которая мне чужда, но традиции я чту, поэтому делаю то, что должна. Стараюсь вести себя как положено.
— Добро пожаловать, Каролина…
Мелодичный голос пронизан интонациями превосходства. Мне уже не нравится манерность этой женщины. Но ее обращение — это дозволение выпрямиться. Что я, в принципе, и делаю.
— Благодарю, шейха Мозина…
Отвечаю и смотрю на мачеху Аяза, которая прищуривается и делает несколько величественных шагов в моем направлении. Звук каблучков отдается ударами в моем сердце.
Наконец шейха подходит ко мне и замирает. Она возвышается надо мной на полголовы. Высокая и тонкая. Вблизи я подмечаю, что на самом деле ей немало лет, но женщина явно следит за собой, возможно, даже корректирует внешность с помощью пластического хирурга, так как ее лицо какое-то слишком идеальное, словно маска, соответствующая всем современным канонам красоты: с пухлыми губами и острыми скулами. Здесь явно работали профессионалы, чье вмешательство незаметно и просматривается только в неестественной правильности черт.
Женщина внезапно поднимает руку и ловит мой подбородок, заставляет приподнять лицо, чтобы мы встретились взглядами.
Рассматривает меня очень скрупулезно, тщательно… до неприличия.
Мне становится жутко не по себе, но я выдерживаю взгляд цепких глаз.
— Красивая у меня невестка… — наконец выговаривает, холодно улыбнувшись, и взгляд женщины соскальзывает на серьги, которые я надела…
Что-то будто происходит. Выражение лица шейхи меняется. Становится каким-то ледяным и ожесточенным…
Она сверлит меня еще более злым взглядом, и на мгновение мне кажется, что сейчас на меня набросятся и начнут трясти.
Вновь расцветает в груди страх, что меня, возможно, раскрыли, что каким-то невероятным способом шейха поняла, что перед ней лженевеста.
Но спустя долгую паузу, во время которой у меня сердце чуть не перевернулось, Мозина наконец улыбается.
— Великолепные серьги…
Что-то странное я услышала в ее голосе. Нечто, что напоминало то ли зависть, то ли ревность…
Не знаю…
— Спасибо, подарок шейха.
Решаю уточнить на всякий случай, так как взгляд женщины стал слишком плотоядным.
— Разумеется, — отвечает она, растягивая губы в улыбке, — ну, пройдем, невестка, традиционный обед готов.
Шейха резко разворачивается и словно самая настоящая царица вышагивает в сторону огромного балкона, скорее напоминающего террасу. Под белоснежным тентом накрыт стол, рядом с которым уже застыл слуга. Стоит Мозине только приблизиться, как мужчина оживает и галантно отодвигает для шейхи стул. Я следую за ней, занимаю место напротив, и мне так же придерживает стул второй слуга.
От всего этого действа веет какой-то наигранной помпезностью. Тот же Аяз мне показался куда более простым в общении, чем эта вот женщина, явно купающаяся в лучах собственной власти.
— Ну что же, дорогая невестка, как ты себя чувствуешь? — наконец задает вопрос шейха, дождавшись, пока слуга нальет ей в высокий бокал воды и отойдет в сторону.
Второй мужчина зеркалит движения первого.
— Все хорошо, спасибо, — отвечаю, отпив воды, в горле сразу же пересыхает, а вот есть совершенно не хочется. У меня будто камень в желудке разрастается, и кажется, что и кусок в горло не залезет.
Новоиспеченная свекровь берет приборы и аккуратно отрезает ножом кусочек какого-то блюда, скорее напоминающего шедевр кулинарного искусства в мизерной порции.
— Если у тебя что-то болит или хочется поговорить, я готова как женщина выслушать тебя, дорогая невестка, все же мы женщины, и каждая проходила через свою первую боль.
Застываю на месте. У меня все жилы будто натягиваются настолько, что позвоночник болеть начинает.
О таком я бы могла поговорить с собственной мамой, и то… вряд ли решилась бы обсуждать настолько личные вещи, которые являются интимной тайной, происходящей между мужчиной и женщиной…
В университете у нас девчонки часто обсуждали своих парней и в этом плане тоже, мы смеялись, сидя в кафешке за пиццей, и в принципе ничего такого не было в тех разговорах о пикантных деталях, вернее, я не воспринимала это как-то отрицательно, а вот сейчас… Все же девчонки молодые, веселые, и в том щебетании не было ничего оскорбительного…
Но сейчас, когда совершенно чужая, высокомерная женщина пытается влезть в постель к собственному пасынку…
Это мне претит. Буквально заставляет кровь вскипеть в венах. Напрягаюсь до боли в висках. Неожиданно шейха кажется мне самой настоящей королевской коброй, которая, распушив капюшон и раскрыв пасть, только и ждет верного случая, чтобы впиться и впрыснуть свой смертельный яд.
Мне хочется ответить резко, жестко, обрубить желание мачехи Аяза совать свой длинный нос не в свое дело, но какие-то внутренние звоночки… останавливают.
Интуиция срабатывает, запрещая мне конфликтовать с этой особой с первого дня… Я-то уйду, а вот Каролине потом с этим жить, хорошо, если не выживать.
Поэтому я растягиваю губы в улыбке, надеюсь не вымученной, и отдаю дань традиции, отвечая:
— Благодарю, шейха, все хорошо… Я рада, что обрела в этом доме женщину, к которой могу прийти со своими вопросами и проблемами…
Мозина раздвигает очерченные губы в улыбке, демонстрируя идеальный ряд фарфоровых зубов.
— Хорошо, что мой пасынок не был с тобой резким, хотя крови было много, как по мне…
Вздрагиваю. Чуть не выронив вилку, которую только что взяла со стола, чтобы создать видимость трапезы.
— Что?! — не успеваю удержать свой язык, и вопрос слетает с губ.
— Ну как же… дорогая невестка… ты забыла о традиции? — приподнимает бровь в изумлении, которое мне сейчас кажется наигранным.
Я же смущаюсь и краснею, у меня щеки гореть начинают от того, что… черт… откуда она может знать, сколько крови было?!
— Не смущайся, дорогая невестка, — иначе интерпретирует мою реакцию женщина, — девственность — это дар, который девушка оставляет на супружеском ложе, а простыня является свидетельством того, что невеста была невинна. Слуги принесли мне золотую шкатулку с окровавленной простыней, чтобы я была свидетелем чистоты невестки дома Макадумов…
От этих слов у меня мурашки по спине. И, возможно, где-то это традиция, но…
Чисто внутренне у меня просто срабатывает инстинкт. Хочется вскочить и заорать, что никто не смел смотреть на то, что принадлежит двоим…
Но одергиваю себя. Вспоминаю о традициях, когда мужчина лично вытаскивал простыню после секса с женой и спускался к столу, продолжать пир, бросая атрибут, свидетельствующий, что невеста стала женой, так сказать, на обозрение…
Умом все понимаю, но душой… это все чуждо и страшно… что вот эта вот чопорная, сухая женщина разглядывала мою кровь…
К счастью, я не успеваю ничего ответить. К нам выходят служанки и меняют блюда, я же выдыхаю немного, беру свои чувства под контроль.
Это не твоя жизнь, Мелина. Не твоя…
Поэтому не оступись. Не соверши ошибок…
Благо пауза помогает
