И третий. Командир огромного теплохода, которому вообще нельзя находиться здесь, в стороне от фарватера, близ камней, среди мелей. В любую минуту он может сам оказаться в бедственном положении, знает это и молча позволяет своему судну подползать ближе к камышовой лодке, пока есть хоть какая-то возможность, пока в запасе под килем хотя бы метр...
Позже я узнал, что произошло на борту «Славска» вскоре после того, как мы с ним расстались.
Теплоход, лишенный права перевести дух в Манамском порту, спокойно осмотреть и проверить машины, собирался лечь обратным курсом на Басру. И тут капитану доложили: на судне тяжелое заболевание, желательна госпитализация.
«Славск» сообщил о несчастье на берег и получил ответ: госпиталь Бахрейна в крайнем случае согласен принять больного, но чтобы никаких сопровождающих. Даже о том, чтобы сам капитан лично отвез его, не может быть речи.
Отправлять члена своего экипажа в неизвестность Усакобский не рискнул. Течение болезни позволяло потерпеть, и «Славск» на полной скорости устремился к Кувейту, где местные законы менее дискриминационны к советским морякам. В кувейтской больнице была сделана операция, и матрос вернулся на «Славск».
Теперь его здоровье вне опасений...
Юрий Синкевич
Открой глаза, малыш! Владимир Рыбин
— У меня сегодня день рождения! Ровно пять исполнилось.
— Фу, килька!
— Что это, килька? — Малыш непонимающе посмотрел на своего собеседника — рыжего Антошку, первого задиру из старшей группы.
— Рыбка такая маленькая.
— Значит, это хорошее слово, — облегченно вздохнул Малыш. — Рыбкой меня мама называет.
— А моя мама улетела.
— Как улетела?
— А так. В космос.
— Вернется, — сказал Малыш. — Тетя Поля говорит: все улетающие обязательно возвращаются.
— Конечно, вернется. Только я тог да буду старый.
— С бородой?
— Не-ет, — неуверенно протянул Антошка. — Когда мама вернется, мне будет целых восемь лет.
— А я бы маму не пустил, — сказал Малыш.
— Как это?
— А так. Покрепче обнял бы за шею и заплакал.
— Я не ты, я уже большой, чтобы плакать. Мне шесть лет.
— А ты понарошку. Когда я плачу, мама не уходит.
— Это она тебя обманывает, а потом все равно уходит. Когда засыпаешь. Вот так-то, хо-ро-ший мальчик! — пропел Антошка, подражая голосу воспитательницы.
— Ты чего тетю Полю передразниваешь?!
Они сидели на бревнышке на берегу быстрого ручейка, болтали ногами в воде.
— Тетя Поля! — насмешливо сказал Антошка. — Знаешь, кто твоя тетя Поля? Врушка она.
— Сам ты врушка! — крикнул Малыш. Еще никогда, никогда не слышал он, чтобы так говорили о взрослых. А тетю Полю в их малышовой группе все особенно любили. «Тетя Поля велела», «Тетя Поля сказала» — этих слов было достаточно, чтобы угомонить самых непослушных.
— А я говорю — врушка. Все взрослые обманщики...
— Сам ты обманщик! — взвился Малыш. — Самый, самый, пресамый!...
Они оба вскочили на ноги и стояли друг перед другом, раскрасневшиеся, возбужденные.
— Я обманщик? — угрожающе спросил Антошка. Темные конопушки на его носу еще больше потемнели. — А хочешь, докажу? Я знаю такое!...
— Ничего ты не знаешь.
— Знаю. Вот это что, по-твоему?
— Где?
— Вот это. Все вокруг?
Малыш рассмеялся:
— Такой большой, а не знает!
— Все это — не настоящее.
— И лес?
— Разве это лес? Одна видимость.
— И птички?
— Птички вроде настоящие...
— Ага, — обрадовался Малыш. — Не знаешь!
Антошка растерялся.
— А ты в лес ходил?
— Ходил.
— С тетей Полей? По тропиночке?
— Ага.
— Цыплята желтоносые! Ни на шаг от курицы. Самое интересное там и начинается, куда вас не пускают.
— Тетя Поля говорит: придет время и мы все узнаем. А сейчас тебе неинтересно знать?
— Интересно.
— Тогда пошли.
Они перепрыгнули через ручей и побежали по полю к лесу. Трава мягко стегала по щиколоткам. Жуки и бабочки торопливо разлетались из-под ног. Полуденное солнце жгло голову, и Малыш на бегу поплотнее натянул панаму.
Возле леса Антошка остановился.
— Ты дождя боишься?
— Дождя? — удивился Малыш. — Так же солнце.
— Ты на небо не смотри. Когда мы войдем в лес, все равно польется дождь. Я знаю.
— Встанем под дерево.
— Ага, они только того и хотят, чтобы мы никуда не ходили. А надо под дождем идти не останавливаясь. Если хочешь что-то узнать, надо ничего не бояться. Там за лесом еще будет пустыня и ветер знаешь какой? Но если не бояться, можно быстро дойти до горизонта.
— До горизонта разве можно дойти? Тетя Поля говорила...
— Опять тетя Поля! Может, где и нельзя, а за лесом можно. Ты меня слушай.
Замирая сердцем, Малыш следом за Антошкой вошел в лес. Здесь трава была по пояс, и в этой траве что-то шуршало, шевелилось, бегало.
— Звери... там, — зашептал Малыш.
— Наслушался сказок, — насмешливо фыркнул Антошка. — Самые большие звери в этом лесу — кролики.
— Зайчики?
— Кролики. Слушай, что говорят.
Только что светлый, залитый солнцем лес вдруг потемнел, короткой судорогой пробежал по верхушкам берез порыв ветра, и ослепительно белые стволы их словно погасли.
— Идем, идем, я же говорил — дождь будет.
И едва Антошка это сказал, как зашуршало в листве и первые большие капли упали на панаму.
Теперь Малыш боялся Антошки. Рыжий и конопатый, знающий все наперед, он казался ему маленьким колдуном из сказки. Еще вчера Малыш был уверен, что не боится ни чего на свете. Сколько они играли в смелых индейцев и космонавтов, сколько фильмов смотрели о бесстрашных исследователях чужих миров! Бывало, что и сами участвовали в фильмах, ползали по затаившимся джунглям. И никогда, ни единого разу Малыш не пугался. А тут было ему не по себе. Потому что одно дело, когда ты влезаешь в фильм, и совсем другое, когда все не понарошку.
Они пересекли тропу, по которой не раз ходили с тетей Полей, черную тропу, скользкую от дождя, незнакомую, и скоро оказались на опушке. Это удивило Малыша: ведь от их детсадовских домиков лес казался таким огромным!
Дождь кончился, и туча, только что закрывавшая солнце, куда-то исчезла с голубого неба. Впереди полого уходила вверх песчаная пустыня, поросшая редкой клочковатой травой.
— Ага, что я, говорил?! — торжественно сказал Антошка. — Сейчас и ветер подует.
И в самом деле, они не сделали по песку десяти шагов, как навстречу ударил порыв ветра, засвистел в стеблях сухой травы.
— Давай руку! — крикнул Антошка. — А то еще унесет. Ты, главное, шагай и ничего не бойся. Там говорящие камни будут, так ты и их, не бойся...
— Говорящие камни? — изумился Малыш, судорожно сжимая руку своего проводника. — Таких не бывает.
— Я тебе такое покажу, что слово «не бывает» совсем забудешь. Камни чего? Дураки они, спрашивают одно и то же: сколько будет дважды два? Только ты не вздумай сказать — четыре, враз поймут, что из младших, не пропустят. Отвечай, как взрослый.
— А по-взрослому дважды два сколько будет?
— Они же этим вопросом мальцов ловят. Отвечай что-нибудь позаковыристей. Я, когда первый раз шел, сказал им формулу подсчета энергоматерии в метагалактике.
— Ты знаешь? — изумился Малыш.
— Сказал первое, что придумалось. Мозги-то у камней каменные. Пока соображали, я и прошел.
Все в этой дороге казалось бесконечно далеким, а на самом деле было очень близким. Они и прошли-то всего ничего, а уж увидели впереди гряду острых камней. Между ними был узкий проход. Когда подошли к нему, из-под камней послышалось кряхтение, и медлительный сонный голос:
— А сколько будет дважды два?
Малыш замер на месте. Он морщил лоб. Все формулы, как назло, вылетели из головы, и вспоминалась только глупая детская скороговорка.
— Давай же! — торопил Антошка.
— Две да две, да две на две, сколько будет в голове? — выпалил Малыш.
Камни кряхтели и не шевелились. Ребятишки нырнули в узкий проход и кинулись наперегонки по плотному песку. Малышу показалось, что у него закружилась голова: горизонт странно приблизился; и все в глазах вдруг заструилось и заколебалось.
— Теперь пошли потихоньку, а то налетим на небо, носы расквасим, — сказал Антошка.
— На что? — Малыша поташнивало от круговерти в глазах, но он сразу забыл об этом, услышав такое.
— На стену, которая небом называется.
Малышу захотелось смеяться: небо — это же пустота! Но не смеялось: все ведь получалось по-Антошкиному.
— Я боюсь, — сказал он и зажмурился.
