Смотря что за вопросы…
С кем у Вас ассоциируется Санкт-Петербург?
С Анатолием Белкиным. Такой вот петербургский человек…
Кто больше всего позорит Россию?
Я не знаю, жив он сейчас или нет, старый человек уже… Ковалев, правозащитник.
Кого бы Вы хотели видеть в своих друзьях?
Юрия Шевчука.
Кем может гордиться Россия?
Патриархом Кириллом.
Кого бы Вы посадили в тюрьму?
Юмориста Петросяна!.. Ну условно же, конечно.
Кому бы поставили памятник?
Белле Ахмадулиной.
Самое поразительное открытие в вашей жизни?
Чудеса религиозного характера, которые я реально видел.
Чего бы Вы в жизни никогда не простили?
Понимаете, это очень сиюминутная вещь – сказать: «Никогда не прощу!» А если смотреть во времени и пространстве, вдруг выясняется, что нет такой вещи, которой нельзя бы было не простить…
Если уж Бог прощает, то нам-то чего не прощать?
Какой недостаток у Вас самый большой?
Несправедливость. К счастью, в большинстве случаев в результате все же осознаваемая. Кстати, жажду справедливости и борьбу за нее отношу к своим достоинствам.
О чем больше всего жалеете в жизни?
В бытовом смысле… Не пользовался теми возможностями, которые были, чтобы учить языки, заниматься музыкой и тому подобное. Есть вещи, которые, конечно, гложут… какие-то отношения с женщинами были несправедливы и так далее.
Если же говорить по большому счету: на все воля Божья, о чем можно жалеть? Жалеть можно лишь о потерянном времени, которое можно было бы использовать лучше, чем я его использовал, но и на это тоже воля Божья.
И это правда! (XV, 44)
СОВРЕМЕННОСТЬ
(2001)
Интервьюер: Современностью Вы не занимались со времен «Родни», если не считать «Без свидетелей», где история была заперта в малогабаритной квартире. Вам не хочется вернуться в дни сегодняшние?
Очень хочется. Но я не готов еще.
Думаю про картину о власти. О том, что такое власть. О том, как она меняет людей, а люди меняют ее.
В общем, русский «Крестный отец».
Но с этим фильмом спешить нельзя, публицистика мне неинтересна. Необходима временная дистанция, отстранение. Большое видится на расстоянии. (II, 35)
СОКУРОВ (2002)
Сокуров создал своей жизнью, образом жизни, образом мысли, своим мировоззрением и своим положением в обществе определенный миф.
Это культовый режиссер, культовое имя, вошедшее в число неприкасаемых. О нем говорят, прости меня Господи, как о покойнике: или хорошо, или ничего. Поэтому – я желаю ему долгих лет жизни, но, с другой стороны, в этом тоже есть некая аномалия…
А собственно, что?..
Я уважаю Сокурова, уважаю его творчество, я не являюсь каким-то сектантом в отношении к нему. И думаю, что его можно хлопнуть по плечу и сказать: «Ну слушай, все-таки в фокусе снимать надо, старик, ну невозможно, раздражает иногда, когда не в фокусе все; или, может, подрезать немножко, а так, что же это такое, кишки-то из меня тянуть…»
Но со своей стороны, он мне говорит: «Да пошел ты, знаешь, это мое кино». Я скажу: «Извини…»
Такого простого разговора я бы очень хотел, чтобы так сесть за бутылкой и поговорить…
Ан нет!..
Это все – за такой туманной вуалью и под балдахином и окутано такой тайной паутиной странностей и величия. (V, 9)
СОЛЖЕНИЦЫН АЛЕКСАНДР ИСАЕВИЧ
(1999)
Я позвонил Александру Исаевичу и, когда нас с ним соединили, сказал: «Александр Исаевич, не кажется ли Вам, что довольно странно, что мы живем рядом и ни разу не пожали друг другу руки!»
Дело не в том, что я требовал от него внимания к себе или был как бы разочарован тем, что мы не ходим друг к другу в гости. Мне показалось, что я что-то теряю без общения с ним. Я не могу подозревать (и естественно, никогда в жизни я так не скажу), что сам Александр Исаевич теряет что-то, не встречаясь со мной. Он другого масштаба фигура. Но я теряю. Захотелось просто с ним поговорить. Без всякого повода. И мне показалось, что Александр Исаевич проникся искренностью моего желания, бескорыстностью цели встречи.
Серьезно, спокойно, полезно поговорили о многом. В основном – о прошлом. О том, что же все-таки явилось причиной того, что есть в России сегодня. Сошлись на том, что вовсе не в 1991-м, не в 1993-м и не в 1937-м, и даже не в 1917 году лежат истоки действительных проблем. Все более долгосрочно. Результаты политического или экономического преодоления в нашей стране не могут появиться через десятилетия.
Еще мы говорили о сегодняшнем дне.
Мне показалось (и это самое главное), что Александр Исаевич не диссидент по существу своему. Это вовсе не означает, что я хочу принизить роль диссидентов. Это смелые люди, и они много сделали. Но мне внутренне претит диссидентство как таковое только по одному эмоциональному качеству, потому что оно строится на словах «нет», «не люблю», «не нравится», «будь проклято». Меня же интересует: «люблю», «хочу», «мечтаю», «делаю».
Мы пытались оценить вместе, что плохо у нас. Вспомнили замечательную репризу великой Фаины Раневской, которая однажды, выглянув из своей грим-уборной и увидев трех молодых актрис, идущих по коридору, спросила у них: «Против кого дружите, девушки?» Разрушительная дружба против кого-то привела нас к состоянию коммунальной кухни на многие десятилетия. Мы же говорили о том, за кого и за что можно было бы «дружить», выражаясь фигурально.
Беседа произвела на меня очень глубокое впечатление… Солженицын – глыба.
И большая радость встретиться с ним, пожать руку, поговорить, ничего более не желая, как это всегда было принято в русских домах. (I, 77)
СОМНЕНИЯ
(2002)
Интервьюер: У Вас есть сомнения, когда Вы что-то делаете, или Вы всегда точно знаете что?
Всегда.
Перед тем, как сказать «мотор», ты можешь сомневаться ровно столько, сколько тебе позволит продюсер, ты сам и так далее, но после слова «мотор» у тебя сомнений быть не должно. Потому что это передается всем тем, кто с тобой работает. Самое страшное, это передается артисту. А артист, как Восток, – дело тонкое. Он только и ждет, как бы тебе на загривок залезть и додолбать тебя в затылок как дятел.
Ты не имеешь права показывать свою несостоятельность тем, с кем ты работаешь. Потому что ты лидер, ты больше зарабатываешь, у тебя больше власти, у тебя больше возможностей… (V, 7)
СОН
(2005)
Интервьюер: Чтобы все успеть, Вы спите по три часа в сутки?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
