class="p1">– Они мои братья. Мои сводные братья.
– Твои родители китайцы?
– Моя мать да. А отец белый.
– Как это?
Я ищу в нем черты белого человека. Внизу я отметила только то, что делало его знакомым для меня: темные волосы, широкие скулы, цвет глаз, как у всех дома. Теперь я вижу то, что делает его чужаком, – высокую переносицу, выступающие брови. Он как два лица в одном.
– Мой отец познакомился с матерью в Китае, – говорит он. Я вижу, что эта история дорога ему, но также и болезненна. Ее хватает, чтобы отвлечь его от цели этого вечера. – Он забрал меня с собой в Америку, когда я был еще ребенком. У меня тоже есть младшая сестра, но она все еще в Китае. Он оставил их обеих.
– Но кто твои сводные братья?
Мальчик морщится, уголки его губ темнеют.
– У моего отца уже была здесь семья. Им не понравилось, что он привез домой маленького полукитайского мальчика. Теперь они говорят, что не верят, что я мужчина. Они говорят, что мои мужские органы дефективные и испорченные.
Я не могу удержаться от взгляда вниз.
– Извини, – говорит он. Я вижу, что у него слезы на глазах. – Я слишком много говорю. Я всегда слишком много говорю.
– Поэтому ты здесь? – спрашиваю я. – Чтобы доказать их неправоту?
Он поворачивается и вытирает глаза рукавом.
– Да. Мне говорят, что я не стану мужчиной, пока не пересплю с девушкой.
Я испытываю к нему симпатию. Я страдала, да, но по крайней мере я знаю, что меня когда-то любили. Мальчик снова поворачивается ко мне, его глаза сухие и красные.
– А тебе какое дело? – рычит он. – Снимай одежду!
Рычание натянутое, фальшивое. Я не боюсь его. Но подчиняюсь его приказу. Расстегиваю рубашку, тихо сбрасываю ее, затем сбрасываю юбку. Он закрывает глаза, не в силах смотреть. С того момента, как я попала в бордель, госпожа Ли кормила меня четыре раза в день, разрешая брать добавку каши на завтрак и две порции мяса на ужин. «Тебе надо созреть здесь и здесь, – говорила она, указывая и пощипывая. – Ни один мужчина не захочет спать с маленьким мальчиком». Шли дни, и я видела, как мои ноги наливались, а руки обрастали плотью. Грудь тоже выросла, надувшись до маленьких бугорков, которые неловко и непривычно смотрелись на грудной клетке.
Когда я стою перед ним обнаженная, он может смотреть только мне на ноги. Рядом с нами слышны стоны Ирис.
Мальчик встает и движется к кровати. Теперь его лицо стало непреклонным, слезы застыли на щеках.
В какое место мне перенестись? – спрашиваю я себя, вспоминая слова Ласточки. Я ложусь. Какое место подойдет?
Мальчик залезает на меня сверху, его ноги раздвигают мои в стороны, а руки ложатся по бокам от моего тела. Его рот пахнет грушами. Я пытаюсь заставить себя найти место, куда перенестись.
Его лицо падает вниз, нос ударяется о мой. Его скулы трутся по моему лицу. Поцелуй – думаю я. Его руки бродят по мне, но им не хочется тут быть. У меня чувство, что я обжигаю ему ладони.
– Черт, – ругается он, а затем его руки тянутся к штанам. Я не хочу смотреть. Вместо этого прислушиваюсь к звуку отстегивающейся пуговицы, а затем к шороху, когда он их снимает.
Я вспоминаю, как мои родители обнимались, когда я была маленькой, как мама сворачивалась в объятиях отца. Отец поднимал ее голову и целовал в лоб, потом в губы. Мне нравилось, как они смотрятся вместе, как их тела прижимаются друг к другу, ищут другого, покоряясь, словно деревья, медленно растущие по направлению к источнику воды. Мне всегда казалось, что так выглядит любовь.
Теперь, когда бедра мальчика прижимаются к моим, я знаю, что это не то, что я видела много лет назад.
Куда мне перенестись? Не в тот момент, когда я наблюдала, как обнимаются мои родители. Это воспоминание слишком священно. И ни во что-то, связанное с бабушкой. Лицо мальчика снова приближается, теперь он задыхается, а мне все еще некуда перенестись. Думай, думай. Я не хочу быть здесь, когда это произойдет. Осталось только зажмуриться и надеяться, что этого достаточно, чтобы заставить себя исчезнуть.
Это то, чего она ждала. Внутри меня снова раздувается Линь Дайюй, и я чувствую, как она скользит вниз по моему телу, ее конечности растут, касаясь моих собственных. «Позволь мне попробовать», – говорит она.
А я думаю: «Буду рада позволить тебе остаться здесь на некоторое время». Что-то обжигает мою щеку. Я открываю глаза. Лицо мальчика парит над моим, его глаза широко раскрыты. Еще одна капля падает на лоб. Я понимаю, что он плачет.
– Я не могу это сделать, – говорит он. Он соскальзывает с меня, кровать скрипит вместе с ним. – Я не могу это сделать. Я недомужчина, как они и говорили.
Я тоже сажусь.
– Никакой ты не недомужчина, – возражаю я. Внутри Линь Дайюй фыркает, но отступает.
– Я никогда не стану мужчиной, если не смогу этого сделать, – говорит он, отворачиваясь от меня.
– Ты не обязан ничего делать. Можешь сказать им, что сделал. Если спросят, я скажу то же самое.
Он смотрит на меня.
– Сколько тебе лет, сестричка?
– Четырнадцать, – говорю я. Это правда.
– Столько же, сколько моей сестре. Время от времени мне приходят от нее письма с вопросами, когда я смогу вернуться домой или когда она сможет навестить меня. Не думаю, что хочу, чтобы она приезжала ко мне в гости, понимаешь? Боюсь, что она окажется в таком месте.
Он смеется, затем быстро опускает взгляд.
– Извини. Можешь одеться обратно.
– Не извиняйся. – Я встаю, снова натягиваю юбку и застегиваю рубашку до шеи. Я думаю о Джаспере, о том, как должна была отшатнуться от его прикосновения и вместо этого позволить торговцам рыбой схватить меня. – Может быть, твоя сестра оказалась бы умнее меня, – отвечаю я на это воспоминание.
На следующий день госпожа Ли довольна. За завтраком она хвастается перед остальными девушками моими испачканными простынями. Я молюсь, чтобы никто не заметил, что оттенок моей потерянной крови такой же, как у помады, которой я пользуюсь.
– Сказал, что ты оказалась всем, на что он надеялся, – мурлычет она мне. – Я знала, что ты не подведешь меня. Пион, моя гордость. Тун действительно будет очень доволен.
– Да, госпожа, – говорю я, думая о слезах мальчика на моем лице, о податливости его бедер, о его маленькой сестре. – Спасибо, госпожа.
В этот день девушки мне завидуют. Во время смены в прачечной я поднимаю
