– Ваца! Дорогой мой!
Мама… Она всегда любила и понимала меня. Как давно я не слышал ее голоса. Я так скучал по ней! Я утыкаюсь лицом в ее плечо и плачу от счастья.
– А меня ты не обнимешь? – Броня стоит в дверях и улыбается мне. Она все такая же веселая и добрая, моя Броня. Она всегда была моим самым близким другом. Она всегда любила и понимала меня.
Броня упросила жену отпустить меня прогуляться, а мама осталась поиграться с внучками.
– Как ты, Ваца? – спрашивает меня Броня и гладит меня по волосам.
Мы сидим на скамейке в парке, и нас греет яркое осеннее солнце. Я люблю солнце. Люблю голубое небо и белые облака. Люблю птиц. Они летят клином в теплые края. Может, они летят в Грецию. К горячему белому песку и теплым волнам океана. Я люблю все это и завидую птицам. Я не люблю дождь. Не люблю лекарства и не люблю, когда бранится жена.
– Ваца, милый… – вздыхает сестрица. – Что с тобой? Тебе плохо? Отчего? Чем я могу помочь?
Мне не нужно помогать. Я просто хочу любить. Я люблю, но не могу любить открыто. ЕГО не пускают ко мне. Не пускает чужая любовь. Мне не нужна эта чужая любовь.
– Ты все еще любишь его? – Броня удивленно вскидывает брови. – Это было так давно. Я думала, что у тебя уже все прошло.
Почему Броня удивлена? Она и сама все еще страдает от любви к Федору. Хотя у нее есть муж и дети. Она счастлива в браке. Хотя… возможно, я ошибаюсь…
– Нет, Ваца. У меня все прекрасно. Но ты прав. Я не могу его забыть. Я была в опере. Я слушала его, затаив дыхание. Я думала, что все прошло, но услышала его голос, и в душе все перевернулось.
Мне жаль Броню. Она тоже была вынуждена скрывать свою любовь ото всех. Шаляпин был женат. Он был известен и популярен. А Броня только начинала танцевать в «Русских сезонах». У меня было пять лет счастья. Были страстные ночи, тихие вечера, было какое-то подобие отношений. У нее этого не было.
– Когда мне плохо, я ставлю его пластинку и слушаю. Мне становится легче. А что вспоминаешь ты, когда тебе тяжело? – спрашивает Броня, вытирая платком слезу.
***
Греция… Мы сбежали ото всех. ОН взял авто, и мы уехали далеко-далеко. Почти к краю горизонта.
Передо мной большой дикий пляж с чистым белым песком. Солнце – словно раскаленная сковородка. Оно жарит все своими лучами. Там наверху только огромный пылающий круг и голубое, как океан, небо.
Я бегу по горячему песку. Мои босые ноги обжигают миллионы раскаленных песчинок. Ветер с океана соленый и горячий. Он рвет с меня рубашку. Я не противлюсь этому наглому и страстному любовнику. Рубашка летит прочь. Я останавливаюсь и прыгаю на одной ноге, пытаясь освободится от брюк.
– Ваца! Ты собрался купаться голышом? – слышится позади меня ЕГО голос.
Я, не оборачиваясь, улыбаюсь, снимаю исподнее и забегаю в воду. Мою разгоряченную солнцем кожу обжигает холод океана. Но я быстро привыкаю к этому, и через минуту вода кажется мне теплой. Я машу ЕМУ рукой и высоко прыгаю на волнах.
ОН сидит на высокой дюне. На НЕМ светлый льняной костюм. В руках соломенная шляпа. ОН обмахивается ей. ЕМУ жарко. По ЕГО высокому лбу течет пот. Я снова машу ЕМУ рукой и прошу присоединиться.
– Йе-е-ех! – ОН кидает на песок шляпу, скидывает одежду и аккуратно заходит в воду.
ОН обнимает меня, и тепло ЕГО тела передается мне. Моя кожа холодная. Она уже остыла. Мне приятны ЕГО прикосновения. Меня возбуждает ЕГО близость. Во мне просыпается желание, и я касаюсь рукой ЕГО члена.
– Ваца! Если нас увидят, то вызовут жандармов! – смеется ОН.
К черту жандармов! К черту всех! К черту весь мир! Сейчас мы одни. На всем свете больше никого не существует. Есть только мы: голые и счастливые. Мы, обласканные нежными водами океана. Мы, согретые жарким солнцем. Мы…
– Сергей Палыч! Вацлав Фомич! Ну что ж вы, ей-богу! – слышим мы издалека голос Василия. – Обещались на минуту к океану, а сами удумали купаться. Да еще и голышом! Срам-то какой!
– Это все Ваца! – смеется ОН, семеня по песку к вороху одежды. – Давай-ка, Василий, Ваце помоги одеться. Я уж сам как-нибудь. Ты столик заказал на вечер? Мы хотели вдохнуть местного колорита. Музыку послушать. Посмотреть Сиртаки. Выпить вина.
– Сергей Палыч, так вам вечером Стравинский звонить должен. Вы забыли? Вы сами ему назначили это время, – говорит Василий, помогая мне натянуть на мокрое тело брюки.
