Александр Петров
Летящий с ангелом
…Кто дал бы мне крылья, как у голубя? Я улетел бы и успокоился. (Пс. 54.7)
Как бедны все слова земные!
Ибо где человек тот скрылся,
Кто, пройдя этот мир, унесся
За пределы всего, что видим?..[1]
(Преп. Симеон Новый Богослов)
«Случается, человек бывает восхищен молитвой, и ощущает он такую неизреченную радость, что всецело восторгается летящий и восхищенный ум его[2].
(Преп. Макарий Египетский)
Когда ангелы нас водили
Рождение
«Час зачатья я помню неточно, – пропел как-то Высоцкий, – значит, память моя однобока». Так красиво сказать, тем более пропеть, я не могу. Потому что, мне кажется, я… помню.
Не стану утверждать, что память моя не однобока. Наоборот. Могу не вспомнить, кушал ли я что-нибудь сегодня. Забываю сходить в магазин и заглянуть в холодильник, есть ли там припасы. Плохо помню, сколько заработал и куда потратил, сколько и кто мне должен.
Но касания вечности помню. Мне нравится рассматривать их, как семейный альбом. Только фотографии от времени обычно блекнут, а воспоминания о главном становятся все более яркими и ценными.
…В те дни родители мои поссорились. Отцу на работе поручили организацию новогоднего вечера. Мама же сильно простудилась и осталась дома. Когда отец во втором часу ночи шумно заявился домой, мама успела сменить третий носовой платок. От папы веяло морозом, шампанским и духами. А мама сквозь слезы неотрывно смотрела, как на праздничном столе стружкой сворачиваются пластинки сыра.
Неделю они молчали. Отец пропадал на работе. Мама лечилась «трудотерапией»: стирала, штопала, ежедневно убирала квартиру. Они очень любили друг друга. Эта ссора их утомила. Обычно они легко прощали. Не могли понять на этот раз, почему так трудно сделать шаг навстречу и помириться.
…Наконец однажды отец вошел в дом и устало присел на стул. Мама сидела напротив, скрывая сильное волнение и легкую дрожь в руках.
– Я больше не могу без тебя, – выдохнул он чужим голосом. – Прости меня, пожалуйста.
– И ты меня прости. Знаешь, оказывается, я тебя люблю, как в первый день.
Они смущенно обнялись. Вдруг между ними будто проскочила искра, их обожгло. Они оказались в центре мощной вспышки…
…Впервые я себя ощутил как что-то живое, когда вокруг пылал огонь. Меня окружали добрые светоносные существа. Я видел далеко и высоко. И сам был светел. Однако свет померк, и я загрустил. Мне даже показалось, что я пропал. Потом оказалось, что я бурно расту, успокоился и погрузился в ожидание. Чаще всего я спал, но иногда просыпался и делал открытия. То слышал звуки, то обнаруживал у себя что-то похожее на руки, ноги, голову. Потом снова засыпал.
Когда я почувствовал приступ одиночества, ко мне явился Вестник. Он будто состоял из света. От него исходила добрая сила и дружеское участие. Он протянул мне руку и позвал с собой.
…Что-то произошло: я стал вдруг легким и подвижным. Я взлетел! Мы пронеслись сквозь море огня и оказались в дивном месте. Здесь, на небесах, цвели сады. Свет переливался по бесконечным просторам. Теплыми ветрами струились ароматы. Звуки и песни пронизывали воздух. Там и тут, на холмах и низинах, сверкали храмы и дворцы. Где-то очень высоко я видел сверкающий Крест и самый большой дворец. Я знал, что там, за невидимой преградой, находится Творец.
Мне никто ничего не рассказывал, но я все узнавал. Здесь я чувствовал себя дома. Меня окружало то, что я любил. Видел и слышал то, что мне нравилось. И еще я… летал! Стремительно и свободно, легко и беззаботно.
Вестник летел рядом и кротко просил остановиться. Он звал меня вниз, где темнела земля.
– Еще один полет над рекой! – умолял я, чуть не плача.
– Нам пора, – объяснял он терпеливо, с жалостью и состраданьем.
– Но там темно, – показывал я в место своего обитания. – А здесь так красиво!
– Хорошо, – сказал он. – Последний полет – и обратно.
Я взлетел ввысь и парил над рекой. Снижался к самой глади воды, проникал в ее упругую толщу и, коснувшись дна рукой, выныривал и почти вертикально взмывал в глубокую синеву. Я знал, что мне предстоит вернуться на землю и пройти испытания. Отсюда земля выглядела особенно сумеречно и душно. Поэтому я про запас жадно впитывал свет и наслаждался полетом.
Очнулся я в прежнем темном месте в скованном состоянии. Но отныне я знал, что и Сам Творец проходил этим путем, также терпел и ждал, – и мне стало веселей. Меня утешали светлые небесные воспоминания.
Однажды снаружи моей темницы раздался голос. Он мне показался таким ласковым, родным, и я понял: со мною говорит мама. Чуть позже раздался голос погуще, наверное, папин, но он тоже мне понравился. Я понял, что меня любят и ждут, когда я выйду из темноты и познакомлюсь с ними. От радости я задергал руками, а снаружи раздался счастливый смех: «Он впервые зашевелился!» С этого момента ко мне обращались, как к личности. Я с нетерпением ждал выхода в свет.
И вот однажды теплая вода вокруг меня исчезла. Меня обдало холодом, я что было сил, стал двигаться, пока не вышел наружу. Тут я замерз еще сильней. Какие-то чужие люди грубо схватили меня огромными ручищами, сильно ударили ниже спины, обрезали длинную трубочку, выходившую из моего живота. Я закричал отчаянно: «Верните меня обратно! Что вы делаете, изверги! Я буду жаловаться. Где моя мама?» Наконец меня поднесли к заплаканной женщине. Она улыбнулась, обняла меня, прижала к себе, обдала теплом – и я узнал свою маму.
Мы смотрели друг на друга и не могли налюбоваться. Мама бережно гладила меня, улыбалась и говорила ласковые слова. Мне же было не по себе: надо же, знакомлюсь с самым дорогим человеком, а сам такой опухший, сморщенный, глазки заплывшие, тело синюшного цвета, на животе висит обрезок кишки в зеленке, слова сказать не могу, все больше ору, как резаный… Но мама любила меня и такого! Представляете, как это открытие меня приятно поразило. Не думал, ох, не думал, что на земле возможна такая любовь. А здесь, кажется, ничего, жить можно.
Первое время я все больше спал. Просыпался от голода, жадно пил молоко и снова – на боковую. Иногда меня будил холод или сырость, тогда я звал маму. Моя вежливая просьба почему-то звучала, как истошный крик. Я пробовал придать голосу какое-то благозвучие, но ничего, кроме истерических воплей, не получалось. Так я понял, что мне придется всему учиться заново: говорить, ходить, летать.
Иногда мне снились мои полеты по необозримым светлым просторам. Но все это отходило куда-то вдаль. А однажды я очень загрустил, и мне захотелось вернуться в прошлое. Тогда я услышал голос Вестника. Он просил учиться терпению и обещал скоро появиться рядом.
И вот однажды меня красиво одели и вынесли из дома. На улице я, как обычно, хлебнул свежего воздуха и заснул. Чуть позже меня разбудили, и я увидел что-то очень напоминающее мое светлое прошлое. Конечно, здесь не было бесконечных высот и той совершенной красоты. Но света, того прошлого света, было много. Он сходил с небес и отражался во всем. Но самое главное – я увидел, как с огненной высоты ко мне слетел мой Вестник и встал рядом. Он был очень торжественным, это передалось и мне. Когда меня окунули с головой в светящуюся воду, я запел от восторга и переполнявшей меня радости. Только снова из моего распахнутого беззубого рта вырвался визгливый крик. Мама бросилась меня успокаивать, а Вестник поправил мой сверкающий крестик и поздравил с первым шагом в небо.
– Сколько же их будет? – спросил я.
– Всего семь. Крещение ты получил – это первый шаг. Видишь, священник миро несет? Сейчас тебя помажут, и останется пять.
– Вестник, ты меня не оставишь? – спросил я, наверное, очень жалостно.
– Нет. Я всегда буду рядом, – улыбнулся он по-дружески. – Ты не сможешь меня видеть, но я буду с тобой. Только отныне я не Вестник, а Хранитель. А тебя крестили в честь преподобного Андрея Критского.
– А что это значит? – спросил я.
– Со временем узнаешь, – грустно ответил Хранитель и отвел глаза. – Но ты не бойся, я тебя не оставлю, слышишь? Что бы ни случилось, я буду рядом. Только позови.
Ты тоже видела этот сон?
С младенчества меня окружали хорошие люди. Меня любили родители и родственники, соседи и друзья. Меня ласкали и целовали мамины руки и губы, стерегли и учили отцовские глаза и слова.
Взрослые не всегда меня понимали. Например, склоняется ко мне папа, а за его левым плечом я вижу страшную черную физиономию с лютыми глазами. Я, конечно, зову моего Хранителя, причем это получается в виде натужного крика. Появляется мой светлый защитник, прогоняет страшилище. Хранитель мне улыбается, успокаивает. Мама при этом сурово отодвигает папу и повисает надо мной. Я улыбаюсь беззубым ртом. Мама считает, что я улыбаюсь ей, а папа обижается. Иногда я без видимых причин заливался счастливым смехом и дрыгал конечностями. Родители только пожимали плечами, отзываясь улюлюканьем и «козой» из пальцев. Истинная причина моего восторга состояла в том, что Ангел играл со мной.
