началом, как Бонапарт. Он не радовался поражению Наполеона при Ватерлоо, хотя его герцог снова повел веймарские полки против французов. Его культура и заботы были слишком универсальны, чтобы он мог испытывать патриотический пыл; и он не мог найти в себе силы, хотя его часто просили об этом, чтобы писать песни националистического пыла. На восьмидесятом году жизни он сказал Эккерману:
Как я могу писать песни о ненависти, если я ее не чувствую? И, между прочим, я никогда не ненавидел французов, хотя и благодарил Бога, когда мы от них избавились. Как мог я, для которого единственными значимыми вещами являются цивилизация и варварство, ненавидеть нацию, которая является одной из самых культурных в мире и которой я обязан значительной частью своей собственной культуры? В любом случае, эта ненависть между народами — любопытная вещь. На самых низких ступенях цивилизации она всегда наиболее сильна и варварская. Но есть уровень, на котором она полностью исчезает, и где человек стоит, так сказать, над народами и чувствует беду или горе соседнего народа, как если бы он был своим собственным. Этот уровень соответствовал моей натуре; я достиг его задолго до шестидесяти лет.6
Если бы в каждом крупном государстве было по миллиону таких «добрых европейцев»!
II. ФАУСТ: ЧАСТЬ I
Гете не принял приглашение Наполеона переехать в Париж или написать о Цезаре; он давно вынашивал в своем сознании и в своих рукописях тему, которая волновала его сильнее, чем даже самая величественная политическая карьера: борьба души за понимание и красоту, поражение души из-за краткости красоты и неуловимости истины и покой, который можно обрести душе через сужение цели и расширение себя. Но как передать все это в современной притчевой и драматической форме? В течение пятидесяти восьми лет Гете пытался это сделать.
Он узнал историю о Фаусте.7 в детстве по частушкам и кукольным представлениям, видел изображения Фауста и дьявола на стенах подвала Ауэрбаха в Лейпциге. Сам он в юности занимался магией и алхимией. Его собственный беспокойный поиск понимания вошел в его концепцию Фауста; чтение Вольтера и соприкосновение с сарказмами Гердера — в Мефистофеля; Гретхен, которую он любил во Франкфурте, и Фридерика Брион, которую он бросил в Зезенгейме, дали имя и форму Маргарите.
Насколько глубоко тронула Гете история Фауста, какие разнообразные формы она принимала в его мыслях, показывает тот факт, что он начал писать пьесу в 1773 году, а закончил ее только в 1831-м. О своей встрече с Гердером в 1771 году он написал в автобиографии:
Я тщательно скрывал от него свой интерес к некоторым темам, которые укоренились во мне и мало-помалу облекались в поэтическую форму. Это были Гетц фон Берлихинген и Фауст… Многозначительный кукольный спектакль последнего звучал и вибрировал во мне многотонно. Я тоже блуждал по разным наукам и довольно рано убедился в их тщетности. Кроме того, я пробовал всевозможные пути в реальной жизни и всегда возвращался неудовлетворенным и встревоженным. Теперь эти и многие другие вещи я носил с собой и предавался им в часы уединения, но ничего не записывал.8
17 сентября 1775 года он сообщил корреспонденту: «Сегодня утром я почувствовал себя свежим и написал одну сцену из моего «Фауста».9 Позже в том же месяце Иоганн Циммерман спросил его, как продвигается работа над пьесой. «Он принес пакет, наполненный тысячей обрывков бумаги, и бросил его на стол. «Вот, — сказал он, — мой Фауст? «10 К моменту его отъезда в Веймар (ноябрь 1775 года) первая форма драмы была завершена.11 Не удовлетворившись ею, он отложил ее в сторону; этот «Урфауст», или «Оригинальный Фауст», не выходил в печать до 1887 года, когда в Веймаре была найдена рукописная копия, сделанная фрейлейн фон Гёххаузен.12 Еще пятнадцать лет он пересматривал и расширял ее. Наконец, он опубликовал его (1790) под названием «Фауст, фрагмент», который теперь занимает шестьдесят три страницы;13 Это была первая печатная форма самой знаменитой пьесы со времен «Гамлета».
Все еще недовольный этим, Гете забросил тему до 1797 года. 22 июня он писал Шиллеру: «Я решил снова взяться за своего «Фауста»… разбив то, что было напечатано, расположив это в больших массах… и еще больше подготовив разработку….. Я только хотел бы, чтобы вы были так добры, чтобы в одну из ваших бессонных ночей обдумать это дело и сказать мне, чего бы вы потребовали от целого, и истолковать мне мои сны, как истинный пророк». Шиллер ответил на следующий день: «Двойственность человеческой природы и безуспешное стремление объединить в человеке божественное и физическое не выходят из поля зрения…Природа предмета заставит вас отнестись к нему философски, и воображение должно будет приспособиться, чтобы служить рациональной идее». Воображение Гете было слишком богатым, ярких впечатлений — слишком много; он вставил многие из них во «Фрагмент», удвоив его размер, и в 1808 году подарил миру то, что мы сейчас называем «Фауст», часть I.
Прежде чем дать марионетке сказать хоть слово, он присочиняет к драме нежное «Zueignung» — посвящение умершим друзьям; и смешной «Пролог в театре» между распорядителем, драматургом и шутом; и «Пролог на небесах», где Бог спорит с Мефистофелем, что Фауста нельзя окончательно склонить к греху. Наконец Фауст заговорил, причем в самых простых выражениях:
Да будет так, ах! Философия, Юриспруденция и медицина, И еще теология Durchaus studiert, mit heissem Bemü hn. Da steh ich nun, ich armer Tor! И я в таком состоянии, как сейчас. Хайсе магистр, хайсе доктор гар, И заглянуть в прошлое, чтобы узнать, что это за год. Herauf, herab, und quer und krumm Мой Шюлер на заднем дворе, И видите, что мы ничего не
