— Конечно, — заговорила она, — вы не привели с собой корову.
— Не привели.
— И даже козу.
— Да.
— У вас есть только лошади, но они не годятся для жертвы божеству. Может быть, у вас есть деньги, на которые можно купить жертвенное животное?
— Да.
Она назвала весьма скромную сумму, и, вынимая деньги из кошелька, я подумал о том, что вряд ли Красс возместит этот расход при вручении мне гонорара.
Когда она принимала от меня монеты, я на мгновение увидел ее правую руку. На пальцах не было ни одного кольца, а на запястье браслета. Однако на большом пальце виднелось пятно той самой сине-зеленой краски, которой Иайа могла пользоваться этим утром, работая над своей мозаикой.
Возможно, она и сама увидела пятно краски. Она схватила монеты и резко отдернула руку, снова спрятав ее в необъятных рукавах своего платья. Я отметил про себя, что края ее рукавов из красной материи были темнее остальной части.
— Дамон! — раздался голос жрицы. — Принеси ягненка!
Между двумя колоннами показалась голова неведомо откуда взявшегося мальчика и тут же исчезла. Через несколько секунд он появился вновь, держа на плечах блеющего ягненка. Это было явно не деревенское, а ухоженное церковное животное, откормленное для ритуального жертвоприношения, чистое, с расчесанной шерстью. Мальчик положил его на алтарь перед статуей Аполлона. Несчастное создание снова заблеяло от прикосновения к холодному мрамору, но мальчик тут же его успокоил, мягко поглаживая и шепча что-то ему на ухо, при этом проворно связав ему ноги. Он куда-то убежал и тут же вернулся, держа в вытянутой вперед руке длинный серебряный клинок с рукояткой, инкрустированной лазуритом и гранатом. Жрица взяла клинок, высоко подняла его, встав спиной к нам, над ягненком и забормотала заклинания. Я ожидал продолжительной церемонии, и, возможно, ряда вопросов, на которые обычно многие оракулы требуют ответов от своих почитателей, и поэтому был несколько удивлен, когда внезапно, сверкнув в воздухе, лезвие опустилось.
Жрица знала свое дело и была сильнее, чем я мог подумать. Клинок, очевидно, попал прямо в сердце животного, убив его мгновенно. Несколько конвульсивных движений, немного крови, и никакого звука. Умрут ли также легко рабы в Байи? В этот момент над нами прошел какой-то холодок, хотя воздух оставался неподвижным. Экон почувствовал его тоже — я видел, как его проняла дрожь.
Жрица вскрыла ягненка, сделав разрез от груди до живота, и запустила руку внутрь. Я увидел, как края ее рукавов окрасились кровью. Она словно поискала что-то в открытой ране, нашла и повернулась к нам, держа в руках еще трепетавшее сердце и печень. Мы прошли за ней несколько шагов к боковой стене храма, в камне которой был высечен грубый очаг. Мальчик уже развел в нем огонь.
Жрица положила органы на горячий камень. Послышалось громкое шипение, и пошел пар. Сначала он вышел наружу, а потом потянулся обратно, к каменной стене, заполняя трещины в камне, как дым, засасываемый в дымоход. Жрица палочкой перевернула шипящие потроха. Запах подгоревшего мяса напомнил мне о том, что мы пропустили второй завтрак. В животе у меня заурчало. Она что-то положила на раскаленный камень, отчего поднялся новый клуб дыма. В воздухе разлился странный аромат, и у меня закружилась голова. Стоявший рядом Экон так зашатался, что мне пришлось его поддержать, но когда я ухватился за его плечо, он бросил на меня странный взгляд, как если бы терял равновесие я, а не он Уголком глаза я заметил какое-то движение и посмотрел на возвышавшуюся впереди над нами большую каменную стену, среди щелей и теней которой стали появляться какие-то необычные лица.
Такие видения в храмах случались со мной и раньше. И все же при этом всегда внезапно возникает смешанное чувство страха и сомнения, когда изменяется мир и начинает заявлять о себе могущество невидимого.
Хотя мне и не было видно ее затененного лица, я знал, что жрица за мной наблюдала. Мы снова последовали за ней по круто поднимавшейся вверх каменистой тропе поперек склона холма, а потом спустились в темное, глубокое ущелье. Тропа была тяжелой, и я поймал себя на том, что карабкался на четвереньках. Оглянувшись, я убедился в том, что Экону она доставалась не легче. Жрица, выпрямившись, спокойно двигалась вперед рассчитанным шагом.
Когда мы оказались внутри пещеры, то лицо мне обдало холодным, влажным ветром, несшим какой-то странный аромат, похожий на дыхание множества разлагавшихся цветов. Я посмотрел наверх и увидел, что пещера была не тоннелем, а высокой, полной воздуха полостью, стены которой пористы и покрыты неровными трещинами. Эти отверстия пропускали сумеречный свет, а морской ветер, гулявший по трещинам и отверстиям, создавал свою неповторимую мелодию, похожую на вздох или жалобу. Иногда возникал какой-то отдельный звук, перекрывавший все остальные, и снова замирал, превращаясь то в рев разгневанного льва, то в звук отдаленной свирели.
Мы спустились в пещеру глубже, тут ее стены сужались, мрак сгущался, а хор голосов отступал. Жрица подняла руку, показывая что мы должны остановиться. Во мраке ее кроваво-красное одеяние казалось совершенно черным. Настолько, что исчезало. Она поднялась на невысокое каменное возвышение, теперь в сером сиянии жрица словно плыла в воздухе. Одеяние вилось причудливыми складками. А потом раздался пронзительный горестный крик, от которого волосы у меня встали дыбом. Эти телодвижения были не танцем, а конвульсией жрицы, чьим телом завладела Сивилла.
Движения жрицы стали ускоряться, а одежда превратилась в кусок материи. Экон шагнул было вперед, чтобы к нему прикоснуться, но я его удержал. В следующий миг одеяние начало наполняться снова и подниматься вверх. На наших глазах Сивилла из Кум стала обретать форму. Она казалась намного выше жрицы. Весь облик Сивиллы со сверхъестественной ясностью предстал передо мной. Я ругал себя за то, что мог хоть на миг вообразить, что жрицей была Иайа. Стало совершенно ясно, что передо мной было лицо старухи, и лишь в первый момент в нем можно было уловить какое-то сходство с ней. Возможно, были похожи рот, скулы и благородный подбородок — но ни один голос на свете не звучал такими тонами и ни у одной смертной женщины не было таких глаз, вспыхивавших так же ярко, как солнечные лучи, проникавшие в пещеру через трещины в стене.
Она заговорила, потом вся сжалась. Грудь ее быстро поднималась и опускалась, и из ее глотки вырывался хриплый звук. Из-за наших спин вдруг налетел порыв ветра, разметавший ее волосы. Она боролась, все еще не покоряясь богу и пытаясь вытряхнуть его из себя, как лошадь пытается сбросить со спины всадника. На ее губах выступила пена. Из горла вырывались звуки, сначала похожие на завывание ветра в пещере, а потом на журчание воды. Понемногу бог овладел ею и успокоил. Она закрыла лицо руками и медленно выпрямилась.
— Бог со мной, — проговорила она каким-то ни женским, ни мужским голосом.
Я взглянул на Экона. Лоб его был покрыт капельками пота, глаза были широко раскрыты, а ноздри расширились. Я схватил его за руку, чтобы придать ему силы в этом мраке.
— Куда вы идете? — спросила Сивилла.
Я попытался заговорить, но горло у меня перехватило. Глотнув воздуха, я сделал новую попытку.
— Нам сказали… чтобы мы пришли сюда. — Даже собственный голос звучал в моих ушах неестественно.
— Что вы ищете?
— Мы пришли… нам нужно узнать… о некоторых событиях в Байи.
Она кивнула.
— Вы пришли из дома покойника Луция Лициния?
— Да.
— И хотите разгадать загадку.
— Мы хотим узнать, как он умер… и от чьей руки.
— Не от руки тех, кого в этом обвиняют, — решительно объявила Сивилла.
— Но у меня нет никаких доказательств этого. И если я не смогу сказать, кто убил Луция Лициния, всех рабов его дома уничтожат. Человек, который намерен это сделать, думает только о собственных амбициях, а вовсе не о справедливости. Это будет страшная трагедия. Вы можете назвать мне имя человека, убившего Лициния?
Сивилла молчала.
— Может быть, вы сможете показать мне его лицо во сне?
Сивилла остановила на мне свой взгляд, от которого меня до костей пробрала ледяная дрожь. Она покачала головой.
— Но я должен это знать, — запротестовал я. — Именно на этот вопрос я ищу ответ.
И Сивилла снова покачала головой.
— Если бы ко мне пришел какой-нибудь полководец и попросил уничтожить его врагов, разве я не отказала бы ему? Или если бы врач попросил вылечить своего пациента, разве не отослала бы я его ни с чем? Оракул существует не для того, чтобы делать за людей их работу. Но если бы эти люди пришли ко мне, желая что-то узнать, я предоставила бы им нужные сведения. И если бы на то была воля бога, я сказала бы этому полководцу, в чем слабость его врагов, а врачу — где он мог бы найти траву, которая спасет его пациента. А остальное — это уж их дело. Так что же мне с вами делать, Гордиан из Рима? Раздобыть нужные сведения — это ваша работа, и я не буду ее за вас делать. Если дать вам ответ на вопрос, то вы лишитесь средства достижения вашей цели. Потому что, если вы придете к Крассу лишь с одним именем убийцы, он просто посмеется над вами или даже накажет вас за ложные обвинения. Если вы не раскроете его сами, собственными усилиями, факт знания этого имени будет лишен для вас всякого смысла. Вы должны иметь возможность доказать свои выводы. Богу угодно, чтобы я вам помогла, но делать за вас вашу работу я не буду.
