Однако очевидный рост амбиций царя вызвал паническое беспокойство его мнимых союзников. Российские силы были отстранены ими от принятия участия в осаде Висмара, который сдался в апреле 1716 года. Этот признак недоверия глубоко возмутил Петра; он увидел в этом недвусмысленное свидетельство отсутствия глубокого единства. В соответствии с договором от 3 июня, датчане согласились прислать 24 000 человек, которые вместе с 30 000 русских предпримут объединенное вторжение в Южную Швецию с датского острова Зеландия. К сентябрю, несмотря на многочисленные русско-датские трения, имелось уже приблизительно 50 000 человек, с британской военно-морской поддержкой, готовых к действию. В середине того же месяца, однако, Петр отказался от идеи вторжения. Для этого имелись очень веские военные причины. Были упущены лучшие месяцы сезона проведения кампании. Шведские защитные сооружения были сильны. Генерал Вейде, командующий российской пехоты, сам убеждал царя отказаться от предприятия. Но есть некоторые основания считать, что самым веским фактором в решении Петра было его недоверие к своим союзникам. Он не желал оставлять российских солдат, как только они высадились бы в Швеции, зависимыми от транспорта и поставок, обеспечиваемых или охраняемых датчанами и британцами. Как только отказ от вторжения в Швецию стал известен, широко распространились слухи, что Петр теперь задумал опустошить Данию. Датское правительство поспешило потребовать немедленного вывода всех российских отрядов с ее территории. Они были эвакуированы в Мекленбург; и, что примечательно для характеристики отношений царя с его союзниками, барон Бернсторф, главный ганноверский министр Георга I, теперь предложил британское нападение на российские суда и поимку самого Петра как пленника.
Размещение российской армии в одном из немецких государств дало новый стимул враждебности, с которой теперь широко рассматривали Петра. Летом 1716 года уже имело место почти массовое бегство мекленбургской знати, вызванное притеснением и высокомерием князя Репнина, российского командующего там. Их жалобы в Вену становились все более громкими, и Габсбург все более откровенно ненавидел эту иностранную оккупацию части Священной Римской империи. Ганноверцы были встревожены присутствием такой мощной и потенциально враждебной силы около своих собственных границ; и в декабре Бернсторф предложил имперскому представителю, что русских нужно вытеснить из империи и заключить договор с Польшей, препятствующий их возвращению. У Англии имелось несколько причин для опасений и беспокойства. Петр мог бы поддержать якобитов[68], которые по непосредственным результатам восстания 1715 года казались самой реальной опасностью для режима Георга I. Россия могла бы управлять столь многим на Балтийском побережье, что она получила бы близкое к монополии «обязательно необходимое» количество военно-морских складов, запасов смолы, конопли, и прежде всего высокие деревья сосен, подходящие для мачт и рей, в которых так сильно нуждался британский флот. «Обязательная дистрибуция Ливонии, — убеждал Георга Макензи, новый британский посланник в С.-Петербурге в августе 1715 года, — имеет предельную важность для нас не только для торговых, но и для других поводов, к которым мы не можем быть безразличны». Позволить Петру сохранить С.-Петербург, так же как и Архангельск, значило бы «поставить нашу нацию и флот на его усмотрение»[69]. Одним из важнейших результатов этого внимания к коммерческим вопросам была заметная британская настойчивость в сохранении независимости большого торгового города Данцига, которому, казалось, все более и более угрожал российский задира. Новый российский балтийский флот также встревожил некоторых британских наблюдателей. В 1714 году он выиграл первую существенную победу, нанеся поражение шведам при Гангуте, острове у побережья Финляндии. Разве не мог он вскоре превзойти численностью флоты Швеции и Объединенной Дании вместе взятых и позволить царю стать владельцем Балтики? Это были более или менее нереальные опасения. Но враждебность Георга I и его министров к России была подлинна. Летом 1717 года Петр еще опасался пробудить слишком много неприязни в Западной Европе, и особенно во Франции, которая присоединилась в январе того же года к Англии и Голландии в тройном союзе, чтобы убрать его армию из Мекленбурга.
Наконец-то мир, 1717–1721 гг.
Опасения и негодование, которые вспыхнули в 1716–1717 годах, не могли полностью успокоиться, пока жил Петр. Его мощь, угрожавшая северу Германии, вместе с его позицией в Польше и его отношениями с Пруссией продолжали тревожить императора. Его контакты с якобитами и рост его флота оставались источником беспокойства в Уайтхолле. Его амбиции в Северной Европе теперь казались большой угрозой европейской стабильности, как и амбиции Испании в Средиземноморье. Наиболее важным, результатом этих чувств был оборонительный союз, подписанный в Вене в январе 1719 года между императором Карлом VI, Георгом I, а также герцогом Ганноверским и Августом II как герцогом Саксонии. Его главная цель состояла в том, чтобы вывести российские силы из Польши и предотвратить их возвращение. В течение февраля, глубоко возмущенный, но не желающий рисковать конфликтом с императором и его союзниками, Петр начал медленно выводить свои полки из Польши, хотя для завершения передвижения потребовалось бы несколько месяцев. Его враги надеялись увеличить свое преимущество далее; и ганноверско-шведский мирный договор в ноябре 1719 года, который уступил Бремен и Верден Георгу I, казалось, открывал путь к дальнейшему давлению на Россию. Джеймс Стэнхоуп, один из двух британских государственных секретарей и теперь наиболее активный из всех противников Петра, надеялся создать широкую антироссийскую коалицию из Ганновера (молчаливо поддерживаемого Англией), Швеции, Саксонии, Пруссии и Польши. Обсуждение возврата Швеции всех территорий, которые завоевала Россия, или возможного возвращения Киева и Смоленска Польше, свидетельствовало о том, что допускалась возможность отказа царя от предложенных ему условий. Адмирал Норрис, командующий британским флотом в Балтийском море, говорил приблизительно в конце года, что имеется «такой мощный альянс, формирующийся сейчас на Севере, будет достаточен, чтобы удержать его [Петра] в пределах границ и, возможно, вынудит царя принять британское посредничество и заключить мир со Швецией»[70].
Это были только мечты. Антироссийский союз никогда не осуществился. Речь Посполитая (в отличие от правителя, Августа II) не подписалась под соглашением в Вене. Без его строгого соблюдения антироссийских полномочий было трудно достигнуть многого; но в феврале 1720 года Петр и Фридрих-Вильгельм I Прусский согласились сохранять нейтралитет так же, как и существующую политическую структуру. Это — первое проявление в истории фактора, который должен был объединять эти две державы в течение следующих двух столетий — обоюдное желание сохранять Польшу слабой и разъединенной. В июле король Пруссии, который самостоятельно заключил мир со шведами в феврале, объявил, что он не будет делать ничего, чтобы помогать Швеции или выступать против России, пока продолжается война. Без Польши и Пруссии никакая антироссийская лига не могла бы иметь реального влияния. Надежды на уход Петра со своих балтийских территорий были теперь простой фантазией; особенно когда Карл VI, как только русские оставили Мекленбург и Польшу, стал намного меньше интересоваться любыми видами эффективных действий против них[71].
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
