на подлете перехватывать и вот тут уже предметно объяснять, как и почему все поменялось.
— Согласен, — буркнул Лекс. — Разбиваем тогда время по сменам между собой и пасем Оксану круглосуточно. Но вот эту дебильную байду про то, что мы уголовники, и игрушки вокруг оружия предлагаю свернуть.
— И как? Придем ей и в лоб скажем, что нарисовались по поручению Корнилова? Во-первых, его заложим, во-вторых, жопой чую, что пошлет она нас тогда аж бегом. Пока мы в ее глазах еще типа наглые беспредельщики, то можно забивать на ее посылы, пока сама не выдохнет, а так… Вот прикинь, она возьмет и с психу позвонит Константинычу и потребует нас убирать хоть как. И что нам делать тогда? Партизанить, бля, отгоняя и бывшего и тех, кого он к ней решит приставить? А он решит, тут к бабке не ходи.
— Мне ей врать… — брат скривился, как от боли. — Все равно же потом все вылезет.
— Лекс, ключевое тут — потом. Угроза минует, Швеца потеряем от нее насовсем и потом и всю правду до копейки и приставашки. — Я зацепился глазами за вывеску кондитерской. — Тормозни, я к чаю чего куплю. И повод, и не ее же обжирать. Тем более у Ксюхи в холодильнике шаром покати.
— Ты когда нос туда сунуть успел?
Тогда, когда кто-то речи мне толкал про «ты уходишь, я весь в белом остаюсь».
— Успел. Она же, видать, экономила, бедолага, и каждую копейку копила. — В груди вдруг защемило остро-остро, я аж кулаком потер. Вот как она все это время одна жила, а? За что ей такое в жизни? Ее бы за пазуху себе спрятать, как котенка, греть, ласкать да кормить вкуснятиной.
— Так давай нормально продуктов закупим, — предложил брат.
— Ты дурак? — Ну, блин, нет у него понимания сути происходящего. — И как ты намерен ввалиться с этим продовольственным запасом с ходу и дать понять, что все, мы тут навеки поселились, принимай это как хочешь? Поговорить сначала надо по-людски. Объяснить, что и как хотим делать, и все такое. А то реально еще и сбежит куда. Мы уже и так натворили, полезли нахрапом, теперь время по-тихому подкрадываться и приручать.
— Полез ты.
— Не начинай. Сам ничем не лучше.
— Не лучше, — нехотя признал Лекс. — Ладно. А что насчет вероятности залета ее?
— А что насчет залета? — переспросил, понимая, что адресую себе. — Я тут трагедии не вижу.
— Только начни опять про аборт.
А вот сейчас прям сильно стремно стало. От себя. Стремнейше.
— Не, с этим тупанул, каюсь. Но если серьезно: ты брат мой, и я не вижу проблемы в том, что у моей женщины будет ребенок от тебя. Первый. Не от левого же мужика какого-то.
Хотя чего кривить душой. Четкое осознание уже имею: я бы Ксюху присвоил и с чужим, и с двумя. Лишь бы она. В ней все дело в этом уравнении. Сами эти околодетские движняки я себе мало представляю и вникать сейчас не готов, но не пугает вот ни разу. Будет — научусь, как с этим жить. Лишь бы она. Лишь бы она. Как и в сексе. В этом, значит, прикол, выходит? В том, что она? В ней?
Дверь открыла мороженка, а поплыл мигом я. Стоит такая, бровки светлые нахмурила, глаза свои синющие переводит с меня и Лекса на коробку с тортом. А меня вмиг прижало кинуть на фиг его, шагнуть к ней, лицо обхватить и губы сожрать. Зацеловать так, чтобы уже раз — и стоим у стены и задыхаемся, кончив опять так, что от мозгов одна пыль. И я еще в ней, тесной и горячей, и она снова жмет меня там, в себе, так, что каждой этой волной швыряет. Но нельзя. Целовать нельзя, сказать, что хочу, нельзя, даже носом в макушку ароматную уткнуться нельзя. Можно только сраный чай и долбаный торт, вкуса которого не ощущаю.
А ведь это катастрофа прямо. Как я намерен нормально функционировать рядом с ней и защищать, если вот только увидел — и не-вижу-не-слышу-не-чую ни хрена? Только сижу и пялюсь на нее, как баран тупой, а в голове неостановимый водоворот из «хочу-хочу-хочу». Боюсь, рот открою — и из него только это и польется.
— Так, ладно, чё молчим-то? — прогудел сидевший рядом таким же молчаливым истуканом брат. — Мы тут с братом перетерли между собой, Оксан, и решили, что сдаем назад оба.
Ксюха застыла, глаза распахнула, как в испуге, губы задрожали. И вдруг побледнела и, как сидела, валиться начала. А у меня и сердце остановилось.
Глава 16
Александр
Вот если ты внезапно отупел, то запросто от этого не излечиться. Особенно, когда причина твоего тотального отупения снова так близко, что достаточно руку через стол протянуть, захватывая светлые пряди, скованные в милый хвостик, и наклониться вперед, толкая эту самую причину навстречу своим губам.
Все мы с Лёхой порешали по дороге, по полкам разложили, даже вопрос с тем, что на время нашей стражи возле Оксаны устраиваться на ту самую цивильную работу тельниками для випов в «Орион» не вариант. Корнилов четко дал понять, что на этих должностях свободного времени даже на личную жизнь в формате перепихнулись-разбежались у нас почти не останется, какая тогда к чертям круглосуточная охрана для нашей синеглазки. Но, к счастью, проблем с тем, где деньгу зашибить на прожить безбедно, у нас не было. Вон хотя бы воткнуться в фейс-контроль нового клубешника, куда нас зазывал всячески Савраска — Роман Савраскин, наш бывший однокашник. Зарплату он сразу предложил достойную, просто втыкаться снова вышибалами, да еще сто пудов закрывать глаза на то, что там двигают дурь, о чем он и сам нам намекнул весьма прозрачно, было стрёмно. Однако, как говорится, на данный момент не до жиру. Нам нужно много свободного времени и возможность работать посменно друг с другом на ближайшие месяцы, так что не облезем, потерпим.
Короче, в подъезд Оксаны я входил адекватным и во всем разобравшимся на ближайшее будущее человеком. Ну разве что только вопрос, отчего меня враз и намертво вварило в едва знакомую девушку, что, походу, и газовым резаком теперь не отхреначить, так и оставался вопросом, но из разряда «истина где-то рядом, но не по хер ли, где и в чем». А вот стоило Оксане появиться в дверном проеме — и опа! — в башне вдруг пу-у-устота-а-а и звон, словно она ведро пустое. И зрение стало тоннельным, на нее одну с этой
