Это быстро, мысленно согласился Гаврилин. И Наташка умерла быстро, и музыкант затих мгновенно. Быстро.
Гаврилин обвел взглядом письменный стол, задержался на ноже для резки бумаг. Шикарная такая штука, богатая, с инкрустациями. Совсем по-барски живет старый вор.
– Извини, парень, я тебе никакого оружия не дам. Все только своими руками.
Гаврилин подошел к окну, посмотрел на двор. Клоуна не видно. Может, пошел поесть? Война войной, а завтрак по расписанию. Поговорить бы… Хотя… Что он скажет? И можно ли этому верить? Чего это нужно доверять Никите Колунову? Только потому, что свела его судьба с Палачом? Только потому, что он должник Палача, а Палач должник Гаврилина?
Как в паршивом кино. Долг чести. А кому верить? Соратникам и начальникам? Спасибо, уже попробовал. Ладно.
– Телефончик диктовать? – оборачиваясь к Хозяину, спросил Гаврилин.
– К начальнику твоему? Обязательно. Подожди секунду, ручку возьму и очки…
– Ничего, время есть, – сказал Гаврилин, – я сегодня все успею…
– Куда я их засунул? – Хозяин открыл ящик стола, задвинул его на место. Переставил тарелки.
– Давайте я сам напишу, своей рукой. Потом прочитаете, – Гаврилин усмехнулся. Как задрали все эти великие комбинаторы! Ведь понятно, что хочет получить Хозяин бумажку именно с его автографом, – На добрую память. Или лучше написать – на вечную?
– А это как хочешь.
– Если бы как я хотел, то вы бы все…
– Всех убьешь? Так что ли пообещал лабух? Всех?
– Страшно?
– Страшно. Некоторые из ребят ему действительно поверили.
Гаврилин пожал плечами, наклонившись над столом. Пусть верят. Он тоже сейчас в это верит. Хочет верить.
Гаврилин протянул листок Хозяину:
– Зовут его Григорий Николаевич. На меня можно не ссылаться. Он все равно поймет.
– Поймет. Для того он тебя и послал. Умный, видать, мужик, этот Григорий Николаевич! Бросил тебя к нам в клетку как кусок мяса волкам, чтобы мы перегрызлись.
– А вы и перегрызлись…
– Не без того.
– Я пошел?
– Сейчас. Хотел я тебе еще один вопрос задать, да только подумал, что ты все равно не знаешь. Или спросить?
– Только быстрее, мне сегодня выпала дальняя дорога.
Хозяин аккуратно спрятал листок с телефоном в карман, не торопясь уселся в кресло:
– По всем моим прикидкам выходит, что кого-то твой Григорий Николаевич посадил возле меня. Человечка своего ко мне пристроил. Очень уж ваш Солдат лихо веселился. И разборки наши семейные с Крабом кто-то ему очень подробно в уши донес. Как думаешь?
– Не знаю. Честно, не знаю. Даже не думал… – Гаврилин покачал головой, – хотя… Очень даже может быть. Очень даже.
И верно. Никак не выходит без засланного казачка. Никак. Зачем тогда все эти хитрости с Гаврилиным? Просто подбросить телефончик через него. Или нельзя? Ладно, нам не до того, нам бежать нужно. Гаврилин посмотрел в лицо Хозяина:
– Мне пора.
– Точно не знаешь? – переспросил Хозяин.
Гаврилин промолчал.
– Не знаешь… А если бы знал? Сказал бы?
– Крабу?
– Мне.
– Не знаю…
– Что это ты честный такой? Взял бы и соврал, мол, сказал бы я тебе все как на духу.
– Если бы меня обрабатывали как того музыканта в подвале – точно бы сказал. А в такой душевной атмосфере торга… Не знаю…
Гаврилин двинулся к двери кабинета.
– Кстати, о музыканте, – Хозяин голоса не повысил, но Гаврилин остановился не оборачиваясь, – о музыканте. Ты его зачем убил? Чтобы он тебя не сдал?
Гаврилин медленно обернулся к Хозяину. А может, ну его все на хер, мелькнула мысль, взять сейчас этого душевного старикана за морщинистую шею, придавить и выбросить в окно. Все равно ведь подыхать.
– Рот ему закрыл? – спросил Хозяин.
– Ты старый человек. Умный. Может быть даже мудрый. Подумай сам.
– Уже подумал.
– И?..
– Жалостливый ты, такие долго не живут.
Гаврилин шагнул к столу. Остановился. Медленно сунул руки в карманы спортивной куртки.
– Живут.
– Я старый человек. Умный. Может быть даже мудрый. Я поднялся снизу на самый верх. И я знаю, жалостливые подыхают первыми. Себя жалей. Своих детей жалей. Жизнь свою жалей. А остальных…
– А остальных, – подхватил Гаврилин, – остальных пусть Господь жалеет. Ты вот поднялся на самый верх. Голова от недостатка кислорода не кружится?
– Кружится. Только не от недостатка кислорода. Ты это тоже когда-нибудь поймешь. На вершине не это страшно. Ты вначале гребешься через кровь и грязь, рвешь кишки себе и глотки врагам, отплевываешься и стонешь. И кажется тебе, что вот залезешь выше всех остальных, и больше никто не сможет гадить тебе на голову. И ты рвешься наверх… Рвешься…
Хозяин невесело усмехнулся, и глаза его показались Гаврилину двумя сгустками боли. Разговор для старика не простой. Что-то там у него внутри шевелится. Что-то ест его изнутри.
– А потом вдруг понимаешь, что все, что ты выше всех, что ты на вершине. Чисто. Красиво. Только вот ногу поставить некуда. И опереться не на кого. Ты там один. А вокруг – пустота. До самых звезд – пустота. И только одна у тебя задача – равновесия не потерять. И чтобы те, кто снизу лезет, тебя не спихнули. Там ведь только одна дорога – наверх. Вниз можно только на крыльях. А крылья только у ангелов. А ангелы на эту гору не лезут. Понял?
– Понял.
– Ни хрена ты не понял, пацан, ни хрена. Этого нельзя понять. От крови можно отмыться. От грязи – можно. От пустоты не отмоешься. Нельзя этого понять вот так, с чужих слов. Это самому пережить нужно. Пережить.
– Ладно, пора.
– И знаешь, я думаю, что ты доживешь. Доживешь.
Гаврилин устало улыбнулся.
– Ты не смейся. Я старый. На некоторых с самого рождения лежит отметина, что подохнет не сегодня – завтра. На других еще что… А тебя приговорили к долгой жизни. Как меня.
– Спасибо на добром слове.
– Дурак. Ты еще меня проклянешь. И себя проклянешь тоже. Когда пустоты хлебнешь. – Хозяин на несколько секунд закрыл лицо руками, – Старый я. Дурной. Подожди секунду, я позвоню Крабу.
Позвони. Старый и дурной. Позвони. Проклятый, говоришь? Гаврилин почувствовал в горле комок, попытался сглотнуть и не смог. Проклятый.
Старый ты, мудрый, вор по кличке Хозяин, только не понял ты меня… Или все-таки понял? Вначале сказал, что я жалостливый, что долго не проживу, а потом все-таки пригрозил чуть ли не бессмертием. Раскусил. Раскусил ты меня, Хозяин.
Не музыканта я тогда в подвале пожалел. Не музыканта, будь ты проклят! Себя я пожалел. Себя! Себя!
Не его резали на клочки там в подвале, а меня. Меня! И не было у меня другого способа. Только молоток. Только тяжелый молоток с липкой от крови рукоятью, только треск лопающейся кости, только последний выдох музыканта…
– Ты скоро будешь? – спросил Хозяин по телефону, – Поговорил я с ним… Да. Он меня послал… Ну и что, что лабух?.. Нет, мы с ним просто разговаривали… Ничего. Твоя очередь. Через сколько? Через час?.. Что в клинике, говоришь?.. Ну, звонили мне, звонили. А что прикажешь делать? Войну начинать? Из-за того, что ты не смог потерпеть до утра? Ладно, не по телефону. У тебя сейчас последний шанс остался, этот Гаврилин… Да понимаю я, что все расскажет. Не буду мешать… Жду.
Хозяин положил телефонную трубку:
– Слышал?
– Да.
– У тебя есть час.
– Да, – Гаврилин отвечал коротко, с трудом выговаривая слова.
– Краб сказал, что из больниц исчезли те свидетели разборки в кабаке, которые были ранены. Я так полагаю, что это постарался твой Григорий… э-э… Николаевич.
– Наверное.
– Теперь выходит, что ты единственная ниточка. Ты теперь для Краба особо ценная мишень, – Хозяин встал с кресла, обошел стол, подошел к Гаврилину.
– Что? – спросил Гаврилин.
– Удачи, – сказал Хозяин и медленно протянул руку.
Гаврилин посмотрел на нее, потом перевел взгляд на лицо старика. Морщины, шрам, бледные губы и живые глаза.
Рука. Какой простой жест – рука, протянутая для пожатия. Удачи.
– Удачи, – сказал Гаврилин, не вынимая руки из кармана.
Хозяин чуть усмехнулся:
– Как знаешь.
– Знаю, – сказал Гаврилин.
– Клин! – позвал Хозяин.
Дверь открылась сразу же. На пороге появился Клин, за спиной его маячил секретарь.
– Отведи его наместо.
Клин молча посторонился и махнул рукой.
Гаврилин шагнул через порог. Оглянулся. Хозяин чуть заметно кивнул ему.
Время пошло, подумал Гаврилин.
Грязь
– Все решили, что он совсем вырубился, отошли перекурить. Туда-сюда, а он встал и молотком…
– Да не встал он, подполз, а там уж молотком.
– Какого хрена ему было ползти? Там всего три шага было. Ты что, подвала того не знаешь?
Клоун отвернулся от говоривших. Обсуждают и смакуют. Хотя, если подумать, для них это тоже событие. Беситься начинают от безделья. Теперь будут обсасывать происшедшее ночью целую неделю. Если ничего другого не произойдет.
А Гаврилин в любом случае для них станет легендой. Человек, доведший Краба до белого каления.
