Вспышка и боль обожгла ухо. Дыня оттолкнулся от земли и попытался встать. Удар. Скользящий удар по плечу. Дыня выпрямился.
Все вокруг было затянуто туманом. С подбородка вязкими каплями падала кровавая слюна.
Дыня закричал. Вернее, он только хотел закричать. Разбитый рот уже не слушался его, поэтому наружу вырвался только утробный стон, похожий на вой. Дыня не видел Зайца, и тот мог бы спокойно добить его. И добил бы.
Но под ногой хрустнула ветка, Заяц почувствовал, что падает, сделал шаг вперед и натолкнулся на Дыню.
– Дави его! – Нолик уже перестал обращать внимание и на холод, и на то, что рядом стоит Краб с каменным лицом, и что Кирилл отвернулся. – Дыня, Давай!
Руки Дыни вцепились в куртку Зайца и потянули к земле. Заяц ударил. Ударил в лицо, целясь в залитый кровью рот. Замах не получился, рука скользнула и костяшки пальцев словно обдало кипятком.
Дыня одной рукой держал Зайца за одежду, а другой вцепился в волосы. Заяц снова ударил и снова неточно.
Они упали. Дыня подмял под себя Зайца, несколько раз ударил его головой об землю. Потом правая рука отпустила волосы и вцепилась в горло.
Дынин вой стал громче. Он почувствовал, как под пальцами мягко подалось горло врага. Сжать, раздавить, сломать хрящи. Убить!
Заяц забился, засучил ногами. Он тоже хотел жить, он хотел победить, а для этого нужно было прежде всего оторвать пальцы от своей шеи. А это не получалось. Тогда он ударил – с двух сторон, ладонями по ушам. Изо всех сил. Торжествующий вой прервался, но хватка пальцев не ослабла.
На лицо Зайца текла кровь изо рта Дыни, Заяц почувствовал ее вкус. Оторвать руку, освободить горло! Заяц нащупал палец противника, вцепился в него всей рукой и дернул, выгибая. Хруст и вопль. Короткий резкий хруст суставов и долгий нечленораздельный вопль боли.
Не выпуская пальца, Заяц рванулся из-под Дыни в сторону. Снова крик. Заяц вскочил, рванул руку Дыни вверх, а потом ногой ударил в локоть. Изо всей силы. Снова крик. И тогда Заяц, наступив ногой на плечо Дыни, лежащего лицом вниз, резко рванул ее вверх, выворачивая руку из плечевого сустава, разрывая мышцы и сухожилья.
Крик, наконец, захлебнулся, тело Дыни обмякло. Заяц отпустил руку, вытер ладонью лицо, поднес испачканную кровью руку к глазам, попытался вытереть кровь и грязь о джинсы.
Руки трясло, в груди хрипело, горло жгло как огнем. Но он победил. Победил. Заяц обернулся к Крабу.
– Это…
– Круто! – восхищенно сказал Нолик.
– Круто, – бесцветным голосом подтвердил Краб, – Что там с Дыней?
Кирилл присел возле лежащего, осторожно заглянул в лицо:
– Вырубился.
– Ясный хрен, – сказал Нолик, – ему ж Заяц, считай, руку вырвал. С корнем.
Заяц стоял, покачиваясь перед Крабом, понимал, что нужно что-то сказать, но не мог. Не мог. Сил осталось только на то, чтобы время от времени снова и снова пытаться вытереть лицо. Но и это не получалось. Кровь пополам с грязью просто размазывалась густым сиропом.
– Значит, у нас победил Заяц, – сказал тихо Краб.
– Заяц, – подтвердил Нолик, но вдруг понял, что в голосе Краба что-то не так. Что-то тревожно звякнуло в голосе Краба.
Услышал это и Заяц. Он взглянул в лицо Крабу. Побледнел.
– Я… – прохрипел Заяц, – я же…
– Победил?
– Да… Ты ведь…
– Что я? Что? – Краб оказался с Зайцем лицом к лицу, – Я сказал, что мы решим, кто у нас лишний.
– Он… – Заяц ткнул рукой вниз позади себя, в сторону Дыни.
– Он? Он? Ты у нас победил. А что же ты там, в клинике не дрался? А? Его вон калекой сделал, если он вообще переживет болевой шок. Дружка своего изуродовал. А там, в клинике? Струсил? Струсил.
Никто не заметил удара в горло. Заяц захрипел. Ноги стали ватными и перестали держать тело.
Заяц попытался вздохнуть, но не смог. Воздуха не было. Вязкая темнота залепила горло, затопила все вокруг.
Я ведь победил, подумал Заяц, победил. Воздуха! Воздуха.
– Добей, – сказал Краб Нолику.
– Что?
– Добей!
Заяц задыхался, тело его извивалось, ноги сгребали опавшие листья в кучу. Как та блядь вчера в лесу, подумал Нолик. Вытер руки о куртку.
– Плохо слышишь?
– Я сейчас, сейчас… – Нолик оглянулся на Кирилла, ему почему-то пришло в голову, что как и ту бабу вчера днем, Зайца нужно мочить ножом, – Чем его?
– У тебя же три ствола! – взорвался Краб.
Три ствола. Точно. У него ведь ТТ, который в машине дал Краб, и стволы Зайца и Дыни. Нолик вытащил ТТ из внутреннего кармана, передернул затвор.
У Зайца дыхание уже почти восстановилось. Он перевернулся на спину, и взгляд его встретился с взглядом Нолика. Зрачки расширились. Нолику показалось, что он видит свое отражение в черных, на весь глаз, зрачках Зайца.
Спусковой крючок пистолета подался неожиданно легко. Отдача дернула руку. Пуля ударила в землю возле самой головы Зайца.
Мимо, обожгло Нолика. Он быстро глянул на Краба и торопливо нажал на спуск. Раз и еще раз. Одна пуля пробила Зайцу горло, вторая – вошла точно между глаз.
– Ладно, – сказал голос Краба откуда-то издалека, – поехали. Дыню в машину. Этого оставьте так.
Толчок в спину привел Нолика в чувство.
– Давай, – сказал Кирилл, – бери Дыню за ноги.
Суета
Григорий Николаевич Хорунжему не нравился. Хорунжий отметил это с некоторым неудовольствием и даже неодобрением. Он слишком давно тянул лямку субординации, слишком часто сталкивался с ее необходимостью и с тем, что она должна. Просто обязана доминировать над чувствами симпатии и антипатии.
Хорунжий даже гордился тем, что никогда не вносил в работу личных чувств. Ну, или почти не вносил.
Старею, подумал Хорунжий. Старею и становлюсь сентиментальным и раздражительным. Сентиментальным по отношению к Гаврилину и раздражительным к начальству.
Хотя… Отношение к Гаврилину, если разобраться, не было сентиментальностью, а к Григорию Николаевичу Хорунжий относился не с раздражением, а с опаской. Именно с опаской.
Хорунжий верил в свое чутье. В инстинкт, рефлексы, озарения, удачу, судьбу… Во все то, что люди называют мистикой.
Что конкретно в разговорах с Григорием Николаевичем не нравилось Хорунжему. Утренняя встреча не понравилась особенно. Голос, лицо. Жесты – что-то они должны были означать для Хорунжего. Что-то должны были означать…
И Хорунжий пока не мог точно сформулировать что именно. В таких случаях он предпочитал не подгонять свой мозг и чувства. Пусть себе неторопливо переваривают полученную информацию. Плохо было не это. Плохо было то, что нужно немедленно состыковаться с Григорием Николаевичем. Получить от него ценные указания.
Хорунжий зашел в кафе пораньше, чтобы позавтракать и подумать. Как ни странно, в сутолоке и шуме кафешек он чувствовал себя гораздо спокойнее и комфортнее, чем в одиночестве между четырех стен.
Шум, говор, хаотическое движение посетителей от стойки к столикам и обратно, звон посуды – он пропускал все это сквозь себя, как сквозь фильтр, потом внимательно анализируя осевшую в уме информацию.
Все происходящее он воспринимал как единую картину, ему не нужно было рассматривать каждого человека в отдельности, чтобы уловить источник опасности, или, хотя бы, излишнего внимания.
Кофе был хороший, зал по причине раннего времени не слишком задымлен, окно, возле которого расположился Хорунжий, предоставляло достаточный сектор обзора.
Не жизнь – сплошное наслаждение. Замечательно. Если бы не беспокойство за судьбу Гаврилина, можно было просто сидеть расслабленно и наслаждаться этой самой жизнью.
Информацию, которую успел накопать Хорунжий и его ребята, заставляла действительно волноваться. И еще эта самая информация заставляла обратиться к Григорию Николаевичу. С требованием личной встречи.
– Я тебе сука!.. – громогласно начал кто-то за соседним столиком.
Рановато, подумал Хорунжий, глянув на часы. Чуть свет уж наподдал и драться захотел. Хорунжий покосился через плечо. Личико у парня ясно свидетельствовало, что веселиться он начал не утром, или, во всяком случае, не этим утром.
– Че ты на меня пялишься? – оравший попытался схватить собеседника за воротник, но промазал по причине слабой координации движений. Собеседник, парень лет двадцати пяти, шарахнулся в сторону, чуть не опрокинув стул.
– Я тебе сейчас…
Гомон в кафе прервался только на секунду, а потом вернулся к обычному режиму. Кому какое дело, что кто-то сейчас схлопочет по зубам? И Хорунжему на это нужно наплевать. Нужно было бы, если бы не назначенная встреча.
Хорунжий еще раз посмотрел на часы. Через пять минут должен появиться Григорий Николаевич. А если здесь будет потасовка… Это может помешать некоторым планам Хорунжего.
Крикун наконец собрался настолько, что смог встать:
– Ты куда? А ну иди сюда! Я тебе сейчас…
И ни одного служителя закона рядок, печально подумал хорунжий и покачал головой. Жизнь просто заставляет Михаила Хорунжего, человека дисциплинированного и разумного, нарушать правила и инструкции. Нехорошо.
