— Сотри ты свой прыщ этими мочалками! — Михеич плюет в кружку Семену. Затяжелевшим голосом заключает — А еще мужик называется!
Он разворачивается и жестко шагает прочь.
— Погодите секундочку, Федой, — ориентируется в обстановке лейтенант Волохонский. — Поохъяняйте ящичек. Я по малой нужде.
— Любовь втроем, — объясняет Семен девицам, бросая кивок вслед Михеичу и отстраняя рукой рабочих в комбинезоне и телогрейке, — требует ограниченного числа участников…
Лейтенант догоняет Михеича возле мусорной кучи.
— Пьестите, папаша! У вас огоньку не найдется?
Михеич останавливается, упирается глазами в Волохонского.
— Что ж тебе жена-то на спички денег не выдает? Набедокурил?
— Холостой я, — застенчиво улыбается лейтенант.
— Один живешь? — интересуется Михеич.
— Из общежития я.
— А работаешь где?
— Вьеменно не яботаю.
— Понятно, — говорит Михеич. — С работой могу помочь. Пойдешь ко мне в бригаду? Колеса лить для комбайнов. А жить у меня будешь.
— Неплохо бы это дело хойошенько обговойить.
— Так что же мы время теряем?! — взгляд Михеича залипает на ляжках Волохонского. — Давай отойдем за пивную. Там кусты подходящие. Густые. Выпить хочешь?
— Не пьетив, — Волохонский снимает берет, вытирает лицо. — Только с деньгами у меня туговато.
— Это не беда. Угощу безо всякого. Ты, я гляжу, стоящий паренек.
Через минуту из-за пивной доносится пронзительный крик Волохонского:
— О-о-о! Еюшала-а-а-айм!..
Сбивая с ног посетителей пивной, на крик устремляются Александр и Евгений. Евгению преграждает путь коренастая коляска инвалида. Он с ходу перепрыгивает через нее. Инвалид запускает в клетчатую спину Евгения пустой кружкой.
— Смотри-ка. Опять брелок навесили, — говорит Сычев, ставя чемоданчик на пол. — Финский, с секретом. А я как раз фомку не взял.
— Начинается! — Евсюков, дернув замок, быстрым взглядом окидывает дверь, отступает на'шаг. — Давай, Сыч, помогай.
Отступив на пару шагов и разбежавшись, сотрудники госбезопасности таранят дверь. После трех-четырех ударов она с шумом падает. Евсюков и Сычев падают на нее.
— Порядок, — говорит, потирая плечо, Евсюков. — Скорее к окну. Технику не забудь.
Подбежав к рабочему месту, лейтенанты находят свое окошко забитым досками.
— Что ты будешь делать! — злится Евсюков. Начинает руками отдирать доски. — Степанчук, зараза… Кхх… Его штучки! Что б ему, дядьку протежевому, штырей необработанных понатыкали!.. Кхх… Гвозди-то какие засобачили! Не успеем ведь!..
Последняя доска, завывая, рассекает воздух и приземляется где-то в углу чердака.
— Действуй, Сыч! Налаживай свою пушку!
Сычев, соединив приклад со стволом прибора, опускается на колено и, наставив антенну на строгое квадратнокирпичное здание областного комитета партии, наводит ее на окно первого секретаря.
На стволе загорается красная индикаторная лампочка. Слышится тихое протяжное посвистывание, затем звуковой фон забивается плотным хрипящим потоком.
Лейтенант рисует антенной несколько кругов. К хрипу добавляется шипение.
— Ну что, что такое? — трясет его за плечо Евсюков. — Почему не работает?
— А до самого не доходит? — Сычев откладывет оружие, выставляет голову в окошко, чешет ботинок ботинком.
— Берушей понатыкали, сволочи, вот луч и отфутболивает. Он возвращается в исходное положение и отключает прибор.
Евсюков принимается, покусывая кулак, бегать по чердаку.
— Да ты, Сыч, понимаешь, что нам с тобой будет?! Генерал с нас обоих скальп сдерет! Сделай же что-нибудь!
— Не боись, — говорит Сычев. — Ничего не будет.
Он открывает чемодан, достает длинный плоский пенал, вытряхивает на ладонь маленькие серые пульки, показывает товарищу.
— Сюрприз для Эдуарда, — он ссыпает пульки обратно. Одну, прилипшую к подушке пальца, показательно мнет. — Посылка из Тайваня. Пилюли «А мы тебя все равно услышим». Вчера доставили.
Сычев нацеливает пенал на карниз борисовского окна, нажимает кнопку под потай. Убирает пенал, берет антенну…
— К сожалению, это тоже входит в правила игры, — слышат лейтенанты. — А теперь, Эдуард Иванович, хочу вас порадовать. В Москве меня принял Сурков. В приватной беседе он мне пообещал, что в ближайшее время Плухов будет смещен. Так что бронируйте банкетный зал. Отметим… Да вы, я смотрю, не особенно рады…
— Что вы, Василий Мартыныч. Рад. Работы просто через край. Третьи сутки глаз не смыкаю.
— Понимаю. Вам бы отдохнуть…
— Нет, Василий Мартыныч. Обстоятельства требуют моего круглосуточного присутствия в управлении.
— Что ж, не буду вас задерживать…
Спустя пять минут распахиваются парадные двери, и Евсюков с Сычевым видят направляющегося к машине Степанчука.
— Сыч! — шепчет побледневший Евсюков. — Ты слышал? Летим к генералу!
8
— Пустяки все это, Эдик. Не стоит внимания. Жизнь, в принципе, не такая уж плохая штука, при условии, если ты ее держишь за хвост, как птицу какаду. Ну, да ладно, оставим сии сентенции. Так сколько еще тебе от Молекулы понадобилось для своей лавочки?
На открытой широкой террасе старинного особняка с видом на заботливо ухоженную зелень небольшого английского парка, в центре которого тихо шумит и переливается вокруг солнцебелос-веркающих скульптур Аполлона и Дафны радужный водяной букет розовокаменного фонтана, сидят за круглым, из сандалового дерева столиком в креслах-качалках, одетый в серо-шерстяной с яркой эмблемой спортивный костюм, лет пятидесяти, загорелый, с внимательным взглядом на сухощавом лице хозяин особняка и майор комитета государственной безопасности Эдуард Иванович Степанчук.
— Спасибо, Виктор Вильямович. Пока не надо. Вполне достаточно того, что вы нам уже выделили, — пригубляет майор из маленькой золотисто-зеленой чашечки юсуповского сервиза кофе «по-турецки». — Я ведь только на секунду к вам заскочил. Поделиться этой, так сказать, горячей новостью.
Неторопливо запустив руку в находящийся посреди столика ящичек из слоновой кости и вынув продолговатое темно-коричневое тело «Ла Короны», Виктор Вильямович отрезает миниатюрными ножницами ее кончик и закуривает от услужливо протянутой ему Степанчуком зажигалки.
— Эта новость уже подостыла, Эдик, — выпустив облако дыма, смотрит за игрой фонтанных струй хозяин. — Я еще вчера был в курсе разговора Суркова с Борисовым. Советую тебе на сей счет особенно не обольщаться. Глупо всерьез полагаться на заверенья этого пронафталиненного придурка — его давно уже нет, а ему все еще до сих пор не решаются об этом сказать. — Он переводит взгляд на майора. — Нет, Эдик, вся эта возня в кремлевской ступе тебя не особенно должна волновать. Незачем. Надо исходить из того, что дни этой системы уже сочтены, и мы все это знаем. Осталось только дождаться официальной кончины наших Главных Динозавров, а там уж пойдут дела потоком бурным — демократия, гласность, свободный рынок и прочая необходимая атрибутика… Так что уже сегодня советую тебе подумать о будущей работе в области менеджмента. Место я тебе гарантирую, можешь быть спокоен. Будешь, для начала, руководителем какого-нибудь совместного с западниками предприятия, ну, хотя бы, — в темно-матовых глазах Виктора Вильямовича появляются точечки-смешинки, — президентом ассоциации по продаже похоронных принадлежностей. Ну, а далее — главой собственной фирмы, и вперед — на международные просторы, завоевывать себе имя, вес, положение, зеленые. Но предупреждаю, Эдик, работать придется по-настоящему: засучив рукава и в поте лица своего, как Дядя Саваоф со своим земным материалом. Это тебе не всякие там дела о диверсиях стряпать и мыльные пузыри пускать. Бизнес. Кстати, — рассматривает он янтарную головку своей горящей сигары, — зачем тебе с Плуховым понадобилось без моего ведома такую вакханалию вокруг Энова устраивать, да еще чуть ли не военное положение вводить?.. Напрасно, мой друг, напрасно. Консервный завод, который вы так блестяще с Петром Сергеевичем угрохали, напрямую входил в сферу моих экономических интересов… Эх, Эдик, Эдик, — холодная ты голова, горячие руки, — согласовывать такие вещи надобно.
Выпустив очередной заряд сигарного дыма, Виктов Вильямович осуждающе покачивается в качалке.
— Не все так просто, — устало вытерев глаз, покорябывает борт своего серого костюма майор. — Здесь мы на самом деле столкнулись с еще недостаточно понятной нам силой, которая последовательно и методично наносит свои удары, как по экономическим, так и по психологическим структурам города и области: бесследно исчезают люди, производятся разновекторные, на сексуально-патологической основе, вредительства… И все эти события, так или иначе, но всеми своими лучами ведут и сходятся на фигуре рабочего чугунолитейного завода — Энова. И это — не наши с Плуховым игры, Виктор Вильямович, это — факт. Ну, а сам Энов… — Степанчук, повертев зажигалкой, чешет ею свой подбородок, — дебил-дебилом, обычное парножвачнокопытное животное, классический тип советского прола, живой шарж на антиагента. Однако есть в нем что-то такое, чего отказывается понимать разум…
