— Готовятся к погребальным играм, — пробормотал я. — Должно быть, гладиаторы уже прибыли. Здесь-то они и будут послезавтра сражаться в память Луция Лициния. И должно быть, здесь же…
— Да, — подтвердила Олимпия. — Здесь же предадут смерти рабов. — Лицо ее затвердело. — Люди Красса не должны были валить эти деревья. Они относятся к лесу Авернского озера. У них нет хозяина. Авернская роща считается священной. Срубить там хоть несколько деревьев, для какой бы то ни было цели, — значит оказаться нечестивым осквернителем святыни. Убить стольких людей лишь для удовлетворения собственной амбиции — страшный акт высокомерия со стороны Марка Красса. Ничего хорошего из этого не получится. Вот увидите. Если не верите мне, спросите у Сивиллы, когда будете у нее.
Мы молча ехали вдоль гребня холма, потом снова въехали в лес, где начался постепенный спуск. Листва деревьев стала почти черной, подлесок зарос Колючим кустарником и мшистым лишайником.
Под копытами лошадей лопались грибы. Козья тропа куда-то исчезла. Нас окутывала тяжелая тишина, нарушавшаяся лишь приглушенными звуками от лошадиных копыт, да порой далеким криком какой-нибудь странной птицы.
— И вы ездите этой дорогой одна? — удивился я. — Такое безлюдное место, мне кажется здесь вам трудно считать себя в безопасности.
— Что может угрожать мне в этих лесах? Бандиты, разбойники, беглые рабы? — Олимпия смотрела прямо перед собой, и лица ее я не видел. — Эти леса посвящены богине Диане. Они принадлежали ей тысячу лет, еще до прихода греков. В руках у Дианы большой лук, помогающий ей охранять свои владения. И когда она видит цель, никакое сердце не в силах избежать ее стрелы. Я испытываю здесь не больше страха, как если бы была ланью или, скажем, соколом. Только человек, входящий под своды этих лесов со злом, может встретиться здесь с опасностью. Преступники чувствуют это сердцем, и ноги их здесь не бывает. А вы, Гордиан, испытываете здесь страх?
Облако затмило солнце. Границы пятен солнечного света стерлись, и по лесу прошел серый холодок. Меня захватила какая-то странная иллюзия, почти галлюцинация: в лесу воцарилась ночь, спрятавшееся солнце сменила луна, из полых стволов умирающих деревьев и глубоких теней под валежником сочилась густая тьма. Все было тихо, не считая стука копыт. И даже он казался смягченным, как если бы влажная земля поглощала звук каждого шага. На меня опустилась какая-то странная дремота — не то, чтобы я засыпал, а словно медленно просыпался в некоем царстве, слегка искажавшем все мои чувства.
— Вам страшно, Гордиан?
Я смотрел на ее затылок, на кипу ее нежно-золотистых волос. И вдруг вообразил себе странную вещь — если она вдруг обернется, то увижу не ее прекрасное лицо, а устрашающую, ухмыляющуюся грозную маску со сверкающими очами — лицо разгневанной богини.
— Нет, мне не страшно, — хрипло прошептал я.
— Хорошо. Тогда вы имеете право здесь находиться и будете в безопасности. — Она обернулась, наваждение исчезло, передо мной было улыбающееся лицо Олимпии. Я облегченно вздохнул.
В лесу стало темнее. Запах брызг морской воды смешивался с влажными запахами гниющей листвы и разлагающейся древесной коры. А потом все подавил едкий запах кипящей серы.
Олимпия указала на просвет справа от нас. Мы выехали на выступ голой скалы. Над нашими головами плыли облака, с моря ползли полосы тумана. Под нами открывалась бездна. Внизу висел шарообразный клуб пара в кольце огромных, погруженных в раздумье деревьев. Поверхность колодца пузырилась и кипела.
— Челюсти Гадеса, — прошептал я.
— Говорят, что именно здесь Плутон увлек Прозерпину в преисподнюю. И что под этим омутом шипящей сернистой грязи, где-то глубоко в не знающих покоя недрах земли, текут подземные реки царства мертвых: Ахеронт — река скорби и Коцит — река плача. Есть в подземном царстве еще и Флегетонт — огненная река, и Лета — река забвения. Все они впадают в большую реку Стикс, через которую паромщик Харон перевозит души умерших в мрачные пустыни Тартара. Сторожевой пес Плутона, Цербер, очень часто срывается со своей цепи и разгуливает по верхнему миру. Я как-то разговаривала с одним фермером в Кумах, который слышал это чудовище в Авернских лесах, когда все три его головы выли ночью на полную луну. Из вод Авернского озера выходят наводящие ужас лемуры — души умерших, они вселялись в тела волков. К утру Плутон всегда забирает их обратно. — Олимпия с интересом посмотрела на Экона, не отрывавшего от нее своих расширившихся от ужаса глаз. — Странно, не правда ли, — продолжала она, — сознавать, что все это существует так близко от комфортабельного Залива с окружающими его виллами? В доме Гелины мир состоит из пляски солнечного света на поверхности воды и свежего соленого воздуха. Там легко забыть о богах, живущих под влажными камнями, о лемурах в серокипящих ямах. Авернское озеро было здесь еще до римлян, и даже до греков. Были здесь и эти леса, и эти дымящиеся фумаролы, и кипящие колодцы, исторгавшие зловоние. Это место, где преисподняя ближе всего подходит к царству живых. Все эти красивые дома и яркие светильники, обрамляющие Залив, не больше как оболочка мыльного пузыря. Под ней гудит и кипит сера, как кипела и гудела она вечность. И еще долго после того, как светильники погаснут, а эти прекрасные дома превратятся в тлен, огнедышащие Челюсти Гадеса будут оставаться разверстыми, заглатывая тени умерших.
Подобные слова, исходившие от юного и полного жизни создания, изумили меня. Улыбка, змеившаяся в уголках губ, поражала своей загадочностью.
— Нехорошо слишком долго смотреть в лицо преисподней или вдыхать ее дымы. — Олимпия развернула лошадь.
Дорога наша постепенно спускалась с предгорья. Скоро мы выехали из чащи леса на травянистые склоны низких холмов. По мере нашего приближения к морю холмы исчезли, и появились острые белые скалы. Они росли, становились все выше и выше. Формы их были причудливы и разнообразны. Туман поднялся и клочьями висел над нашими головами.
Узкое ущелье между скалами оказалось лабиринтом, а проход в крутом склоне скалы был замаскирован деревьями и осыпавшимися камнями.
— Здесь я вас покину, — объявила Олимпия. — Найдите удобное место для лошадей и ждите. Жрица к вам выйдет сама.
— Но где же здесь храм?
— Она проведет вас в храм.
— Но я думал, что здесь стоит большой храм над гробницей Сивиллы.
— Вы имеете в виду храм, что построил Дедал, приземлившись на этом месте после своего долгого полета? Дедал построил его в честь Аполлона, украсил декоративными панелями из чеканного золота и покрыл его золотой крышей. Так говорят в Кумах. Но золотой храм — это всего лишь легенда, если, конечно, его давным-давно не поглотила земля. Здесь это порой случается — земля разверзается и пожирает целые кварталы. А теперешний храм находится в скрытом скалистом месте, недалеко от входа в пещеру Сивиллы. Не беспокойтесь, жрица обязательно придет. Вы принесли с собой какой-нибудь символический подарок из золота или серебра?
— Я принес несколько монет, которые оказались у меня с собой.
— Этого достаточно. А теперь я ухожу. — Она нетерпеливо дернула повод.
— Подождите! Как мы встретимся с вами снова?
— А зачем вам вообще со мной встречаться? — В ее голосе послышалось раздражение. — Я привела вас сюда, как вы просили. Или вы боитесь, что не найдете дороги обратно? — Я посмотрел на лабиринт между скалами и неуверенно пожал плечами. — Поезжайте, придерживаясь берега моря, через поросший травой холм вы попадете в Кумы. Дом Иайи крайний в дальнем конце. Вас впустит в него раб, если… — она как-то неопределенно задумалась, — если меня там не будет. Подождите меня.
— А где будете вы?
Она тронула лошадь, не отвечая на мой вопрос, и быстро скрылась среди валунов. «Какое жизненно важное дело зовет ее каждый день в Кумы?» — спрашивал я себя. И почему она так стремилась от нас отделаться?
— Ну, Экон, что ты думаешь об этом местечке?
Я взглянул на окружавший нас каменный хаос. Между скалами стонал ветер. В любом направлении видно всего на несколько локтей из-за всех этих камней. Здесь может скрыться от глаз целая армия.
Мы отвели лошадей за выступ холма, где вилась сильно вытоптанная тропинка. Экон сильно дернул меня за рукав.
— Да, Экон? Что ты…
В проходе между двумя ближайшими валунами, словно возникшая ниоткуда, по следу Олимпии двигалась верхом какая-то фигура. Опускавшийся туман скрадывал звук от лошадиных подков, и казалось, что человек этот ехал совершенно бесшумно, как призрак. В своем темном плаще с капюшоном он мелькнул перед нами лишь на одно мгновение.
— Что ты об этом думаешь? — шепотом спросил я Экона.
Экон кинулся к самой высокой из соседних скал, вскарабкался на нее, цепляясь пальцами за выступы, и стал пристально всматриваться в лабиринт между каменными глыбами. В какой-то момент лицо его оживилось, но тут же снова помрачнело. Не отрывая глаз, он помахал мне рукой. Потом потрогал свой подбородок и волнистым движением опустил руку вниз. Я разгадал этот жест:
