пустил ему кровь?
— Нет. Жар у него прошел. Но он все время молчит. будто отсутствует.
— У него отняли жену.
— Да, это прискорбно, но ведь на свете есть и другие женщины.
— Только не для него. Он ее любит и стремится к ней.
— Видно, ему жизнь не дорога Имеет ли он понятие о размерах вентрийского континента? Там тысячи больших и малых селений, более трехсот крупных городов. Кроме того, там идет война, и все судоходное сообщение прервано. Как он туда доберется?
— Он все это прекрасно понимает. Но Друсс — это не мы с тобой, лекарь. — Поэт бросил новый камушек. — Он герой стародавних времен. В наши дни такие редко встречаются Он найдет способ.
— Гм-м, — откашлялся Кальвар. — Сейчас твой стародавний герой не сильнее новорожденного ягненка. Он погружен в меланхолию и не поправится, пока не преодолеет ее. Давай ему свежее мясо и темно-зеленые овощи. Нужно оживить его кровь. — Лекарь снова кашлянул и умолк.
— Ты что-то еще хотел сказать?
Кальвар мысленно выругался. Все люди одинаковы. Когда они больны — вынь да положь им доктора, а вот когда придет время платить по счету... Никто не ждет от пекаря, чтобы тот отпускал хлеб бесплатно, — а с лекарем дело иное.
— Я хотел напомнить о своем вознаграждении, — холодно сказал Кальвар.
— Ах да. Сколько?
— Тридцать рагов.
— Ядра Шемака! Неудивительно, что лекари живут во дворцах.
Кальвар вздохнул, но сдержался.
— Я во дворце не живу. У меня маленький домик на северной стороне. Лекари вынуждены брать столько как раз потому, что многие пациенты отлынивают от уплаты. Твой друг болен уже два месяца. За это время я посещал, его более тридцати раз и должен был покупать разные дорогостоящие травы. Ты уже трижды обещал мне заплатить и каждый раз спрашиваешь сколько. Так есть у тебя деньги или нет?
— Нету, — признался Зибен. — Ну хоть сколько-то есть?
— Пять рагов.
Кальвар протянул руку, и Зибен вручил ему монеты.
— Даю тебе неделю, чтобы отдать остальное, — не то заявлю на тебя стражникам Машрапурский закон прост: у того, кто не платит долги, отбирают все имущество. А поскольку этот дом тебе не принадлежит и никаких доходов у тебя, насколько я знаю, не имеется, то тебя, по всей вероятности, продадут в рабство. Итак, через неделю.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
