Как я радовался, уходя из дому! Мне чудилось столько услад, что даже думать о них было сладостно. Мне мерещился апрель и цветущие сады, но я не думал об августе и сборе плодов, о том, что в сих садах я стану добычей страстей; мне рисовались широкие, ровные дороги, а не то, что доведется брести по ним, изнемогая от усталости; меня манили яства и вина в харчевнях и постоялых дворах, но, незнакомый с нравами корчмарей, я забыл, что кормят там не даром, а яства подают вроде тех, о которых я уже рассказывал; меня веселило разнообразие и великолепие мира — птицы, животные, горы, леса, селения, будто все это мне так и поднесут на блюдечке.

Мне казалось, что ждет меня одно лишь блаженство, но я не нашел его ни в чем, кроме как в добронравной жизни. Я воображал, что все будут спешить мне на помощь, что всюду, куда ни приду, меня встретит и угостит родная мать, а служанка разденет, принесет ужинать в постель, почистит мое платье и утром подаст завтрак. Думал ли я, что мир так обширен? Довелось мне как-то видеть карту, куда его втиснули весь целиком. Мог ли я вообразить, что буду лишен в нем самого необходимого? Не думал я, не гадал, что на свете столько бед и горестей. Не думал, не гадал! Уж это мне присловье недоумков, довод глупцов, оправдание для невежд и прибежище для вертопрахов! Ибо человек толковый и мудрый должен думать, предвидеть и остерегаться. Я же поступил, как глупый мальчишка без понятия и правил. И поделом мне, ибо, отвергнув райское блаженство, я возжелал познать добро и зло.

Какие только мысли не приходили мне в голову, когда, обманутый и обобранный, я покидал постоялый двор! Как тосковал я по котлам земли египетской[85], — поистине, что имеем — не храним, потерявши — плачем. Мои спутники также погрузились в раздумье. У доброго погонщика после конфуза на постоялом дворе иссякли запасы смеха. Прежде он все забрасывал камешки в мой огород, а теперь у него руки опустились — сам опростоволосился.

И давно бы так. Прежде чем заговорить, подумай, что ты можешь услышать, а прежде чем лезть в драку — что и тебе может попасть. Бросаться навстречу опасности глупо: на оскорбление тебе ответят тем же, на издевку — издевкой, на удар — ударом. Всему есть причина, и если хочешь, чтобы люди тебя уважали, должен сам людей уважать. Помни, что и твою тайну могут разгласить, а на твои слова и дела ответят такими словами и делами, что ни слушать, ни терпеть не станет мочи. Не надейся на свою силу или власть: коли в лицо тебя, быть может, и не попрекнут, зато за спиной опозорят на весь мир. Не наживай врагов там, где любезным обхождением мог бы приобрести себе друзей; всякий враг, даже самый ничтожный, опасен, — из искры разгорается пожар. Людям рассудительным, благородным и достойным подобает хранить сдержанность, обуздывать себя и слушаться голоса разума; тогда никто не посмеет их оскорбить и вовлечь в беду! Ты видел, читатель, каково пришлось одному погонщику?

Теперь он уже не смеялся, а ехал молча, понурив голову от стыда. Добрые каноники читали часы. Я размышлял о своих злоключениях. Так мы ехали, каждый занятый своим делом, как вдруг с нами поравнялись двое стрелков Эрмандады[86], преследовавших какого-то пажа, который украл у своего господина много денег и драгоценностей и, по приметам, записанным у преследователей, видимо, был моим двойником.

Увидев меня, стрелки завопили:

— Вор, вор, держи вора! Ага, попался, голубчик, теперь не уйдешь!

Под градом ударов мне пришлось сойти с братца-ослика; тут же меня схватили и стали обыскивать весь обоз в надежде найти украденные вещи. Поснимали вьючные седла, ощупали и те, на которых мы сидели, не пропустили ни одной складочки, все осмотрели.

— Эй, ворюга, — кричали они мне, — признавайся, отдавай украденное, не то угодишь на виселицу!

Пробовал я оправдываться, да где там — и слушать не желают, будто я в самом деле злодей. Они осыпали меня ударами, тумаками, пинками, тормошили, не давая передохнуть, а главное — слово сказать в свою защиту. Хоть и горько мне было, но в душе я ликовал, потому что погонщику, как моему укрывателю, досталось вдвое против моего.

Заметил ли ты сию извращенность человеческого нрава? Ежели люди видят, что враг страдает больше, чем они, собственные страдания им уже нипочем. Я был зол на погонщика — ведь по его милости я лишился плаща и поужинал кониной, — оттого я легче переносил свою беду, глядя на чужую. А колотили его без всякой жалости, требуя, чтобы признался, где спрятал или кому передал краденое. Бедняга, как и я, ни сном ни духом не был повинен в этом деле. Он совсем растерялся. Сперва подумал, что это шутка, но когда стрелки принялись за него как следует, он, как говорится, послал к черту и покойника и плакальщиков. Теперь он и меня не желал ни слушать, ни признавать.

Стрелки ощупали, осмотрели и вывернули наизнанку наше платье; хоть украденные вещи не объявлялись, они продолжали свирепствовать и, как полномочные стражи закона, оскорбляли нас и словом и делом; а может, так им было наказано.

Наконец они устали наносить побои не меньше, чем мы — терпеть; нам связали руки и решили вести обратно в Севилью. Боже тебя сохрани согрешить против трех наших святых — Инквизиции, Крусады[87] и Эрмандады, но, ежели ты невиновен, пуще всего да хранит тебя господь от святой Эрмандады. У тех двух святых судьи справедливые и праведные, ученые и совестливые; низшие же блюстители порядка — люди иного пошиба, а уж слуги святой Эрмандады все снизу доверху народ нечестивый и бездушный; многие из них за грош готовы присягнуть в том, чего ты не делал и чего они не видели, покажи им только мзду за лжесвидетельство, а то и просто кувшин вина. Словом, эти полицейские крючки, или легавые, прямые подручники воров или около того, и, как мы покажем дальше, они-то и есть самые наглые воры в государстве, ибо грабят у всех на виду. Но я уже слышу, как ты, исправный стрелок, говоришь, что я не прав и что ты человек почтенный и служишь честно. Не стану тебе возражать и, будто я с тобой знаком, соглашусь, что ты именно таков. Но признайся, друг, — между нами, чтобы никто нас не слышал, — разве я сказал неправду о твоем товарище? Так оно и есть, ты сам это знаешь. Ну вот, стало быть, о нем-то и речь, а не о тебе.

С канониками мы распрощались; они отправились пешком своей дорогой, а мы своей. Сказать тебе, что более всего меня тогда печалило? Признаться, мысль о том, что я возвращаюсь на родину в таком виде, была для меня горше, чем перенесенные побои и даже казнь тут же на месте. Если бы нас вели в другой, чужой мне город, еще куда ни шло, — ведь я был здрав и невредим, а правда так или иначе выйдет наружу и выяснится, что я не тот, кого ищут. Теперь же нас обоих вели, как борзых на своре, и шагали мы в великом унынии, которое ты без труда себе представишь, если сам испытал нечто подобное.

Как оно случилось, не знаю, но вдруг один из этих болванов взглянул на меня и сказал другому:

— Эй, эй, послушай-ка! Сдается мне, сгоряча мы дали маху.

— Как так? — удивился другой. А тот ему:

— Ты что, забыл? Ведь у того, кого мы ищем, на левой руке не хватает большого пальца, а у этого все пальцы в наличности.

Тут они принялись перечитывать судебное поручение, разобрались в приметах, и оказалось, что почти ни одна не сходится. Не иначе как пришла охота кого-нибудь поколотить — вот и набросились на первого встречного. Они нас тотчас развязали и, вежливо извинившись, поехали прочь. Тем они и расплатились за все наши муки, а вдобавок вытребовали у погонщика несколько куарто за разбор дела да чтобы промочить глотку в ближайшей корчме.

Нет худа без добра. Кабы у меня не украли плащ, был бы я в нем и тогда мои стражи не заметили бы, что большие пальцы у меня в порядке; а когда бы в этом разобрались, было бы, пожалуй, слишком поздно и пришлось бы мне отведать дыбы. Словом, мне кругом повезло: шагал я голодный, ограбленный, избитый, челюсти свело от оплеух, затылок ломило от подзатыльников и зубы были в крови от зуботычин. У погонщика вид был не лучше моего, а может, хуже. И на́ тебе: «Извините, друзья, мы ошиблись!» Нечего сказать, мило извинились, и как раз вовремя.

Каноники ушли недалеко, мы быстро их догнали. Увидев нас, они удивились. Я объяснил им, как и почему нас отпустили; мой дружок не решался и рот раскрыть, чтобы не выплюнуть свои зубы, — так его отделали. Мы снова взобрались на ослов и дали волю языкам, пришпоривая их что было мочи, на радость ослам, чьи бока покамест отдыхали. Уж поверьте, нам было что порассказать о том, как повезло нам с куплей-продажей на этой ярмарке.

— Ну, а теперь, — сказал младший из каноников, — хорошо бы выбросить из головы это печальное происшествие и чем-нибудь развлечься, чтобы скоротать время. Вот закончим мы читать часы, и я расскажу вам историю, которая приключилась в Севилье.

Все поблагодарили его за любезность; молитвы каноников уже подходили к концу, и мы умолкли в нетерпеливом ожидании.

1 ... 24 25 26 27 28 29 30 31 32 ... 84

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Гусман де Альфараче. Часть первая - Матео Алеман бесплатно.

Похожие на Гусман де Альфараче. Часть первая - Матео Алеман книги

Кавалер ордена бережливцев - Франсиско де Кеведо - Европейская старинная литература
Песнь о Роланде - Средневековая литература - Европейская старинная литература

Оставить комментарий