Эти строки из стихотворения Петра Серебрякова (кстати, товарищи по литобъединению поздравили его с вышедшим в издательстве «Советский писатель» поэтическим сборником «Наяву») как нельзя более точно отражают и атмосферу занятий, и основную направленность творчества златоустовцев. Впрочем, круг тем златоустовских литераторов довольно обширен, но волей-неволей в поэтических строчках, в изысканиях краеведов главенствует Город — люди и их чувства, уникальная природа и, конечно, труд. Оно и понятно, ведь большинство «мартеновцев» вышло из рабочего класса, закалившись в рабочих буднях. Железнодорожник В. Бухарцев и металлурги В. Курбатов, В. Макаров, машиностроитель В. Баранов и строитель А. Либерман. И пусть некоторые сменили род своей деятельности, но рабочая наука оставила свой след в жизни каждого.
Скоро литературному объединению «Мартен» исполнится 60 лет. И мы рады, что подходим к нему не с пустыми руками. Стихи «мартеновцев» в последнее время публиковались в коллективных сборниках «Утро», «Гроздья рябины» (издательство «Современник»), «Окна», «Рабочее созвездие» (Южно-Уральское книжное издательство).
Наши ветераны Л. Забалуева и В. Бухарцев были представлены в прошлогоднем выпуске «Каменного Пояса». Хорошие отзывы критики получила книга Н. Верзакова «Звенышко». Мы радуемся и успехам членов литературного объединения, которые сейчас, хоть и не живут в Златоусте, но поддерживают с ним самые тесные связи: Петра Серебрякова, Владимира Суслова, Светланы Соложенкиной.
Словом, курс выбран верный, и подтверждением этому заседание постоянной комиссии горисполкома по культуре, где был отмечен большой вклад литературного объединения в воспитание тружеников города.
Ю. ЗыковНиколай Верзаков
ГОРЬКАЯ ПОВЕСТЬ
Лицо его в глубоких складках, испещренное морщинами, словно бы вначале долго размачивалось, а потом сушилось на огне и оттого скоробилось. Седые клочки — остатки некогда густых волнистых волос — навешивались на уши, края которых были неровны и красны (следы обморожений). Глаза водянисты. Сухие пальцы с утолщениями в суставах заканчивались уродливыми остатками ногтей. Обнаженный насмешливой улыбкой рот обнаруживал крупную недостачу зубов. Наконец, сутулость, словно держал непомерный груз на плечах, как бы ломала фигуру. И только смех воскрешал в нем ненадолго того человека, которого я знал на протяжении нескольких лет.
— Ты видишь, что от меня осталось, — говорил с улыбкой человека много думавшего, привыкшего смотреть на себя со стороны, без жалости и рисовки, — а ведь мне совсем немного за сорок.
Старик, когда же мы с тобой последний раз виделись? Вот именно, когда расстались. Да-да, в августе двадцать лет назад. Двадцать лет! Помнишь, какими мы были счастливыми? Разбежались по заводам двигать вперед технический прогресс!
Помню, как начал мастерить. Осваивали новый сложный механизм — дело не шло. Обычные в таком положении суета и нервозность. Полетел штамп, который отлаживали трое суток, не выходя из цеха. Отправил его в лабораторию на анализ и заключение. Идут сутки, другие, третьи — штампа нет. План горит, живые люди вокруг, им заработать надо. А мастеру услужливая мысль стучит в черепную коробку: таковы обстоятельства, у тебя есть причина...
Причина!
Не дали нам, видишь ли, главного наши добрые учителя, пусть спокойной будет их старость, — не научили, как мастеру быть мастером на своем месте, а не подмастерьем. Так и пошло — срыв плана, поиск причин для оправдания. А кому от них легче? Выговор, второй...
— Плюнь, — хлопал по плечу начальник диспетчерского бюро Алексей Сергеевич, добрейший старик, — у меня выговоров сто штук!
Эти «сто штук» никак не влияли на его неизбывное жизнелюбие, он их ставил себе даже в заслугу и заметно гордился. — Заскочи ко мне, — подмигивал и снова приятельски хлопал.
После смены я «заскакивал». Он доставал из стола стакан, артистически наполненный наполовину спиртом, и подвигал графин с водой.
— А ну, хвати-ка, хе-хе, того, что под тын кладет. Не трусь, малыш, я его цистерну потребил и, видит бог, жив-здоров.
Я в цехе заменил практика. Тот сидел еще со времен войны. У него было четыре класса, и он давал план, у меня — диплом техника, и я никак не мог дать плана. Он не знал законов механики, но знал людей. У меня по механике пятерка и нуль по психологии. Преодолевая отвращение, я пил разбавленный спирт.
Милый Алексей Сергеевич... Его хватил сердечный удар. Он свел счеты с жизнью, оставив в рабочем столе початую бутылку, а на столе графин с водой. О его смерти я узнал два года спустя, когда был в отпуске курсантом авиационного технического училища.
Это было лучшее время в моей жизни. То, над чем бились другие, мне с техническим образованием не составляло труда. Для усвоения материала хватало лекций. В свободное время пристрастился к специальным журналам. Списался с научно-техническим обществом и предложил свою схему размещения блоков радиолокационной станции в фюзеляже истребителя-перехватчика. Мне заказали статью. Ее напечатали с комментарием и лестным для меня отзывом.
Успех, слава и выпуск из училища по первому разряду. Возможности казались неограниченными.
Не куришь? Бросил, значит. А я и, не пытаюсь, что толку в пятаке, если промотано состояние.
В боевом полку я попал в хороший экипаж и полез круто в гору. На армейском совещании по обслуживанию полетов в сложных метеорологических условиях удачно выступил, был замечен командующим и, очевидно, не без генеральского вмешательства получил направление в академию Жуковского. Но тут случилось «ЧП».
Шли ночные полеты. Командир экипажа, капитан Рублев, отличный летчик и превосходный человек, зарулив на заправочную полосу, заметил мне, что на большой высоте в кабине холодновато. Пока заправляли самолет горючкой, я осмотрел систему подогрева, запустил и погонял двигатель на разных оборотах, проверил подачу горячего воздуха в кабину. В одном месте заметил сорванную проволочную контровку, достал плоскогубцы и стал менять ее. В это время подошел командир и сказал, что ему дали неплановый вылет. Я свернулся по-быстрому, уступил место в кабине, и через три минуты он был в воздухе. А я направился к стартовому домику, чтобы обогреться, провести там время, и ощутил вдруг беспокойство от недоброго предчувствия, какое бывает, когда человек уходит из дома, оставив включенным утюг или незавернутым водопроводный кран. Хлоп по карману — нет плоскогубцев. Они остались в кабине самолета! И сразу вспомнились классические случаи, когда плоскогубцы, отвертки, портсигары, книжки попадали в рычаги управления, заклинивали рули и приводили к катастрофам. Хотя современная кабина и защищена от попадания предметов в рычаги и тяги, но ведь плоскогубцы могли попасть под педаль и помешать в критический момент...
Я посмотрел на часы — было четыре минуты первого. Оставалось тридцать пять минут до посадки капитана и почти два часа до конца полетов.
Бросило в жар. Вместо того, чтобы идти в стартовый домик, где остывал мой ночной завтрак, я направился к КП, откуда слышались команды руководителя полетов и ответы летающих экипажей. Услышал голос своего командира, он передал высоту и курс. Потом кто-то запросил вход в круг, кто-то на посадку. И вдруг: «Сто двадцать третий, сто двадцать третий, что случилось? Сто двадцать третий, как слышите?.. Всем бортам работать на прием. Сто двадцать третий...»
Стало тихо, словно небо вмиг опустело. Самолеты получили команду возвращаться, и через четверть часа сел последний. Моего не было.
Вести о «ЧП» в летном городке распространяются мгновенно. Когда я вернулся в гарнизонную гостиницу, где занимал с женой номер в ожидании квартиры, там о происшествии уже знали. К счастью, Анюты не было — уехала в город к родственникам. Только переступил порог, как вошел из соседнего номера знакомый механик с транспортника.
— Э-э, да на тебе лица нет, — вытянул губы в трубку, вышел и тут же вернулся с фляжкой, налил полстакана и подвинул.
Я выпил, но не почувствовал облегчения и налил еще.
Через час из штаба полка за мной прибежал посыльный.
В штабе оказались командир дивизии, с лицом, стянутым ужасными шрамами (горел во время войны в воздухе), командир полка, его заместитель по летной подготовке, командир эскадрильи и несколько офицеров из технической службы. Я доложил, что прибыл.
— На вашем самолете отказал двигатель и нарушилась связь, — сказал командир дивизии. — Капитан Рублев сел благополучно на соседнем аэродроме. Мы пригласили вас, чтобы вы могли спокойно выспаться.
Ноги мои подогнулись, и я мгновенно почувствовал себя пьяным, как говорят, в дым. Кто-то спросил: «Что с ним?» Кто-то нагнулся и ответил: «Он пьян». — «Отвезите его на гауптвахту!» Помнится, я никак не отреагировал на это распоряжение. Там я много раз перебрал в памяти каждое свое движение в кабине. Когда я спускался по стремянке, меня окликнул летчик. Точно помню, что в это время в руке были плоскогубцы. Выслушав командира, я слез, убрал стремянку, а плоскогубцы, должно быть, остались на крыле.
