Опер засунул десятку в прозрачный пластиковый пакет, указал на нем инвентарный номер и вышел вместе со своей стаей, не попрощавшись. С одной стороны, зачем им такие мелочи, как вежливость? С другой стороны, может быть, он был уверен, что мы еще увидимся? И главное – ощущения облегчения у меня не осталось. Никакого настроения выдохнуть и закричать: «Йес! Пронесло! That was close!». Не потому ли он и не попрощался? Не сказал привычных слов «вы свободны», например? Напряжение после того, как «Опель» увез опера, не только не спало, но и наоборот, усилилось, и избавиться от него удалось только после нескольких недель душных ночей на влажных от пота простынях.
Я бросился прочь из кафе. Благодарно кивнул мышке за то, что предупредила, хотя улыбку из себя выдавить не смог – душил страх. Позже до меня дошло, что стоимость моего кофепития в тот вечер повисла именно на этой девушке. Потому что деньги, которыми я рассчитался, забрал опер как «недействительные», а по счету заплатить все же кто-то должен был. Обычное дело в таких случаях – вычесть из waiter's salary. Я несколько раз собирался зайти к мышке на огонек и компенсировать ее расходы, но как-то не вышло. После пережитого ноги сами всякий раз вели меня мимо, когда я пытался приблизиться к кофейне. И неожиданно для себя я оказывался совсем в других местах, совсем в других.
Если подумать по справедливости, то к тому кофе со скрамблом я все равно не успел прикоснуться. Может, и нечего компенсировать? В метафизическом смысле.
Барыга
Как мне жилось после того, как я вернулся в квартиру? Нормально жилось. Они сделали нормальный ремонт: заложили дыру в кухне, покрасили стены в нормальный салатовый цвет, положили на пол нормальный коричневый ламинат, вставили стеклопакеты, поставили новый холодильник и плиту, уже не газовую, а нормальную, электрическую. Дверь новая – металлическая, с цепочкой. Меня даже навестил психолог из Центра медицинской реабилитации после чрезвычайных ситуаций, который сказал, что в двери спрятаны петли и есть специальная защита от взлома, и что я за ними ощущаю себя комфортно и защищенно, потому что никакое зло не сможет проникнуть в квартиру. В целом квартира стала более нормальной, чем до происшествия. Несмотря на то, что они вытравили все запахи специальными промышленными щелочами, мне все время казалось, что в помещении пахнет гарью. Но все было нормально. Просто я слишком сентиментальный.
Дядю Сашу я больше не видел, по всей вероятности, его поместили в психушку – и это нормально для психов. Зек Витя тоже исчез, наверное, умер от ожога легких. У нас в стране нормально не интересоваться теми, кто исчез. Если исчез – значит, так надо. Захочет, чтобы им интересовались — даст о себе знать.
Несколько раз ко мне приезжал грузин Вано, мы с ним играли в домино и смотрели футбол по net-визору. Грузин Вано завидует, потому что мне выдали компенсацию в пятьдесят тысяч новых юаней, а ему – нет. Хотя у него сгорел большой дом на Радиальной, а у меня только выгорела небольшая квартира. Грузин Вано считает, что так получилось потому что он – грузин. Мне же кажется, что это потому, что у меня голубые глаза и лицо отличника – такому нельзя не помочь. Еще осталось ощущение, что государство как будто приносит мне свои извинения вместе с такой щедрой компенсацией. Но Вано сказал, что это бред. Я и сам знаю, что это бред. Просто я слишком сентиментальный. И вижу какие-то особенные связи там, где их не может быть. Время от времени ко мне заглядывали клиенты, но нечего было им предложить. Все запасы мои сгорели, а в Варшаву ехать я пока ленюсь.
Я несколько раз звонил Ирке, хотел предложить поехать со мной — пожить с полгода в Шанхае на компенсацию. Но Ирка не брала трубку. Правда, и Госнаркоконтроль на меня не вызвала, хотя грозилась. А это значит, что она ко мне до сих пор относится доброжелательно и тепло. Без Ирки мне в Шанхай не хотелось.
Говорю же, у меня нормальная жизнь. Снег вот выпал – белый, чистый, выйдешь погулять, а потом возвращаешься и узнаешь свои следы.
Книга лежит в надежном месте, попытки продать ее я больше не предпринимаю, потому что денег пока и так хватает. Ну вот, похоже, и вся моя теперешняя жизнь. Временами мне кажется, что если бы не приключившийся пожар, все мое существование на Земле можно было бы втиснуть в одну страницу текста.
Уже вечерело, когда в двери позвонили. Долго, настойчиво. Так обычно звонит милиция или ЖЭС. Я никого не ждал. Собственно, ко мне мог придти только кто-то из старых клиентов, которые не знают, что я заморозил бизнес, или печальный грузин Вано. Эти обычно звонят деликатно. Тут же звонок завизжал и продолжал пищать, пока я шел к двери, закрывал на цепочку, приоткрывал, высовывал голову в щель. И только когда я увидел камуфляжного мужика из триад (а он увидел меня), тот убрал палец со звонка. Рядом с ним было шесть неподвижных фигур личной охраны. Вероятно, без взвода солдат он чайна-таун не покидает. — Здорово! – зловеще улыбнулся он и потянул на себя дверь. Между прочим, табло у него было такое, что как бы он ни улыбался, получался все равно какой-то зловещий оскал. Одет он был на этот раз в короткий кожушок и черные брюки. Может быть, решил частично отказаться от стиля «милитари». Цепочка лязгнула по двери, и я поспешил открыть. Потому что руководители армий в триадах – не те гости, которых можно заставлять ждать на лестничной клетке.
Он вошел в квартиру, и не думая разуваться – просто шел на меня, а я пятился. Его охрана осталась на лестнице – они, кстати, у меня все и не поместились бы. Критически осмотрев коридор, он вышел на середину моей комнаты, окинул взглядом диван, несколько журналов, которые я читал, когда задалбывался смотреть ящик, и вдруг – сделал выпад всем телом и резко рассек воздух ребром ладони в сантиметре от моего живота. Я инстинктивно вздрогнул, защищаясь, но он снова выпрямился, скалясь еще шире. Пошутил мужик. Такой у него юмор. — Чего дохлый такой? – спросил он почти с интимной интонацией. – Тебя же любой наш синий фонарь за две звиздюлины положит.
Я действительно не очень дружил со спортом. До пожара мой худосочный вид идеально совмещался с тем впечатлением хорошего мальчика, который мне необходимо было оставлять у пограничников при контрабандных ходках. После пожара мне стало неинтересно, как я выгляжу. — Я не дохлый, я подтянутый, – пожал я плечами. — Эх, тебя бы ко мне в спортзал, я бы из тебя человека сделал за месяц. Ты бы у меня под колючей проволокой ползал и через горящие кольца бы прыгал, как тигр в цирке. А так – какой-то глист. Скажи еще, что стрелять не умеешь. — Нет, не умею, – признался я. — Нацик должен быть здоровым, – тут он засмеялся. Когда он смеялся, это выглядело еще страшней, чем когда он скалился.
Его слова я не совсем понял. «Нацистами» называли себя бритоголовые молодчики в армейских фуфайках, черных штанах Drittes Reich со спущенными подтяжками и в тяжелых ботинках Camelot с белыми шнурками. Их финансировали чечены с Комаровки, чтобы они время от времени устраивали рейды на чайна-таун и «очищали нашу землю от китайцев». При этом по возможности громили китайские торговые точки, чтобы люди покупали у своих, на Комаровке. Во время этих рейдов нацисты сильно отгребали от триад, последователей школы кунг-фу и просто случайных китайцев-любителей единоборств, поэтому нацистам все минчане очень сочувствовали. К тому же чечены были нашими, русскими, а китайцы – понаехавшими, и поэтому было неприятно, что тех, кто махается за наших, так сильно бьют. Но этот же работал на китайцев. Какой же он «нацист»?
Камуфляжник пошел на кухню, взял со стола грушу и с удовольствием в нее вгрызся. Так мы простояли какое-то время – он с наслаждением ел мою грушу, а я терпеливо ждал и не знал, чем занять руки. Как только я увидел его с бригадой на площадке, ко мне пришла мысль, что триады решили извиниться, что из-за них мне разрушили жилье, но я уже видел, что камуфляжный прибыл явно с какой-то другой миссией. Версию, будто он каким-то образом узнал, что книга уцелела при пожаре, я отмел как абсолютно невероятную. О том, что книга сохранилась, знаю только я и то место, в котором она хранится. Тем временем он доел грушу, бросил огрызок в раковину и деловито спросил:
— Чего стал? Одевайся давай! С тобой хотят познакомиться!
Именно так, в безличной форме — ни кто хочет познакомиться, ни чего мне ждать от этой встречи. Я начал ощущать его стиль – такой нагловато-презрительный Old Spice Red Lable. Но не обидно презрительный, а по-дружески презрительный, с оттенком Jack&Jones. С мимолетной улыбкой Lacoste. Как старший брат с младшим. Хороший стиль для полевого командира. Видимо, солдаты триад его обожествляют. Еще бы узнать, каким образом он, тутэйший, возглавил армию «Светлого пути». Я надел рубашку Hilfiger, свитер Zara, кардиган Thommy, и он начал ржать:
— Ты, похоже, в Антарктиду собираешься? — Так на байке холодно же будет ехать. Вы же на байках? — На лайках, блин! – передразнил он меня. – Ты с ума сошел? На улице декабрь, кто на байках в декабре ездит? Мы же не торговцы рыбой и не продавцы льда. Мы — господа уважаемые.
