мне на новую и перспективную работу, связанную с нашим прошлым разговором. Где мы можем это обсудить в тишине и покое?
– В библиотеке, – кивнул Василий и поднялся из-за стола.
К сожалению, этим он привлёк внимание императрицы Татьяны Николаевны, громко объявившей:
– А вы знаете, господа, Василий неплохо поёт. Уже в пятилетнем возрасте он исполнял арию Евгения Онегина! Вася, спой нам что-нибудь. Вася, ну пожалуйста, сегодня же твой день.
– Пой, Вася, пой! – поддержали матушку младшие сёстры.
Красный беспомощно огляделся по сторонам в поисках поддержки и понял, что похож на поверженного гладиатора, обречённо взирающего на указывающие вниз большие пальцы зрителей Колизея. Прошёл к роялю, сел и опустил руки на клавиши, вспоминая, умеет ли он вообще играть. Пальцы независимо от желания выдали незнакомую музыку, и в голове внезапно возникли слова ещё не написанной ни в этом, ни в том мире песни. Наверное, магия сыграла такую шутку, подключив Василия к единому информационному пространству, где нет разделения на прошлое и будущее.
Когда вода всемирного потопа
Вернулась вновь в границы берегов,
Из пены уходящего потока
На берег тихо выбралась любовь
И растворилась в воздухе до срока,
А срока было сорок сороков.
И чудаки – еще такие есть –
Вдыхают полной грудью эту смесь.
И ни наград не ждут, ни наказанья,
И, думая, что дышат просто так,
Они внезапно попадают в такт
Такого же неровного дыханья…
Вася тоже растворился. Растворился в музыке и в песне и не заметил внезапно обрушившуюся тишину, в которой оглушительно громко потрескивали горящие в камине поленья. А когда отзвучала последняя нота, наваждение разрушил негромкий голос генерала Дзержинского:
– Господа, напомните мне завтра, чтобы я арестовал Утёсова.
– За что, Феликс Эдмундович? – спросил кто-то.
– За чуждый нам джаз.
А где-то вне времени и пространства похмельные мойры пытались разобраться в запутавшихся нитях человеческих судеб. И так пробовали, и этак, но всё безуспешно.
И вот самая старшая из них устало махнула рукой:
– Да и хрен с ними, девки, и так сойдёт. Нас же всё равно никто не проверяет, наматывайте как есть.
Глава 9
Утром Василий собирался в гимназию и перебирал в памяти события вчерашнего вечера, плавно перешедшего в сегодняшнюю ночь. После выступления виновника торжества музыкальная часть праздника как-то быстро сошла на нет, но разговоры об искусстве не прекратились. Барон Хрущёв-Кольский клятвенно пообещал Феликсу Эдмундовичу список художников-абстракционистов, по его мнению, гораздо более чуждых, чем какой-то там пошлый джаз.
Под шумок удалось смыться в библиотеку, чтобы обсудить с Поликарповым перспективы развития летательных аппаратов тяжелее воздуха без применения дорогих и сложных в производстве антигравитационных пластин. Николай Николаевич получил несколько эскизов и пообещал подумать о переходе конструкторского бюро на новую тему, но настоял на подключении к работе специалистов из Центрального института гидродинамики.
– Поговорю с Жуковским, он как раз заканчивает строительство новой аэродинамической трубы для продувки дирижаблей в натуральную величину.
– Разве их продувают? – удивился Красный.
– А как же иначе? Вон англичане утверждают, что опытный глаз правильные пропорции без всяких приспособлений видит, и что? Наши дирижабли до ста пятидесяти километров в час разгоняются при форсировании двигателей, а у них уже на сотне куски обшивки отваливаются.
Для окончательного решения вопроса, в том числе и финансового, договорились встретиться в ближайшее воскресенье. Василий очень надеялся, что к тому времени у него будет обещанный, но так и не подаренный завод в Нижнем Новгороде. А потом Николая Николаевича позвали на совещание к императору. Оно, кстати, до сих пор не закончилось.
Красный оглядел себя в зеркале, улыбнулся сияющему орденами отражению и отправился завтракать. В столовой его уже ждали одноклассницы, заночевавшие в гостевых комнатах. Гимназическую форму, скорее всего, им доставили фельдъегерями. Девочки выглядели невыспавшимися и недовольными.
– Ты, Вася, хоть и высочество, но гад, – сказала Вера Столыпина, поливая смородиновым вареньем тост с маслом. – Как есть гад ползучий.
– Это почему?
– Потому что раньше нам не пел.
– А когда? Если мне не изменяет память, а она мне точно не изменяет, кое-кто до драки с Яшкой Бронштейном меня в упор не видел.
– Мы были молодыми и глупыми, – ответила Верочка. – Но потом стали взрослыми и умными, а ты всё равно не пел.
– Каюсь и готов понести наказание.
– Вот! – победно улыбнулась Вера. – И в наказание перед гимназией возьмёшь нас под руки у всех на виду.
– Но позволь уточнить, вас трое, а у меня всего две руки.
– Не позволим! – Катя Орджоникидзе сосредоточенно разглядывала ломтик сыра, будто пыталась найти в нём смысл жизни, и на Красного не смотрела. – Лиза наказана, поэтому пойдёт одна.
– За что наказана?
– Она провела с тобой две ночи, а мы только… Ой, я же не в том смысле!
– Поздно, ты тоже лишаешься почётного права быть рядом с героем, – захихикала Вера. – Василий, твой сегодняшний день принадлежат мне без остатка. Не благодари!
– Думается, после сегодняшнего дня я буду жалеть, что не родился персидским принцем.
– Хочешь завести гарем?
– Именно так. Запер бы там вас троих, а сам на войну ускакал. На белом коне, как полагается.
– Персия сейчас ни с кем не воюет.
– Тоже мне проблема. Ради такого случая можно и объявить войну.
– Кому?
– Да хоть тому же Китаю.
Слова Василия о войне с Китаем стали пророческими, правда, сам он об этом пока не знал.
От ближней дачи до гимназии их довёз лимузин Столыпиных, но Верочке не удалось получить свой кусочек славы – из соображений конспирации Красный попросил водителя высадить его у трамвайной остановки. Усатый кондуктор с уважением посмотрел на погоны подпоручика запаса, оценил юный возраст и от пятачка за проезд категорически отказался. Наверное, он из ветеранов прошлой войны, и почти такие же мальчишки водили его в атаку на немецкие или французские траншеи, удерживая энергетический щит часто ценой собственной жизни. Это сейчас офицер запаса вроде как полублагородие, но случись война, и белый просвет погона изменит цвет, а серебро звёздочек сменится золотом. И в бой, где подпоручики живут от трёх до пяти дней.
Вася не знал, что этот усатый кондуктор завтра наденет потёртый мундир с полным георгиевским бантом, выпьет для храбрости рюмку хлебного вина и позвонит своему бывшему ротному, ныне достигшему больших высот:
– Константин Константинович, ты как-то обмолвился, будто в твоей дивизии фельдфебелей недочёт. Меня возьмёшь?
– Семён Михайлович, ты же говорил, что навоевался досыта, – удивился собеседник на другом конце
