— Это не по–добрососедски. Говорите про Меганезию, а ругаете США. Это из нашей Конституции, во 2–й поправки: «Поскольку, для безопасности свободного государства необходима хорошо организованная милиция, право народа хранить и носить оружие не подлежит ограничению». Это хорошее правило, которое обеспечивает безопасность не только тем, кто носит оружие, но и всем безоружным мирным гражданам рядом с ними. Ума не приложу — что вас в этом пугает?
— Пугает не в прямом смысле, — уточнила она, — Я там чувствовала себя в безопасности. Пугал механический подход к уничтожению человека. Не знаю, как объяснить…
— Я знаю, — перебила Эстер, — Это иное отношение к жизни и смерти. Наверное, дело в религиозной культуре. Культура Tiki не особо выделяет смерть из цепи повседневных событий. Люди рождаются, живут, куда–то уходят, и как–то живут там…
— Загробный мир, рай, ад и все такое? – уточнил Босуорт.
— Нет. Проще. Наллэ говорит: это как если человек ушел на лодке в море, и не вернулся. Наверное, он пристал к какому–то берегу, в этом мире или в другом. Знаете, у древних океанийцев каждый островок считался, в каком–то смысле, особым миром.
— Я читал статью о культуре Tiki, — заметил Второй советник, — Примитивные пещерные суеверия. Духи людей, животных и стихийных сил. Тотемы. Амулеты. Магия. Полная противоположность мировым религиям, на которых базируется современная культура. Так что, Жанна, если меганезийская система победит у вас в Новой Шотландии, то вы можете проститься со всеми формами культуры, кроме языческих ритуальных плясок.
— В каком смысле она победит? — спросила канадка, — что–то типа десанта марсианских боевых треножников из «Войны миров» сэра Уэллса?
Монтегю медленно покачал головой.
— Это не шутки, мисс Ронеро. Я уже говорил про агрессивную культурную экспансию. Никаких треножников. Но приходит день, и вы видите, что вокруг вас люди иной культуры, а признаки вашей культуры стремительно тают. Вы перестаете понимать собственных соседей и даже собственных детей. А они не понимают вас, и удивляются: зачем вы так сложно и неудобно живете? Зачем ищете какой–то смысл в жизни, думаете над умными книгами и сложными моральными проблемами? Станьте яркой коралловой рыбкой, птицей летящей над морем, кошкой на крыше. Мы вам поможем. Мы устраним вредных субъектов, которые мешают вам жить простой, счастливой животной жизнью. Мы применим высшую меру гуманитарной самозащиты к священникам–монотеистам, философам–идеалистам и правозащитникам–алармистам. Мы вышвырнем их из страны, вместе с их книжками, учебниками и проповедями. Мы сотрем даже память о том, что они были. И вот тогда настанет полное и окончателное счастье.
— И что из этого следует? — спросила Жанна.
— Мы должны, — ответил он, — вспомнить устои нашей культуры и научиться определять, что – свое, а что — чужое и смертельно опасное для нашей цивилизации. В противном случае, мы погибнем, растворимся, как Рим растворился в толпах варваров.
— И как вы намерены определять, мистер Монтегю? По какому критерию?
— Пока что я лишь назвал проблему. Согласитесь, она имеет место быть.
— Если нет критерия, то это все пустой звук, — заметил Босуорт.
— Есть понятие: традиционные ценности западной цивилизации, — пояснил Монтегю.
Спецагент скривился и почесал подбородок, став на секунду похож на трогательного доброго орангутана, озадаченного извлечением банана из запертого ящика.
— А нельзя ли конкретнее, Джентано? Для простых парней вроде меня.
— Если в общих чертах, — сказал Второй секретарь, — то вспомнить устои, значит найти точку, после которой наша толерантность превратилась во всеядность. Эту ошибку надо аккуратно исправить.
— Как далеко эта точка? – поинтересовалась Эстер, — До II мировой войны или после?
— Помилуйте, мисс Блэйз! Это вопрос к историкам, а не ко мне.
— Не скромничайте, — подзадорила она, — если вы уверены, что эта точка есть, то можете назвать время хотя бы с точностью до эпохи.
— Видите ли, эта точка лежит не совсем во времени. Она, так сказать, условна. Мы же не хотим повторить ошибки прошлого, такие, как расовая дискриминация. Я имею в виду, что надо вернуть в нашу жизнь некоторые неоправданно забытые ценности.
— Да назовите же их, наконец! – взорвался Босуорт.
— Ответственность, — спокойно сказал Монтегю, — Ответственное отношение человека ко всему, что его окружает. К семье, к соседям, к работе, к своему дому, к своей стране. К планете, на которой он живет и к человечеству, как, опять же, к семье, в неком смысле…
Жанна посмотрела на него с некоторым беспокойством.
— Мистер Монтегю, вы не забыли тему своего выступления? Я имею в виду: вы начали с защиты Рима от варваров, а сейчас цитируете манифест планетарного гуманизма.
— Э… Видите ли, мисс Ронеро, я имел в виду не просто ответственность, а именно такую ответственность, которая исходит из стремления к определенному идеалу. Я назову этот идеал иудео–христианским, не в религиозном, а в культурно–политическом смысле.
— Так бы сразу и сказали, — Босуорт облегченно вздохнул, — Ясное дело, что исламистов надо гнать в шею из западного мира. Хватит разводить толерантность, а то они совсем обнаглели, скоро на голову сядут.
— Гарри! Я совершенно не имел в виду мусульман.
— Ясно, — сказал спецагент и хитро подмигнул Второму советнику, — Не беспокойтесь, Джентано, тут все свои. Не заложат. Верно, девушки?
— Не заложим, — подтвердила Жанна.
— Я вообще скажу, что мы дискутировлпи об экологии и меганезийцах, — добавила Эстер.
— Ну! — весело согласился Босуорт, — Меганезийцы, если говорить про семью, ни черта не соответствуют христианскому идеалу. Многоженство, шведские тройки, и все такое. На счет экологии тоже… Засадили всю Центральную Африку своими мега–бананами…
— Ну, уж не всю, — возразила Эстер.
— …И пол–горы взорвали водородной бомбой.
— Это не доказано. Кроме того, при взрыве никто не пострадал.
Второй советник грустно вздохнул и констатировал:
— По–моему, вы так ничего и не поняли.
— Я, и правда, не поняла, — согласилась Жанна, — Допустим, меганезийская культурная экспансия угрожает тому образу жизни, который мне нравится. Давайте с этим бороться. Давайте опираться на наши современные достижения, на принципы свободы и развития личности, на мультикультурное разнообразие, разностороннее образование, на научное сообщество, на экономическую и социальную организацию и на мечту о будущем! ОК! Почему вы, мистер Монтегю, хотите опереться не на современность и не на будущее, а непременно на какие–то штучки в нашем прошлом, которые выглядят так паскудно, что вы даже боитесь их назвать своими именами?
— Потому, — ответил он, — что идеологическую атаку можно отразить только с помощью сильной собственной идеологии. У меганезийцев есть сильная идеология. У китайцев тоже есть сильная идеология. А на современном Западе ее нет, и ее надо найти.
— Допустим, — снова согласилась канадка, — но почему вы ищете в прошлом?
— Жанна права! – поддержал Босуорт, — Любой дурак знает: современному оружию надо противопоставлять современное, а не допотопное, а то охнуть не успеешь, как из тебя сделают решето с вот такими дырками (спецагент свернул из пальцев колечко калибром примерно 45 миллиметров, показывая размер дырок).
— С идеологией все наоборот, — возразил Монтегю, — она как вино, от времени становится только сильнее. Слово «традиция» звучит основательнее, чем слово «мечта».
Жанна равнодушно пожала плечами.
— Если даже и так – кто мешает придумать что–то новое и назвать словом «традиция»?
— Но это же будет… Э… Обман.
— Традиция – это всегда обман, — отрезала она, — идеология — тоже обман. Если вы решили мобилизовать общество путем тотального обмана, так, по крайней мере, не делайте вид, что вас заботит честность. Врать надо смело и нагло, как учил доктор Геббельс.
— И вы согласны с Геббельсом? – спросил Второй советник.
— Я согласна с фактами. Они говорят, что общество с легкостью верит в наглое вранье. Я не одобряю ложь, как метод управления, но раз вы этот метод выбрали, так будьте, хотя бы, последовательны.
— В точку, — поддержал Босуорт, — Меганезийцы так и делают. Они придумали Гавайику, которой никогда не было, и Мауна Оро, защитника людей и проводника прогресса. Все работает. Геббельс, конечно, был фашист и сволочь, но уж точно не дурак.
— Да что вы такое говорите! – возмутился Монтегю, — Нацизм осужден международным трибуналом как преступление против человечности! Псевдонаучные нацистские теории признаны позорной страницей в истории Европы…
— Это потому, — перебил спецагент, — что мы, американцы, вместе с Дядей Джо надрали Гитлеру задницу. Если бы не мы, то вся Европа до сих пор лизала бы нацистам сапоги, а нацистские теории изучались бы в европейских университетах, как самые научные. В Европе, у кого есть покровитель с дубинкой, тот и ученый. Это у них повелось еще со времен инквизиции. А у нас в Америке тот ученый, у кого результат. Фон Браун сделал ракету, которая летает, а Оппенгеймер — атомную бомбу, которая взрывается. И плевать, что первый был нацист, а второй — наоборот, еврей. Вы, Джентано собираетесь делать военную идеологию? ОК! Но делайте ее по науке. Я вот совершенно не против такой идеологии, по которой всю цивилизацию придумал Том Джефферсон. «Все люди созданы равными и наделены их Творцом неотчуждаемыми правами, к числу которых относятся жизнь, свобода и стремление к счастью. Для обеспечения этих прав людьми создаются правительства, черпающие законные полномочия из согласия управляемых». Умри – лучше не скажешь. А эти ваши греко–римляние — да пошли они на хрен…
