А на ферме Джозефа Гэллоуэя на южном берегу Булл-Ран преподобный Старбак изумленно смотрел на сына, а сын на него.
- Отец? - нарушил молчание Старбак.
На одно мгновение, одно лишь биение сердца, Старбак подумал, что его отец смягчится. В эту секунду он подумал, что отец собирается заключить его в объятья, и действительно, на лице старика неожиданно проступило выражение боли и тоски. В этот же миг все планы открытого неповиновения отцу, которые вынашивал Старбак на случай если им предстоит вновь встретиться, рассеялись, и он почувствовал нахлынувшее на него чувство вины и всепоглощающей любви. Но затем беззащитное выражение исчезло с лица священника.
- Что ты здесь делаешь? - резко спросил преподобный Старбак.
- У меня здесь дело.
- Какое дело? - преподобный Старбак загородил прихожую. В руке он держал свою трость из черного дерева, которую выставил как шпагу, чтобы не дать сыну пройти в дом. - И не смей курить в моем присутствии! - огрызнулся он и попытался тростью выбить сигару из руки сына.
Старбак легко уклонился от выпада.
- Отец, - сказал он, пытаясь воззвать к прежним узам суровой отцовской привязанности, но его бесцеремонно прервали.
- Я тебе не отец!
- Тогда, кто же ты такой, черт тебя дери, чтобы запрещать мне курить? - вспышка ярости Старбака была неистова и сильна. Он прибег к гневу, зная, что, возможно, это лучшее оружие в подобном противоборстве. В то самое мгновение, когда он увидел суровое лицо отца, многолетняя сыновняя покорность заставила его внутренне сжаться от страха. В тот момент, когда открылась дверь, он неожиданно опять почувствовал себя восьмилетним ребенком, совершенно беспомощным перед полным непреклонной решимости лицом отца.
- Не смей бранить меня, Натаниэль, - ответил священник.
- Я, черт тебя дери, ругаюсь там, где, черт побери, мне захочется. Посторонись, - гнев Старбака прорвался наружу. Он потеснил отца в сторону. - Если хочешь затеять со мной ссору, - прокричал он, не оборачиваясь, - то сначала прими решение - это семейная ссора или просто стычка двух незнакомцев. И проваливай из этого дома. Я собираюсь спалить это чертово место, - Старбак выкрикнул последние слова уже из библиотеки. Полки были пусты, хотя на столе была свалена в кучу кипа гроссбухов.
- Что ты собираешься сделать? - преподобный Старбак последовал за сыном в просторную комнату.
- Ты слышал меня, - Старбак принялся рвать гроссбухи, чтобы легче загорелись. Он собрал клочья бумаги на краю стола, откуда огонь перекинется на пустые полки над ним.
На лице преподобного Старбака промелькнула гримаса боли.
- Мало того, что ты стал распутником, вором и предателем, так ты еще собираешься спалить дом порядочного человека?
- Потому что он сжег таверну, - Старбак принялся рвать очередную книгу, - и убил женщин. Они просили его солдат прекратить стрельбу, но они этого не сделали. Они продолжили стрелять и заживо сожгли женщин.
Преподобный Старбак смахнул тростью кучу обрывков бумаги со стола.
- Они не знали, что в таверне были женщины.
- Они знали, - ответил Старбак, начав собирать новую кучу порванной бумаги.
- Ты лжец! - преподобный Старбак поднял трость и ударил бы сына по рукам, если бы в комнате не раздался выстрел. Звук отдался ужасным эхом в четырех стенах, а пуля прочертила борозду на пустой полке перед дверью.
- Он не лжец, святой отец. Я был там, - из открытой двери в сад появился Траслоу. - Я своими руками вынес одну из женщин из развалин. Поджарилась до хруста, вот так. Уменьшилась почти до размеров новорожденного теленка. И так сгорели пять женщин, - он сплюнул струю табака и кинул Старбаку жестяную коробку. - Нашел их на кухне, - объяснил он. Старбак увидел, что это шведские спички.
- Это мой отец, - холодно представил отца Старбак.
- Преподобный, - Траслоу кивнул, ограничившись столь же кратким приветствием.
Преподобный Старбак лишь молча наблюдал, как его сын нагромождал новую стопку порванной бумаги.
- Мы слегка расстроились, - продолжил Старбак, - учитывая то, что сами мы не сражаемся с женщинами. Так что решили спалить дом этого ублюдка, чтобы вбить ему в голову, что не стоит сражаться с женщинами.
- Но они были шлюхами! - прокричал преподобный Старбак.
- Значит, в эту самую минуту они готовят мне постель в аду, - огрызнулся Старбак, - и неужели ты думаешь, они составят худшую компанию, чем все вы, святоши, в раю? - он чиркнул одной из спичек и поднес пламя к обрывкам бумаги.
Очередной удар трости разметал новую кучу бумаги и мгновенно затушил небольшой огонь. - Ты разбил сердце своей матери, - сказал священник, - навлек тень позора на мой дом. Ты лгал своему брату, прелюбодействовал, воровал! - перечень грехов был столь внушителен, что преподобный Старбак мгновенно сник и был вынужден перевести дыхание, покачав головой.
- Этот засранец и виски дует в придачу, - Траслоу воспользовался наступившим молчанием, внеся свою лепту из дверного проема.
- Но всё равно! - заорал священник, пытаясь криком сдержать свой гнев - И всё же, - сказал он , смахивая слезы, - твой Господь и Спаситель простит тебя, Нат. Всё чего он требует от тебя, это лишь прийти к нему, преклонив колени и приняв его. Все наши грехи могут быть прощены! Все! - слезы бежали по щекам священника. - Пожалуйста! - сказал он. - Я не смогу перенести мысли, что в раю нам придется смотреть вниз на твои вечные муки.
Старбак в очередной раз ощутил прилив нахлынувших на него чувств. Хотя он и отказался от отчего дома и суровой религии отца, но не мог не признать, что дом был достойным, а религия справедливой, как и не мог утверждать, что не боится пламени вечного проклятья. Он почувствовал, как у него самого на глаза навернулись слезы. Он перестал рвать бумагу и попытался призвать на помощь гнев, чтобы вновь возразить отцу, но вместо этого он, похоже, почти готов был признать все свои грехи.
- Подумай о своих младших братьях. Подумай о своих сестрах. Они любят тебя! - преподобный Старбак нащупал нужную тему и ринулся в бой. Он так часто клялся, что отречется от сына, изгонит Натаниэля из лона Христовой церкви, как и из семьи Старбаков, но теперь священник осознал, какую победу одержит над дьяволом с раскаянием и возвращением сына. Он представил Натаниэля исповедующимся в своих грехах в церкви, видел себя отцом блудного сына и представлял радость, доставленную небесам раскаянием этого грешника. И всё же на кону стояло нечто большее, нежели просто духовная победа. Отцовский гнев бушевал не меньше сыновнего, но отец также обнаружил, что год гневного отречения был разрушен секундной близостью. В конце концов, его сын во многом походил на него, и именно по этой причине, как он полагал, ему всегда приходилось сильнее биться именно с этим сыном. Теперь ему предстояло отвоевать сына, не только ради Христа, но и ради семьи Старбаков. - Подумай о Марте! - воззвал он к Нату, напомнив тому о любимой сестре. - Подумай о Фредерике, который всегда тебя обожал!
Возможно священнику и удалось бы одержать победу, если бы он не вытянул руку при упоминании о своем сыне Фредерике. Он хотел сделать жест, напоминавший о том, что Фредерик, пятью годами младше Старбака, родился с искривленной рукой, но этот жест лишь высвободил знамя, спрятанное под левой подмышкой священника. Флаг упал на пол, где выбился из-под перевязывающей его потертой бечевки. Старбак, обрадовавшись, что ему не придется смотреть в глаза отцу, взглянул на знамя.
Он увидел шелк и богатую отделку по краям, но когда он поднял глаза на отца, все воспоминания о Марте и Фредерике исчезли. Он опять посмотрел на знамя.
Траслоу тоже заметил богатую ткань.
- Это боевое знамя, преподобный? - спросил он.
Преподобный Старбак наклонился, чтобы поднять флаг, но резкое движение лишь окончательно порвало остатки бечевки, так что знамя развернулось под лучами вечернего солнца.
- Не ваше дело, - дерзко ответил Траслоу священник.
- Да это наше знамя, черт его дери! - воскликнул Траслоу.
- Тряпки дьявола! - прорычал в ответ священник, сворачивая знамя. Он бросил трость, чтобы облегчить себе работу.
- Я заберу флаг, мистер, - мрачно сказал Траслоу, подступив с протянутой рукой.
- Если вам нужно это знамя, - ответил преподобный Старбак, - то придется сбить меня с ног!
- Да мне плевать, - ответил Траслоу и потянулся к флагу. Священник пнул его, но Элиял Старбак был не ровня Томасу Траслоу. Солдат лишь раз, но сильно, ударил священника по руке и забрал знамя из неожиданно обмякших рук.
- Ты позволишь избивать своего отца? - повернулся священник к Старбаку.
Но момент, когда Старбака отделяла от примирения лишь дрожь нахлынувших на него воспоминаний, прошел. Он зажег новую спичку и бросил ее на вырванную из гроссбуха бумаги.
- Ты сказал, что больше мне не отец, - жестоко произнес он, оторвав еще больше листов и набросав их на крохотный огонек. Он разжег пламя порохом из разорванного револьверного патрона, и небольшое пламя свирепо заплясало. Его отец схватил трость и попытался смахнуть горевшую бумагу со стола, но на сей раз у него на пути встал Старбак. На мгновение эти двое стояли друг перед другом, а потом со двора донесся крик.
