— Вы, вероятно, порядком устали сегодня, господин кюре? — спросил Камбон.
— Устал, сударь, — ответил Жанвье, — беднягу кретина и дядюшку Пельтье хоронили в разное время.
— Теперь можно снести лачуги в старой деревне, — сказал Бенаси своему помощнику. — Целина из-под снесенных домов даст нам по крайней мере арпан луга; к тому же община сбережет сто франков, которые шли на содержание кретина Шотара.
— Надо года три отчислять эту сотню на постройку дорожного моста в низине, там, где разливается ручей, — заметил Камбон. — У жителей селения и долины вошло в привычку проходить по участку Жана-Франсуа-Пастуро: вконец потравят и истопчут участок, нанесут изрядный ущерб бедняге.
— Верно, — сказал мировой судья, — лучшего применения этим деньгам не найти. По-моему, вопрос о тропинках, проложенных на чужих землях, — один из самых больных в деревне. Десятую долю тяжб у мирового судьи составляют притязания на чужие владения. Не сосчитать кантонов, где безнаказанно посягают на права собственности. Уважение к чужой собственности и уважение к закону — чувства, которыми частенько пренебрегают во Франции, а их-то и надобно поощрять. Многие считают бесчестным содействовать закону, и слова «Бог тебе судья», вошедшие в пословицу и будто бы подсказанные похвальным чувством великодушия, на самом деле — ханжеская отговорка и только прикрывают наше себялюбие. Надо признаться, нет в нас патриотизма! Истинный патриот — это гражданин, настолько проникнутый сознанием того, как важен закон, что готов исполнять его даже на свой страх. Ведь, отпуская преступника с миром, становишься виновником его будущих злодеяний.
— Одно вытекает из другого, — сказал Бенаси. — Прокладывали бы мэры дороги получше — не было бы тропинок. А если бы муниципальные советники были пообразованней, то поддерживали бы владельца и мэра, когда те противятся притязаниям на чужое имение; и все бы внушали невеждам, что замок, поле, хижина, дерево — одинаково священны и что нельзя говорить о большем или меньшем праве в зависимости от ценности владений. Но сразу не добьешься такого поворота к лучшему, прежде всего это зависит от нравственности населения, а ее мы не можем изменить вполне без действенного вмешательства священников. К вам это, господин Жанвье, конечно, не относится.
— Я и не принимаю на свой счет, — ответил с усмешкой кюре. — Ведь я стараюсь сочетать устои католицизма с вашими взглядами на управление. Нередко пытался я, читая проповеди о том, как пагубно воровство, внушить прихожанам те же взгляды на право, какие вы сейчас высказали. В самом деле, бог ведь осуждает воровство не по стоимости украденной вещи: он судит вора. Вот смысл притч, которые я пытался приноровить к пониманию моих прихожан.
— И вы добились успеха, господин кюре, — сказал Камбон. — Я-то могу судить о переменах, которые благодаря вам произошли в умах, когда сравню, чем была и чем стала община. Уж, конечно, мало найдется кантонов, где бы люди так добросовестно работали, как у нас, не жалея времени. Скот стерегут отлично, и потравы бывают только случайно. Лес щадят. К тому же вам удалось втолковать нашим крестьянам, что наградой за бережливость и труды являются зажиточность и отдых.
— Значит, вы вполне довольны своими подначальными, господин кюре? — спросил Женеста.
— Господин капитан, — ответил священник, — не следует уповать, что встретишь на земле ангелов. Повсюду — где нищета, там и страдание. Страдание и нищета — две живые силы, которые можно употребить во зло, как и власть. Когда крестьяне, отмахав два лье до пашни, под вечер, измучившись от работы, плетутся домой и видят, как охотники шагают напрямик по полям и лугам, спеша к обеду, думаете, они не последуют такому заманчивому примеру? Кто же из двух сокращающих себе таким способом дорогу преступает закон, как тут сейчас сетовали? Тот ли, кто работает, или тот, кто развлекается? Ныне богачи и бедняки огорчают нас одинаково. Вера, как и власть, должна всегда спускаться с высот небесных или с высот общества, а в наши дни у высших классов, безусловно, веры меньше, чем у народа, которому бог обещал царство небесное в воздаяние за терпеливо переносимые тяготы жизни. Хотя я всецело подчиняюсь правилам церкви и указаниям вышестоящих духовных лиц, но все же думаю, что нам давно бы следовало относиться менее требовательно к вопросам обрядности и стараться оживить религиозное чувство в душе людей среднего сословия, которые спорят о христианском вероучении, вместо того чтобы следовать ему. Философские домыслы богача послужили роковым примером для бедняка и вызвали чересчур длительные смуты у престола веры. Только личное наше влияние позволяет нам добиться чего-нибудь от нашей паствы, а разве мыслимо, чтобы крепость веры в целой общине зависела от уважения, которым пользуется тот или иной человек? Когда христианство вновь одухотворит общественный порядок и его охранительные принципы проникнут во все классы, тогда будут соблюдаться и обряды. Обряды религии — это ее внешняя форма, а общество существует лишь благодаря форме. Вам — знамена, а нам крест...
— Господин кюре, хотелось бы мне знать, — сказал Женеста, перебивая Жанвье, — почему вы не позволяете здешним беднякам поразвлечься, потанцевать в воскресные дни.
— Господин капитан, — ответил кюре, — танцы сами по себе мы не порицаем, мы возбраняем их как причину безнравственности, которая смущает покой и портит деревенские нравы. Блюсти чистоту семейного духа, хранить святость семейных уз — не значит ли это в корне пресекать зло?
— Известно, — заметил Тонеле, — что не найдешь кантона, где бы не творили бесчинств, у нас же они бывают все реже и реже. Иные здешние крестьяне, когда пашут, не постесняются и прихватить у соседа борозду земли или срежут, если понадобится, чужой ивняк, да ведь все это пустяки по сравнению с тем, как грешат горожане. Я нахожу, что обитатели нашей долины — народ на редкость благочестивый.
— Благочестивый? — отозвался, усмехаясь, кюре. — Бояться религиозного фанатизма здесь нечего.
— Да ведь если бы сельские жители, — возразил Камбон, — что ни утро ходили к обедне да исповедовались у вас каждую неделю, некому было бы обрабатывать поля, к тому же тут не управились бы даже три священника.
— Сударь, — подхватил кюре, — работать — значит молиться. Слишком усердное посещение церковных служб мешает пониманию самой сущности религии и ее устоев, а именно они и дают жизнь обществу.
— А как вы смотрите на патриотизм? — спросил Женеста.
— Патриотизм, — внушительно ответил кюре, — вселяет лишь преходящие чувства, религия же делает их долговечными. Патриотизм — это временное забвение личной выгоды, христианство же — целая система, противоборствующая порочным склонностям человека.
— Однако, сударь, в пору революционных войн патриотизм...
— Да, в пору революции мы творили чудеса, — прервал Бенаси офицера, — но прошло двадцать лет, и в тысяча восемьсот четырнадцатом году нашего патриотизма как не бывало. А ведь когда Францию и Европу двигали идеи религиозные, за сто лет чуть ли не двенадцать раз совершались походы в Азию.
— Быть может, — вставил мировой судья, — нетрудно устранить материальные причины, из-за которых народы идут войной друг на друга, но войнам, предпринятым во имя религиозных догматов и не имеющим строго определенной цели, право же, нет конца.
— Что же, сударь, так вы и не попотчевали рыбой? — сказала Жакота, убиравшая с помощью Николя грязные тарелки со стола.
Стряпуха, верная своим привычкам, вносила кушанье за кушаньем — обычай, неудобство которого заключается в том, что любителям покушать приходится много есть, а люди воздержанные, насытившиеся после первых же блюд, вынуждены отказываться от самого вкусного.
— Вы только послушайте, господа! — воскликнул священник и обратился к мировому судье. — Как это вы можете утверждать, что религиозные войны не преследовали определенной цели? Некогда религия являлась такой могучей силой в обществе, что интересы материальные были просто неотделимы от религиозных вопросов. Поэтому-то каждый солдат отлично знал, ради чего он сражается...
— Если люди столько сражались из-за религии, — заметил Женеста, — значит, господь бог построил ее на весьма несовершенных основах. Ведь всякое божественное установление должно поражать людей своей непреложностью.
Все посмотрели на кюре.
— Господа, — сказал Жанвье, — религию чувствуют, а не определяют. Не нам судить о путях всемогущего.
— Выходит, верь в ваше шаманство, — сказал Женеста с непосредственностью солдата, которому не случалось задумываться о боге.
— Сударь, — строго ответил священник, — ни одна религия так не умиротворяет нас, не рассеивает наши тревоги, как религия католическая, да и, кроме того, что вы теряете, веруя в ее истины?
— Да, пожалуй, немногое, — сказал Женеста.
