И они любили свою опасную профессию: «Если продлятся мои дни и ночи — буду водить корабли до своего конца», — восклицает Ахмад ибн-Маджид на седьмом десятилетии жизни...
... Прошли Басру, миновали место, где Шатт-эль-Араб раздваивается, огибая остров. Темнело, наши буксировщики заволновались: мотор устал, пора становиться на якорь. Посовещавшись, решили, что в полночь остановимся, а в два часа ночи вновь поплывем. Но никто из нас не вспомнил и не учел, что глубина реки здесь зависит от прилива и отлива. Когда начали готовиться к отдыху, был как раз отлив, и мы, неудачно сманеврировав, сели на мель.
В таких случаях лучший выход — спокойно дожидаться подъема воды. Но Тур не желал терять и получаса, а потому мы долго и безуспешно пытались сняться, заводили в разных направлениях якоря, мотобот дергал нас туда, сюда. Тур командовал, надрывая горло. В конце концов все легли спать.
Через три часа вскочили, разбуженные Туром, и вовремя: шел прилив. Опять мы засуетились, опять арабы на мотоботе дергали нас в разные стороны, не понимая, чего от них хотят. Прилив, как и следовало ожидать, распорядился «Тигрисом» сам: приподнял, толкнул и снял с мели. Мотобот еле-еле справлялся, волоча нас по реке, повернувшей вспять. Близко океан...
29 ноября. Утром после завтрака занялись делами. Карл и Герман сооружали леерное ограждение. Эйч-Пи приводил в порядок нактоуз и ящик с инструментами. Мне достались плотницкие работы.
Чем ближе к устью, тем больше в Шатт-эль-Арабе кораблей. Одни нас обгоняют, другие, стоящие на якоре, — сами обходим. Если судно советское, то обязательно с с него нам вслед три гудка и хоровое: «Счастливого плавания!»
Почувствовали себя плохо Норман и Асбьерн. У одного вернулась лихорадка, опять 38 градусов; у другого, похоже, снова грипп. Норрис готов к ним присоединиться.
... Подходим к Фао, небольшому городку при впадении Шатт-эль-Араба в Персидский залив. Здесь мы распрощаемся с арабами-провожатыми и будем дожидаться попутного ветра.
Карло Маури с таким решением не согласен, он предлагает миновать Фао не задерживаясь и ждать ветра где-нибудь непосредственно у выхода в залив. Карло не любит заходов в порты, перепадов экспедиционного и берегового быта. Но остановиться в Фао совершенно необходимо. Нужно кое-что докупить, поставить штампы в паспортах. Да и причалить ниже Фао практически негде.
Показались городские постройки, и часа через два мы пришвартовались к пирсу, точнее, к борту рыболовецкого сейнера.
30 ноября. Стоим по-прежнему на приколе в ожидании попутного ветра. Нанесли визит местным метеорологам, надеясь получить синоптическую карту, но выяснить ничего не удалось. Готовимся к встрече с открытым морем: перекладываем и перевязываем багаж на крыше кормовой хижины, проверяем обычные и плавучие якоря. Тур договорился на метеостанции, что нас будет сопровождать до залива портовый буксир. Теперь бы ветер, только попутный, северный!
1 декабря. «Таласса, таласса!» — «Море, море!» — этим кличем, как повествует Ксенофонт, десять тысяч греков, выходя из Персии, приветствовали сверкающие просторы, к которым долго и самоотверженно пробивались.
В пять утра портовый буксир потянул нас от Фао в залив — сначала узким судоходным каналом, затем фарватером, тоже узким, не дающим лавировать, да к тому же забитым разными кораблями, потому нам и требовался строго попутный ветер.
Около полудня, когда берег значительно отдалился и впереди совсем близко замаячил выходной буй, буксир нас покинул. Наш парус наполнился ветрам. И это действительно было начало. «Тигрис» наконец-то выходил на морскую волну.
Тур на мостике громко провозглашал дошедшую до нас из IX века клятву арабских капитанов:
«Мы, члены братства судоводители, связаны обетами и клятвами не дать кораблю погибнуть, пока его не настигнет предопределенное. Мы, поднимаясь на борт, берем с собою наши жизни и судьбы. Мы живем, пока наш корабль цел, и умираем с его гибелью».
Суда, стоявшие вокруг на внешнем рейде, провожали «Тигрис» гудками. «Славск», «Одесса», — читаем на борту огромного сухогруза. Мы проходим с ним рядышком, бок о бок. «Привет! — кричали с палуб. — Счастливого пути!» А кто-то, видимо судовой радист, просил уточнить марку нашей радиостанции и используемые ею частоты.
Затем ветер стих.
Мы остались без хода, без управления на оживленнейшем фарватере, который надо было покидать как можно скорее. Надеялись, что хотя бы течением дотащит нас до буя. Там привяжемся и переждем затишье. Буй приближался, до него оставалось каких-нибудь два кабельтова, но тут начался прилив, и «Тигрис» поволокло обратно к берегу, к Фао.
Получался конфуз, скорее, правда, обидный, чем опасный: днем наскочить на нас, не заметив, мог бы разве только слепой. Но это днем, а если штиль продержится до темноты?
И тут на волнах показалась странная посудина красного цвета, безвесельная. Люди в ней в оранжевых спасательных жилетах то привставали, то приседали, словно качали пожарную помпу: шлюпка была оборудована ручным приводом к винту. Без лишних слов нам бросили буксирный конец и потащили к бую. Однако им не удалось нас даже сдвинуть, десять человек в двадцать рук крутили винт без всякого эффекта.
— Пусть соединят нас с буем веревкой, попробуем подтянуться сами, — подал идею Хейердал.
Идея была правильная. Шлюпка с надписью «т/х «Славск» налегке устремилась вперед, а мы наращивали канат — бухта за бухтой. И когда цель была уже в двух шагах, последний узел, затянутый нами, развязался. Сейчас легко вспоминать, а какое нас тогда взяло зло и какой стыд мы испытали!
Спустили на воду свою надувную лодчонку, сели в нее вдвоем с Асбьерном и кое-как догребли до шлюпки — извиняться, знакомиться и держать совет.
— Давайте побуксируем вас «Славском»! — с ходу предложил моряк, помогавший нам стать борт о борт.
Я замялся: решение неожиданно кардинальное, трудно его обсуждать без санкций капитана, согласится ли он?
— Так я и есть капитан, — успокоил моряк. И назвался: — Игорь Антонович Усаковский.
Теперь я о нем многое знаю. Тридцать четыре года службы на флоте, из них двенадцать — в антарктических широтах, на китобойце, опыт, знания и решимость в любой критический момент брать ответственность на себя.
Бот вернулся к «Тигрису» — пришлось и мне покрутить винт, запарился с непривычки, весла, по-моему, приятней. Усаковский же пересел в нашу резиновую лодку, и Асбьерн повез его на ожидавший невдалеке теплоход.
«Славск», громадина водоизмещением восемнадцать тысяч тонн, надвигался медленно, осторожно. С него подали конец в шлюпку, к шлюпке прицепились мы, и процессия, коей никогда до того не видел и впредь не увидит Персидский залив, с черепашьей скоростью двинулась.
Путь предстоял близкий: нам лишь бы убраться с фарватера и поштилевать где-нибудь в безлюдном уголке. Около четырех вечера теплоход остановился, к нему подтянули и пришвартовали «Тигрис», и мы отправились на «Славск» с благодарственным прощальным визитом. Капитан, однако, не был, как выяснилось, настроен на расставание. За ужином он осторожно намекнул, что время для выхода в залив выбрано не самое лучшее, в декабре норд здесь задувает редко. И предложил нас потянуть еще немножко, к маяку Шатт-эль-Араб, до него примерно тридцать миль на юго-восток, там все-таки легче ловить ветер и лавировать.
Хейердал колебался.
— Престижа вы не уроните, — настаивал Игорь Антонович: — Открытое море начинается за маяком. Я, в сущности, вывожу вас из района порта, разве это предосудительно?
В общем, в двадцать один час с минутами винты «Славска» заработали, и караван тронулся в прежнем порядке: теплоход, шлюпка в качестве амортизатора, следом мы.
2 декабря. Утром проснулись от качки. Маяк — вот он, по волнам гуляют барашки, ветер свежий и до безобразия неподходящий, почти встречный.
Днем Тур, Норман, Детлеф и я вновь переправились на «Славск» — разузнать насчет погоды. Запросили по радио прогноз — ответ неутешительный.
3 декабря. Отшвартовались. С большим трудом подняли парус, опустили оба выдвижных киля и пошли — не к Бахрейну, а скорее в сторону Кувейта. Под острыми углами к ветру, как сразу определилось, «Тигрис» ходить не может, для него предел — галфвинд, и то через силу, плюс еще снос течением, практически нас волочило строго на запад.
К ночи волнение разыгралось, у двоих членов экипажа симптомы морской болезни. Решили стоять на вахте попарно и по две смены.
Около одиннадцати ночи меня разбудил крик Тура: «Все наверх!» Прямо по курсу — огни: это остров Файлака, нас несет на его камни. Упал сброшенный парус, мы кое-как свернули его и закрепили. Детлеф спешно готовил носовой якорь. Надо бы сперва плавучий, чтобы погасить скорость, но наши навигаторы не желали никого слушать. Якорь пошел, взял дно, и трос лопнул, как нитка.
