И как повести съезд, чтобы ему не переболевать заново петроградскими проблемами марта и апреля, и чтобы пафос неисчерпанных народных мук от войны не заслонил крестьянству светлого политического пути в будущее?
Ожидалось не меньше тысячи депутатов ото всей деревенской России — но в назначенное 1 мая прибыло всего лишь около трёхсот, кого можно было хоть с натяжкой считать крестьянскими делегатами, включая и всех солдат, и тех местных деятелей, которые заручились крестьянскими полномочиями.
Решено было, однако, что-то начать — и в душном, пыльном и неотапливаемом певческом зале Народного дома Авксентьев сделал приехавшим предварительный доклад о текущем моменте. Он развивал три тезиса: необходимость коалиционного министерства, поддержка займа Свободы и продолжение войны. Свободный русский народ должен дать деньги на ведение и окончание войны, а главное налоговое бремя будет положено на богатые классы. Русская демократия зажгла мировой пожар и теперь зовёт к восстанию демократии в других странах, мы сделали своё дело, теперь очередь за ними, пусть они свергают свои правительства. Но пока германский народ не разделается с кайзером — не может быть речи о сепаратном мире. Я обеими руками подписываюсь под новым воззванием Совета рабочих депутатов о необходимости наступления!
И с надеждой посматривал на зал. Но все предпочитали тяжеловесно слушать, а не говорить. А выскочили молодые, в солдатских шинелях. Вот, мол, из Рязанской губернии:
— Мы — социалисты, и Временное правительство нам только мешает. Оно мешало нам даже обсеменять поля. Мы должны ему сказать: руки прочь! Власть народа должна быть в руках самого народа, а уж мы возьмём себе приказчиков. А наступать надо — против буржуазии всего мира!
Да это — большевик наверно. А вот, мол, — из Инсарского уезда Пензенской губернии. И тоже, кажется, большевик:
— Временное правительство наслало комиссаров — а чем они отличаются от старой власти? У буржуазии и помещиков хлеба не реквизуют. Если Совет рабочих депутатов находит нужным поддержать Временное правительство — то мы не считаемся и не подчиняемся. Мы в бирюльки играть не будем! Уже вся Россия захватила помещичьи земли!
Ему кричат: — Неправда!
— Ну, по крайней мере наш Инсарский уезд захватил!
Или так:
— В армию хлеб дадим. А городам? — пусть сперва устроют трудовую повинность. А то много народу середнего болтается, всё на транваях ездют.
Авксентьев был горько поражён этими репликами. Вот уж таких настроений он от крестьянства не ожидал. Ну, это случайные, и слишком грамотные, может быть, дезертиры? Надо ожидать настоящих, положительных депутатов, в зипунах.
А ведь как сложен будет земельный вопрос! Столыпин действовал, конечно, против народного сознания, которое выражено эсеровской программой: никакой земли в собственность никому, ни продавать, ни арендовать, а каждый получай надел, сколько можешь обработать. Но вот приехал секретарь с самарского губернского съезда и рассказывает: у нас многие крестьяне имеют по 17 десятин, а есть уже наделы и по 40 десятин, и много отрубников, а при общем переделе да с учётом безземельных губерний — ведь от них придётся отрезать, — да разве они дадут? „От Божьего дела в сторону сбивают”, — отнимать только у помещиков и монастырей! Резолюцию в Самаре проголосовали, никто не стал им объяснять, что и у них отнимут.
Но и 2 мая депутатов кой-каких насчитали только 400, 3 мая к вечеру — 450. Ждать тысячу — и весь май не откроем съезда, а политический момент проходит. В конце концов, наполним зал петроградскими гостями.
А в эти дни — судорожные переговоры о коалиционном правительстве — и неужели не участвовать крестьянам?
И 3-го вечером собрали так: соединённое заседание оргбюро и выборных представителей от областей. Собрали по этому частному вопросу: надо срочно послать пятерых делегатов от крестьянства туда на переговоры, и вот есть кандидатуры: Дзюбинский, Фондаминский, Гуревич, Маслов и Лотошников. Но поднялась неожиданная буря, каких не бывало и в Совете солдатских депутатов, и не то что — отложить создание правительства на несколько дней, пока выразит своё мнение крестьянство, — но выступили и развернули привезенное жёлто-синее знамя украинцы-областники, „требуем автономии! посылать депутата и от нас!” На них другие накинулись, они им — „москвофулы!” Им: „подождите до конца войны!”, они: „поляки с войском не ждут, латыши не ждут, поцелуй ты меня сегодня, а я тебя завтра!” Тогда стали выступать уже приехавшие делегаты кавказские, грузинские, армянские, татарские: „если от малороссов делегаты, тогда и от нас!”
Близ Чернышёвой площади утекали, утекали часы правительственных переговоров, последние часы, когда крестьянство могло выразить своё решающее слово, а тут кипел торг! (И что ж это будет на съезде?)
Наконец, благоразумно уступили и кавказцы, и грузины, и армяне, и татары — а малороссы всё упирались. И включили-таки от них шестого: члена 1-й Думы Тесля.
А с чем же посылать? Совет крестьянских депутатов в общем присоединяется к условиям вхождения социалистов в правительство, но чтоб они были ответственны и перед Советом крестьянских депутатов. И вот ещё: чтобы министр внутренних дел был известный демократ.
* * *
Товарищи крестьяне! Революция в опасности! Голод, создавший революцию, может сожрать и свое детище. Без хлеба в городах не будет ни земли, ни воли в деревне. Спешите передать все хлебные запасы в распоряжение продовольственных комитетов!
* * *
166
Из последних дней выпало у Шингарёва двое суток на поездку в Ставку, склонил Милюков, а в общем зряшную: ну, выслушал ещё раз армейские нужды в продовольствии, да посетил могилёвский губернский съезд, так называемый крестьянский (если б действительно крестьянский — лучше б и не надо!), — и по срочному вызову Львова катили назад в Петроград.
Как раз в день отъезда в Ставку подписал новый большой приказ по министерству, грандиозный разработанный план для 44 губерний (без Закавказья, Туркестана, Сибири и Севера): какими мерами установить однообразные нормы потребления зерна и крупы на едока, не выше чего для сельского населения, не выше чего для города, с тем, чтобы мочь передвигать из губерний избыточных в губернии с недостатком, — естественный шаг в развитие хлебной монополии. А возвратясь, уже мог с озабоченностью читать и неизменную газетную критику: что это нежизненная теоретическая мера, что её создали отвлечённые люди, не понимающие деревенской жизни, сколько недоразумений породит такой сложный контроль, ведь в министерстве земледелия ещё не обработана сельскохозяйственная перепись июля 1916 (это правда), а теперь предстоит заново, по новым опросным бланкам, переписать всё население, да по типам (дети, взрослые, занятые физическим трудом), и ещё сложней — подсчитать в крестьянских закромах точное количество зерна и крупы, 13 миллионов крестьянских дворов (у помещиков переписать не трудно, да они своё уже и продали), и сколько обойдётся такая продовольственная организация (уже подсчитали — 150 миллионов), 200 тысяч продовольственных чиновников е канцелярией и писцами съедят всё добытое, — да будет ли ещё хлеб? И какая власть будет его реквизировать? С чего бы волостные комитеты стали сами себя обрезать? Каждый крестьянский двор утаит, сколько считает нужным, а как применять насилие при нынешнем состоянии Деревни? Но именно отнимать насилием требовали неуёмные „Биржевые ведомости”, высмеивая всякие попытки призывать крестьянина к жертвам.
И — придётся, да. Никак иначе.
Понимал, понимал Шингарёв отлично все эти сложности. Но объявив хлебную монополию — уже не имел он другого выхода. А объявляли её под гипнозом блистательного германского военного социализма, где учтено каждое зёрнышко и каждый цыплёнок, — значит возможен и этот путь?
Ужасно только то, что до сих пор в глубину крестьянского сознания всё ещё не продвинута необходимость расстаться с излишками хлеба. На юге сев закончился, теперь могли бы везти хлеб — а всё равно не везут. В Полтавской губернии выполнен всего 1% развёрстки! Да и как закончился сев! многие помещики бежали из усадеб, а крестьяне, захватывая земли помещика, покидают без засева свою, а то и отобранную не засевают, а спекулятивно перепродают третьим лицам.
Всех сил требовала эта невылазная работа, а тут какой-то неуместный, нековременный правительственный кризис, переговоры о коалиции, — и вот надо было терять время ещё сидеть на этих переговорах иногда. Шингарёв почему-то представлял, чтоэтот кризис не касается его. И вдруг прошлой ночью разразился уход Милюкова — и теперь повисло: вообще остаются ли кадеты в кабинете?
В разогнанности огромной всероссийской работы это была такая дикость, не помещалось в уме: сегодня днём вместо министерства сидел на кадетском ЦК, недоумевая.
