четыре буквы.
— Не понлавися, — уверенно заключил.
— А почему? — расспрашивала я.
— Ну… бабуска не юбит пасывца. И деда тозе, — да, ориентировался на авторитетное мнение старших. — Ти гусная, кода он пиходит. А я не хосю гусную мамю.
— Я не грустная, — пыталась возражать. — Просто... — что ж сказать-то? — Давай так: попробуй сам определить нравится или нет. Хорошо? — пыталась говорить с ним как со взрослым, ну и съезжала со скользкой темы. Пока это еще работало.
Моим родителям было, за что не любить моего… мужа. Да и мне тоже, но пусть Мантуров попробует себя отцом. С тем, чтобы все испортить, он прекрасно справится сам!
Вещи укладывала в чемодан уже поздно вечером: только одежду и обувь на первое время, ну и любимые игрушки Егора. Зимы у нас не московские, поэтому в столице уже подготовимся к зимовке. Да и в принципе купим необходимое. Кроватку и автокресло не засунуть в чемодан. Тимур сказал, что мы будем жить в нашем доме. Неужели снова его увижу? Как там все сейчас? Кого он приводил туда? С кем жил? Чья рука наводила там свои порядки? Может, Марьяны? На ком Тимур собирался жениться, раз так резво примчался за повторным разводом? Если это серьезно, почему так легко поменял планы? Не знаю, а у него спрашивать — демонстрировать заинтересованность в его личной жизни. Не дождется от меня настоящих эмоций в свою сторону! Только наигранные.
Я не могла уснуть этой ночью, а утро наступило слишком стремительно: в четыре растолкала сына и кое-как сменила пижаму на шорты и майку. Папа нес чемоданы. Тимур уже ждал с водителем возле двора. Мама смахивала слезы, думая, что я не вижу. Сын спал, обняв меня руками и ногами, голову положив на плечо.
— Зятек, — скептически произнес папа, погрузив чемоданы в багажник, — ну ты понял, да? — и показал, что сделает с паховой зоной Мантурова, если тот обидит нас.
— Никогда больше… — услышала короткое, затем Тимур подошел ко мне. — Давай возьму.
Я попыталась возразить, но он в привычной манере все уже решил и осторожно забрал у меня сына. Егор тяжелый, и мне стало полегче, но это только физически. Морально… Сложно, все сложно. Каждый взгляд, фраза, легкое касание дышало на меня прошлым. Счастливым и несчастным. Горько-сладким. Болезненно забытым.
Город неспешно просыпался, ворочаясь в нежных утренних солнечных лучах. Я смотрела в окно, чтобы не видеть, как заботливо и осторожно Тимур держал сына. Егор не проснулся и сейчас доверчиво обнимал за шею отца: ротик сладко приоткрыт, на щечке наверняка будет отлеженное алое пятнышко, темные волосы смешно вихрились. Такой доверчивый, маленький, абсолютно любимый мной человечек. За свои двадцать восемь лет я познала обжигающую страсть и огромную любовь к мужчине. Да, это отец моего сына. Он сейчас рядом: смотрит так ошеломительно нежно, не на меня — на Егора! Способен Тимур на бескорыстную любовь к человеку, который ничего не может дать взамен? Который не играет по правилам? Который может не оправдать ожидания? Мы детей любим не за что-то, а просто так: потому что они наши, потому что лучше нас, потому что умеют любить бескорыстно. Я любила в своей жизни, но никогда настолько сильно и абсолютно. Теперь я точно понимала, что такое любовь дороже жизни. За которую себя отдашь и умрешь, но спасешь. Так я любила Егора.
В частном бизнес-джете Тимур переложил его в удобное кресло с подушкой и накрыл сверху пледом. Я откинулась на спинку и тоже прикрыла глаза. Мой старый-новый муж устроился напротив: смотрел так, что щеки вспыхнули, обжигая огнем.
— Ты будешь жить с нами? — уточнила, не открывая глаз. Чувствовала, что следит, даже дыхание мое ловит. Зачем только? — Или навещать по мере возможности?
— А как бы ты хотела? — спросил шепотом.
— Не видеть тебя еще примерно лет сто, — даже зевнула.
— Жить буду, — буркнул недовольно.
Я только стервозно улыбнулась, не стала отвечать: меня разморило на взлете и уносило в сон. Бессонная ночь сказалась. Проснулась, когда уже садились, а Егор так и дрых. Его если не будить, мог и до десяти проспать, а сейчас только полвосьмого.
— Малыш, просыпайся, — легонько провела пальцами по волосам. — Соня, вставай, — начала нацеловывать. Егор улыбался.
— А де мы? — заспанно тер глазки.
— Мы уже в Москве.
— Пилетели? — губы задрожали. Ясно, не в настроении. Егор расплакался, громко причитая, что не летал, как птичка. С соплями, заиканием и криками в голос. Я бросила косой взгляд на Мантурова. Он с непроницаемым лицом что-то решал с пилотом и на нас посматривал. Да, дети вот такие. Это не подарочный картонный малыш.
— Что случилось? — подошел, когда я безуспешно пыталась поднять на ноги сына. Психовать, капризничать и даже кататься по полу — умеем и практикуем периодически. Слава богу, нечасто у Егора такие приступы, и с ним уже можно пытаться договариваться. А вот когда ему было два и в сезон машинок на управлении — он валялся, не желая уходить с набережной.
— Надо было лет через пять приходить, — процедила в ответ. — Полегче было бы.
— Надо было в договор включить, чтобы ты перестала попрекать меня прошлым, — сухо отозвался и резко поднял Егора столбиком. — Хочешь полетать? — спросил деловито. Сын молчал, только мокрыми изумленными ресницами хлопал. — Давай в конце недели сгоняем куда-нибудь? Полетим с ветерком.
Егор не ответил, но плакать и капризничать перестал.
— Куда ты собрался? — шепотом спросила.
— На симуляторе можно, куда угодно. Но главное, что Егор успокоился, — Мантуров был очень доволен собой. Отец-молодец, блин!
Москва была зеленой и обновленной. Я смотрела в окно и вспоминала, как убегала отсюда раненной в сердце птичкой. А возвращалась, пряча душу так далеко, что никто не сможет найти. Только если сама решу показать.
Машина притормозила возле ажурных ворот — дрожь узнавания прошла по телу. На лице демонстративное спокойствие, но меня взволновало это место. Когда-то оно было нашим.
— Пойдем, милый, — взяла сына за руку. Неспешно двинулась к парадному входу. Как странно, ощущение, что ничего не изменилось. Словно здесь остановилось время. Тимур открыл дверь, и я вошла. Внутри все как и три года назад. Я окинула взглядом гостиную: стену лестницы на второй этаж по-прежнему украшали
