– Это не меняет дела. Мы готовы на все. Здесь все равно не жизнь.
– Но ведь вам известно, что в эсэсовских частях служат отборные солдаты вермахта? (Староста решил перестраховаться на тот случай, если разговор дойдет до ушей эсэсовцев.) Туда принимаются только самые храбрые и верные люди.
– Мы хорошие солдаты, воины по призванию.
– Хорошо,- согласился староста. Итальянца даже сбила с толку его сговорчивость.- Зови сюда своих макаронников.
Не прошло и трех минут, а в блоке уже знали о просьбе итальянцев. Мы были полны негодования.
Итальянцы ждали на улице. Они стояли молча, сбившись в кучу, а как только появился делегат, построились в колонну по четыре и зашагали к четвертому блоку. Это было жалкое зрелище. Со всех сторон их осыпали оскорбительными ругательствами.
– Вот погодите, проклятые макаронники, русские покажут вам! Они уложат вас всех.
– А вы тут передохнете!
Староста блока вышел на улицу. Мы поспешили отойти подальше, но ему в тот момент было явно не до нас.
– Все собрались?
– Так точно.
– Все согласны?
– Все.
– Спроси еще раз.
Делегат повернулся кругом и сказал что-то своим землякам. Все утвердительно закивали и громко крикнули: «Да, синьор!»
– Слышите, все согласны.
– Имейте в виду, фронт не забава. Объясни им. Еще не поздно передумать.
Делегат перевел, но итальянцы были непоколебимы.
– Они не изменят своего решения. Они хотят уйти отсюда и готовы на все, чтобы оказаться на воле.
– Прекрасно,- произнес староста. – Посмотрим, подходите ли вы для службы в эсэсовских войсках. Я устрою вам нечто вроде вступительного экзамена. Мне бы не хотелось, чтобы вы произвели плохое впечатление, когда на вас наденут эсэсовскую форму. Я буду тренировать вас сам.
Мы бросились в боксы и приникли к окнам. Сначала итальянцы восприняли слова старосты всерьез. И тот принялся за дело. Он заставлял их маршировать, делать пол-оборота вправо, останавливаться, маршировать на месте. Но постепенно тренировка превратилась в издевательство. Она длилась целый день. Старосты боксов раздавали заключенным суп, а итальянцам оставалось лишь в отчаянии смотреть на котлы.
– Вам не положено есть эти помои,- заявил им староста блока.- Скоро вы получите особый паек. Кроме того, один день поста не повредит эсэсовскому молодцу. Лечь – встать – шагом марш! Лечь – ползти – встать! Бежать назад – лечь – ползти! Не на четвереньках, идиоты! Ползите по-пластунски! А теперь – прыгать по-лягушачьи! Бежать утиным шагом! Лаять по-собачьи! Все это надо уметь. Вы должны научиться подражать крикам животных.
Бесконечная муштра! Мы видели, как старосте стали помогать капо. Они подгоняли пинками в спину тех, кто недостаточно быстро поднимался с земли, или тех, кто медленно ложился.
– Не смейте падать на руки, идиоты! Когда засвистят пули, надо падать плашмя. Лучше разбить морду, чем получить пулю в живот.
Тренировка закончилась лишь перед ужином. Итальянцы не получили хлеба. Он достался начальству блока.
– Итак, закончился первый день, – сказал староста блока довольным тоном. – Эту группу упражнений вы делали неплохо. Завтра, безусловно, дело пойдет лучше. Ничего, у нас впереди еще две недели. Конечно, если вы еще не изменили своего решения…
Итальянцы, тяжело дыша, крепко держались друг за друга, чтобы не упасть.
– Итак, вы не передумали? Желающие служить в эсэсовских войсках – шаг вперед!
Желающих не оказалось.
Через несколько дней после этого случая бельгийцев и французов согнали вместе и вывели из блока. На лагерной аллее мы встретили еще одну группу бельгийцев и французов, и я узнал в них заключенных из Байрета, прибывших в Дахау, как и я, 1 декабря 1944 года. Их осталось всего человек двадцать пять. Значит, выжил один из восьми. Остальные погибли.
Нас привели на плац, где уже ждали другие заключенные. У них был такой же жалкий вид, как и у нас. Все продрогли до костей, в глазах можно было прочесть один и тот же вопрос: «Что будет дальше?»
Среди нас больше не было оптимистов, уверявших, что война кончилась и что нас обменяют на немецких военнопленных. Никто уже не говорил, что все самое страшное позади. Мы просто стояли и ждали.
К нам обратился эсэсовец. Он не кричал, не требовал держать равнение в строю.
– Вы направляетесь в особую «бомбовую команду». Вас поместят в товарные вагоны, и с этого момента вы будете жить на железной дороге. Будете делать остановки там, где бомбили воздушные бандиты, и восстанавливать то, что разрушено. Вас будут хорошо кормить. После ликвидации следов налета поедете дальше. Это для вас единственная возможность заслужить доверие.
Его слова звучали в наших ушах как музыка. Наконец-то прочь из лагеря!
– Ясно одно – хуже не будет,- сказал я.- Что может быть страшнее тифозных бараков?
Мы вышли за ворота. Спокойно разговаривали друг с другом, и никто нас не останавливал, не кричал, не набрасывался на нас с дубинкой, не науськивал собак. Мы неожиданно приобрели для немцев какую-то ценность. Такого еще не случалось. Нас доставили на лагерную станцию и там передали в руки тридцати ополченцев, одетых в военную форму. Все – в возрасте не менее пятидесяти лет. В последнее время в лагере стало появляться все больше пожилых солдат. Их называли секретным оружием Гитлера- Фау-3. Позднее явились и Фау-4: старики на костылях, которых фюрер заставил надеть солдатскую форму. Эсэсовец, сопровождавший нас, отошел в сторону. Ополченцы рассматривали нас с любопытством.
– Да, силачами вас не назовешь,- сказал пожилой лейтенант.- Разместитесь по двадцать человек в вагоне. Если хотите попасть со своими, держитесь вместе.
Нас никто не подгонял, не ругал. По всему было видно, что они делали дело, которое им самим не очень нравилось, они явно предпочли бы сидеть дома с газетой в руках, сунув ноги в домашние туфли.
Мы разделились на группы, после чего лейтенант сказал:
– Вам, наверное, рассказывали, что от вас требуется? Будете вести себя спокойно, мы вам не станем надоедать. Попытаетесь бежать – расстреляем. Остальное вам расскажут в пути. Начинайте посадку, чертовски холодно.
Мы разошлись по вагонам. По двадцать человек с пятью охранниками. На одной стороне вагона находились места для охраны, на другой стояли трехэтажные нары для нас – как в лагере. Только здесь полагалось одно место на двоих.
Поезд сразу же отправился. Толстый ефрейтор снял полотенце с корзины, стоявшей в центре вагона. В ней лежал хлеб.
– Вы будете получать такой же паек, как и мы. Триста граммов хлеба утром, суп днем и вечером. У вас такой вид, словно вы несколько месяцев не ели.
Мы промолчали, еще не понимая, в чем дело – немцы спокойно разговаривают с нами, раздают хлеб… Ополченцы аккуратно резали его ломтиками, мы же мгновенно съели все разом. Только после того, как хлеб был съеден, мы поняли, что все это происходит наяву. Мы слушали стук колес на стыках, гудок паровоза. За решетками окна пролетали вершины деревьев, столбы и провода. Нет сомнения – мы удаляемся от Дахау.
Немцы молча наблюдали, как мы ели.
– В лагере было не сладко?- спросил один из них.
Мы утвердительно кивнули.
– У нас будет лучше.
Мы переглянулись, не веря своим ушам. Остальные немцы спокойно продолжали есть, не вмешиваясь в разговор. Может быть, они против Гитлера?
– У нас не принято кричать «хайль Гитлер».
– Там мы тоже обходились без этого,- заметил я угрюмо.
– Говоришь по-немецки?
– Ты же слышишь,- ответил я, подчеркнув это «ты», чтобы вывести его из себя. Но он никак не отреагировал. Возможно, эти немцы бравировали своей простотой в обращении и нарочно вели все эти разговоры, чтобы им было легче добиться от нас повиновения. Видимо, им не хотелось лишних хлопот. Когда человеку уже за пятьдесят, ему хочется только одного – чтобы его оставили в покое.
И все же мы радовались. Даже немецкий звучал в устах наших теперешних охранников не так грубо, как у эсэсовцев или лагерного персонала.
– Откуда вы?
– Из Бельгии.
– В прошлую войну я воевал в Бельгии. Схватил ревматизм на вашей проклятой реке Эйзер. Как называется тот город… Дикельмюде?
– Диксмейде.
– Ах да, Диксмейде. Война – скверная штука.
Через некоторое время поезд остановился. Охранники открыли дверь.
– Кому пришла нужда – сходите. Только не вздумайте бежать. При малейшей попытке к бегству будем стрелять. Мы не собираемся вас истязать, но и рисковать ради вас жизнью не желаем.
Мы вышли из вагона, чтобы оправиться. Ополченцы выставили охрану, но не для того, чтобы стеречь нас,- они должны были не подпускать к составу посторонних. Остальные начали разбирать деревянный забор вдоль путей.
– Не погибать же в самом деле от холода.
Угля нет, вот все и воруют дрова. И потом, если мы не разберем этот забор, то завтра или послезавтра его все равно уничтожат американцы.
