Однако герой сам — «чудак», то есть не такой, как все (вспомним стихотворение «Жил-был один чудак…»), и потому не желает мириться с беззаконием по отношению к себе: «Доктор, мы здесь с глазу на глаз, / Отвечай же мне, будь скор: / Или будет мне диагноз, / Или будет приговор?».
И далее всё происходит точно так, как он предполагал: «И нависло острие, / В страхе съежилась бумага, — / Доктор действовал на благо, / Жалко, благо не мое».
Это и понятно: «доктор действовал на благо» власти, направившей историю болезни сюда, в «психушку», куда героя и упрятывают: «Мой диагноз — паранойя, / Это значит — пара лет!».
Диагноз оказывается приговором… О том же писал Владимир Буковский: «…за эти годы психиатрический метод получил детальную разработку. Прежде всего старый, испытанный диагноз — паранойяльное развитие личности»[1797].
Следует также обратить внимание на сходство в действиях висящих на стене портретов светил медицинской науки и их последователей — современных врачей, «исследующих» лирического героя[1798]: «Доктор мой и санитары, и светила — все смутились» /5; 83/, «Вдруг словно канули во мрак / Портреты и врачи» /5; 85/, «Мне врач сказал: “Как вы больны!”, - / Устало и уныло. / Светило в рамке со стены / Мне это подтвердило»[1799].
А герою стыдно перед теми и другими: «Мне сердечное светило улыбнулося с портрета, / И меня заколотило, зазнобило от стыда» (АР-11-50) = «Кругом полно веселых лиц, / Мне даже стыдно стало!» /5; 382/.
Вот еще несколько примеров одинакового поведения светил и врачей: «Смеялось в рамке со стены / Сердечное светило» /5; 376/ = «Смеялся медицинский брат — / Тот, что в дверях стоял» /5; 388/; «И сердечное светило / Ухмыльнулось со стены» /5; 82/ = «Никто мне рук вязать не стал, / Лишь хмыкнули с ухмылкой» /5; 404/; «И очёч-ки на цепочке как бы влагою покрылись» = «А он кряхтел, кривился, мок, / Писал и ликовал»; «У отца желтухи щечки / Вмиг покрылись желтизной» = «Мне чья-то желтая спина / Ответила бесстрастно…».
Поэтому совпадают и другие их характеристики: «Смеялось в рамке со стены / Какое-то светило» /5; 372/ = «Влетело что-то, кто-то сел / Кому-то на плечо» /5; 395/; «Хорошо, что вас, светила, всех повесили на стенку» (АР-11-48) = «Угрюмый стражник встал к двери, / Как мститель с топором, / И весь светился изнутри / Здоровым недобром» (АР-11-42).
А герой одинаково обращается к тем и к другим: «Я за вами, дорогие, как за каменной стеной» (АР-11-48) = «Дорогие! Я нормален» (АР-11-53). Однако его надежды на объективность светил: «На Вишневского надеюсь, уповаю на Бурденку — / Подтвердят, что не душевно, а духовно я больной», — не оправдались, так как врачи признали его именно душевнобольным: «Мой диагноз — паранойя».
Итак, лирический герой заключен в психушку. В третьей серии трилогии («История болезни») он рассказывает об операции, которую ему там сделали и которая, разумеется, также была насильственной. Обратимся еще раз к воспоминаниям В. Буковского: «Некто Ковальский, сам врач-психиатр из Мурманска, арестованный за антисоветскую пропаганду, как и большинство нас, совсем не радовался. “Дурачки, — говорил он, — чему вы радуетесь? Вы же не знаете, что такое психиатрическая больница”. И, может быть, чтобы показать нам это наглядно, а может, просто ради забавы, он начал доказывать нам, что мы действительно психи. Прежде всего — потому, что оказались в конфликте с обществом. Нормальный человек к обществу приспосабливается. Затем потому, что ради глупых идей рисковали свободой, пренебрегали интересами семьи и карьерой.
— Это, — объяснил он, — называется сверхценной идеей. Первейший признак паранойяльного развития личности.
— Ну, а ты, ты сам — тоже псих? — спрашивали мы.
— Конечно, псих, — радостно соглашался он, — только я уже это осознал и поэтому почти выздоровел, а вы еще нет, вас еще предстоит лечить»[1800].
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Так как лирический герой этого «не осознал», его и собираются «лечить».
А прообраз врачей-мучителей из трилогии был заявлен еще в стихотворениях «Давно я понял: жить мы не смогли бы…» (1964) и «Я лежу в изоляторе…» (1969): «Ну, в общем, ладно — надзиратель злится», «Здесь врачи — узурпаторы, / Злые, как аллигаторы!», — а также в повести «Дельфины и психи» (1968): «Они всё могут заставить, изверги! Немцы в концлагерях, убийцы в белых халатах, эскулапы, лепилы…» /6; 25/. Причем эти «лепилы» упоминаются и в черновиках песни «Ошибка вышла»: «В дурдом, к лепилам на прикол?! / Нет, лучше уж пытайте!» /5; 374/.
В «Истории болезни» героя собираются оперировать, и хотя он, как и раньше, не желает подчиняться своим мучителям, его усыпляют: «Вот сладкий газ в меня проник, / Как водка поутру». Однако он не сдается: «Слабею, дергаюсь и вновь / Травлю, но иглы вводят / И льют искусственную кровь — / Та горлом не выходит».
Но в итоге его усыпили и прооперировали, сделав из него такого же человека, как все, и после операции он не только не испытывает ненависти к своим мучителям, но и почти любит их: «Очнулся я — на теле швы, / А в теле мало сил, / И все врачи со мной на вы, / И я с врачами мил» /5; 407/.
Операция над телом является в данном случае метафорой насильственного духовного изменения человека: в трилогии показана вся мощь советской власти, способной «слепить» из человека то, что ей нужно.
Примечательно, что 24 сентября 1974 года, находясь в институте им. Склифосовского, Высоцкий подарил врачу Александру Дорфману свою фотографию и в качестве автографа написал на ней следующий стих: «Послав бутылку к праотцам / И дальше — к альма-матерам, / Стерильного, как скальпель, сам, / Дарю себя моим друзьям, / Моим реаниматорам»[1801].
Сразу же обращает на себя внимание сходство с «Балладой об уходе в рай» (1973): «Стерильного, как скальпель, сам» = «Как херувим, стерилен ты». А мотив полного доверия врачам («Дарю себя моим друзьям, / Моим реаниматорам») в саркастических тонах разовьется в черновиках песни «Ошибка вышла», где лирический герой тоже «дарит себя», но не просто врачам, а мучителям, и при этом обращается к ним как к ближайшим друзьям: «Ах, как я их благодарю, / Взяв лучший из жгутов: / “Вяжите руки, — говорю, — / Я здесь на всё готов!”» /5; 378/.
Еще раньше все эти мотивы возникали в «Балладе о гипсе» (1972), которая содержит немало сходств с «Историей болезни», поскольку в обоих случаях лирический герой находится в больнице: «Нет острых ощущений» /3; 185/ = «Моя кишка пока тонка / Для острых ощущений» (СЗТ-2-269); «Мне скелет раздробил на кусочки» /3; 185/ = «“Вы с искривлением спины… / Вы не сидеть — лежать должны / Примерно месячишко!”» /5; 382/; «Зато я, как ребенок, весь спеленутый до пят» /3; 186,/ = «Врач улыбнулся: “Вы больны, / Вы, право, как мальчишка”» /5; 402/; «Вот лежу я на спине» = «.Лежу я голый, как сокол»; «Всё отдельно — спасибо врачам, / Всё подвязано к разным канатам» /3; 401/, «И, клянусь, до доски гробовой / Я б остался невольником гипса» /3; 186,/ = «Ах, как я их благодарю, / Взяв лучший из жгутов: / “Вяжите руки, — говорю, — / Я здесь на всё готов!”» /5; 378/ («спасибо врачам» = «их благодарю»; «подвязано» = «вяжите»; «Я б остался невольником гипса» = «Я здесь на всё готов!»); «Вокруг меня — внимание и ласка!» /3; 186/ = «И все врачи со мной — на вы» /5; 407/; «Но счастлив я и плачу от восторга — вот в чем соль» /3; 186/ = «А я от счастья закричал: / “Бегите за бутылкой!”» /5; 378/, «От благодарности к нему / Я тихо зарыдал»[1802]; «Задавлены все чувства — вместо них сплошная боль. <…> Но счастлив я и плачу от восторга — вот в чем соль» /3; 186,/ = «Я счастлив — болен я» (АР-11-46).
