Но, несмотря на все унижения, герой испытывает некоторые симпатии: «Невестой хороводится / Красивая оса» (АР-3-10) = «Сестра мне делала укол, / Красивая сестра» /5; 403/; «Да, мне приятно с осами» = «Мне приятен Склифосовский»; пытается сопротивляться своим мучителям: «Заносчивый немного я» = «Я слабо поднимаю хвост»: и даже выступает в роли бунтаря: «Ох, заварю я кашицу!» (АР-3-18) = «Задаю вопрос с намеком, то есть лезу на скандал» /5; 82/, - поскольку нахождение в гербарии и в «желтом доме» не сулит ничего хорошего: «В мозгу моем нахмуренном — / Страх перед перспективой» /5; 370/ = «Перспектива в доме оном — / Сразу всё и ничего: / Хочешь — можешь стать Буденным, / Хочешь — лошадью его» (АР-11-48).
А поскольку в «Диагнозе» герой говорит: «…лезу на скандал», — то и в концовке «Гербария» восставшие «насекомые» скажут: «Скандал потом уляжется, / Зато у нас все дома». Этот же мотив находим в «Зарисовке о Ленинграде» (1967) и в посвящении к 60-летию В. Плучека (1969): «Пел немузыкально, скандалил», «Я долго за билетами скандалил». А обитатели психбольницы в «Письме с Канатчиковой дачи» (1977) будут сетовать: «Мы не сделали скандала — / Нам вождя не доставало». При этом в «Сказочной истории» (1973) alter ego автора — Иван-дурак, — знакомясь на банкете с Мариной Влади, как раз устраивает скандал, разбивая вдребезги бутылки со спиртным. Однако, несмотря на то, что «рвались к месту преступленья люди плотного сложенья, засучивши рукава», скандал был замят: «Но не сделалось скандала'. / Всё кругом затанцевало, — / Знать, скандала не желала / Предрассветная Москва».
Сам же Высоцкий в марте 1972 года написал С. Говорухину: «…нужно просто поломать откуда-то возникшее мнение, что меня нельзя снимать, что я — одиозная личность, что будут бегать смотреть на Высоцкого, а не на фильм, а всем будет плевать на ту высокую нравственную идею фильма, которую обязательно искажу, а то и уничтожу своей неимоверной скандальной популярностью» /6; 404 — 405/.
Завершая сопоставление «Гербария» и «Истории болезни», обратим внимание, что в первом случае лирический герой намерен «сорваться со шпилечек», а во втором
— сопротивляется насильственной операции над собой: «Пора уже, пора уже / Напрячься и воскресть!» /5; 74/ = «Я сам себе кричу: “Трави!” — / И напрягаю грудь» /5; 85/ (подчеркнутый мотив уже встречался в «Песне попугая»: «Упрямо себя заставлял
— повтори: / “Карамба!”, “Коррида!” и “Черт побери!”»; а о своем упрямстве лирический герой скажет позднее в черновиках песни «Ошибка вышла»: «И от упрямства моего / На лицах удивленье»[1818]).
Но если «Гербарий» заканчивается констатацией удавшегося бунта, то в медицинской трилогии героя, несмотря на его сопротивление, прооперировали, в чем проявилась вся мощь тоталитарного государства.
Таким образом, в «Гербарии» и в «Истории болезни» наиболее подробно представлена тема пыток. Неудивительно, что Высоцкий опасался их распространения. Как рассказал однажды музыкант Александр Липницкий (его отчимом был переводчик Брежнева Виктор Суходрев): «Года за два до смерти Высоцкий пришел к нам в гости. Он всегда приходил трезвый: ни моя мама, ни отчим, ни я не видели его выпившим. Спел две песни, которые просил не записывать, сказал, что за ним сейчас сильно следят и лучше их не распространять. Это были “История болезни” и “Гербарий”»[1819]. А на домашнем концерте у Георгия Вайнера (21.10.1978) перед исполнением песни «Ошибка вышла» Высоцкий сказал: «Я просто прошу: вы эту запись никому не давайте, это ваша, хорошо?», — на что Аркадий Вайнер ответил: «Боже упаси!».
***
Говоря о трилогии «История болезни», следует обратить внимание на идентичность ситуации с 6-й главой романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита».
И Иван Бездомный, и лирический герой пытаются вырваться из сумасшедшего дома, пробив стекло: «Ах так?! — дико и затравленно озираясь, произнес Иван, — ну ладно же! Прощайте… — и головою вперед он бросился в штору окна. Раздался удар, но небьющиеся стекла за шторою выдержали его, и через мгновение Иван забился в руках у санитаров» ~ «Я злую ловкость ощутил — / Пошел, как на таран, / И фельдшер еле защитил / Рентгеновский экран»[1820].
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
После того, как Иван был задержан, «усталый врач поглядел на Рюхина и вяло ответил: “Двигательное и речевое возбуждение… бредовые интерпретации… случай, по-видимому, сложный… Шизофрения, надо полагать. А тут еще алкоголизм…».
Здесь присутствует множество перекличек с «Историей болезни»:
1) «Двигательиоаиречсвое возбуждение» — «Товарищ, вывозбуждены — / Вам сделают укол» (АР-11-60). Разумеется, Ивану тоже делают укол: «Запахло эфиром, Иван ослабел в руках четырех человек, и ловкий врач воспользовался этим моментом и вколол иглу в руку Ивану» (здесь врач назван ловким, а в песне «Ошибка вышла» о вороне, севшем на плечо главврача, сказано: «Проворен он и прыток»).
2) «бредовые интерпретации» ~ «В полубреду, в полупылу / Разделся донага».
3) «Шизофрения, надо полагать» ~ «Про пугливого шизофреника»[1821].
4) «А тут еще алкоголизм…» ~ «Я перепил вчера» /5; 400/.
5) «усталый врач поглядел на Рюхина» ~ «А это доктор, он устал: / Вон смотрит обалдело» /5; 400/.
Иван говорит врачам, сделавшим ему укол: «…сами же за всё и поплатитесь». Подобным же образом угрожает медперсоналу лирический герой Высоцкого: «Эй, за пристрастный ваш допрос / Придется отвечать!».
Не меньше совпадений с медицинской трилогией обнаруживает 8-я глава романа («Поединок между профессором и поэтом»).
Об Иване сказано: «Полежав некоторое время неподвижно в чистейшей, мягкой и удобной пружинной кровати…». А вот что говорит лирический герой: «Мягка больничная кровать» (АР-11-56).
Иван хочет разбить всю аппаратуру, а лирический герой — удрать из больницы: «Иван стал обдумывать положение» ~ «А я прикидывал хитро: / Сейчас не дать ли тягу?!» /5; 376/.
Иван на вопрос Стравинского отвечает: «Я нормален», — а лирический герой обращается к врачам: «Дорогие! Я нормален» (АР-11-52).
У Булгакова описывается приход врача: «Да, это был, несомненно, главный. Он сел на табурет, а все остались стоять. <…> “Целое дело сшили'.”, — подумал Иван». Такая же ситуация представлена в песне «Ошибка вышла»: «А самый главный сел за стол, / Вздохнул осатанело / И что-то на меня завел, / Похожее на дело».
Если Стравинский «обменялся с окружающими несколькими фразами на малоизвестном языке. “И по-латыни, как Пилат, говорит…”, - печально подумал Иван», то у Высоцкого главврач «все болезни освятил / Латынью незнакомой» (АР-11-62).
Иван сетует, что «попал в какой-то таинственный кабинет затем, чтобы рассказывать всякую чушь про дядю Федора, пившего в Вологде запоем», и лирический герой также упоминают своего дядю, страдавшего алкоголизмом: «Хоть бывал навеселе / Муж моей покойной тет<и>» (АР-11-49).
Стравинский говорит Ивану: «Ваше спасение сейчас только в одном — в полном покое. И вам непременно нужно остаться здесь». А главврач скажет лирическому герою: «Вы огорчаться не должны, — / Для вас покой полезней» /5; 87/, «Здесь отдохнешь от суеты / И дождик переждешь!» /5; 375/.
При этом и Иван, и лирический герой выступают в образе пролетариев: «Вы — убийца и шпион'. Документы! — яростно крикнул Иван» (глава 4. «Погоня») ~ «…И я как заору: / Чего строчишь? А ну, покажь! / Пособник ЦРУ…» /5; 387/.
Все эти переклички становятся понятными, если учесть, что в 1976 году, когда была написана «История болезни», Высоцкий репетировал роль Ивана Бездомного в спектакле Театра на Таганке «Мастер и Маргарита».
***
