И они, взявшись за руки, осторожно двинулись в конец пещеры.
— Думаю, что и это не все, — сказала Каэ, когда они добрались до места.
— Ваша правда, прекрасная госпожа. За цепь нельзя браться просто так. Нужно сначала принять меры предосторожности.
Юноша наклонился и чем‑то тихо звякнул у основания каменной колонны.
— А вот теперь можно.
Он потянул цепь, и она легко подалась, будто ее постоянно смазывали маслом. Бесконечные метры металлических звеньев появлялись из прохода, а результатов все не было. Но наконец что‑то стукнуло о край «крысиного лаза», и показалось последнее звено с прикованным к нему крохотным ключиком. Эльбеской присел на корточки, взял ключик в руки и спросил Каэ:
— Вы уже знаете, где он?
— Перстень твердит, что прямо передо мной, но я его не вижу. Каменная стена, и все тут. А где он на самом деле?
Сайнанг вставил ключик в крохотную дырочку в центре одной из черных плит. Ее невозможно было бы обнаружить в полумраке пещеры, если не знать точно, где она находится. И когда юноша повернул его в замке, каменная стена напротив Каэ бесшумно отъехала в сторону, открыв глубокую нишу. Глыба, закрывавшая это отверстие, была настолько огромной, что армии каменотесов пришлось бы долбить стену вручную, чтобы открыть этот тайник.
В нише лежал небольшой сверток.
— Что же вы? — изумился Эльбеской. — Уничтожайте талисман Джаганнатхи.
— А никаких сюрпризов больше не будет? — Каэ вытянула руку с клинком, концом лезвия зацепила сверток и подтащила его к краю. Достала талисман Джаганнатхи и положила его на каменный столб. Затем высоко занесла меч.
Талисман заголосил от ужаса и торопливо стал уговаривать ее остановиться, одуматься, пересмотреть свое решение. Он давал выкуп за свою жизнь, потому что искренне считал себя живым существом; а сколько удивительных вещей он предлагал! Сколько сокровищ, сколько тайн, сколько нездешних знаний! Власть и богатство. Вечную любовь и вечную молодость. И даже жизни погибших друзей…
И жизни еще не погибших, но стоящих на пороге смерти… И тогда она ударила.
* * *
— Едем в Эль‑Хассасин, едем, едем, едем, едем, — тараторил перстень.
— Да, едем! Только замолкни! — сказала Каэтана, подтягивая подпругу седла.
— Мы едем в Эль‑Хассасин! — возвестил перстень, словно сделал крохотное открытие. — А меня ты возьмешь?
— Нет!
— А я буду тихий‑тихий!
— Пока что ты все время громкий‑громкий.
— Мое дело искать и находить талисманы Джаннатхи, а ты недовольна.
Каэ задумалась. Живой характер перстня ее поражал. Она и представить себе не могла, что эта штуковина так работает.
Сайнанг Эльбеской подошел к ней неслышными, легкими шагами:
— Таурта Феана ждет тебя. Хочет проститься. Я уже собрался, Куланн построил отряд, и если ты прикажешь, то мы готовы выступать хоть сейчас.
— Хорошо. Тогда передай, пожалуйста, всем, что мы тронемся в путь, как только я вернусь от государыни. А ты идешь к ней?
— Нет, мы только что простились и договорились ибо всем. Бабушка мудрая женщина, она не любит долгих прощаний. Из нее слезинки не выдавишь. Так что я готов окончательно.
— И тебе больше не с кем проститься? — Каэтана понимала, что задает не совсем деликатный вопрос, и на ответ не слишком рассчитывала.
— Я уже попрощался со своими собаками и своими соколами. Жаль, ты не видела моих ловчих птиц. Они по‑настоящему хороши. А больше мне и на самом деле не с кем прощаться. Так странно вышло в моей жизни.
«Действительно странно, — думала она, идя по бесконечным коридорам дворца. — Такой красивый мальчик, и такая страшная судьба. Неужели у него нет любимой? «
Таурта встретила ее приветливо и ласково, словно это и не она вовсе заживо распадалась в прах, испытывая невыносимые страдания.
— Ты не представляешь себе, Кахатанна, какое облегчение я испытала, когда почувствовала, что талисман Джаганнатхи перестал существовать. Теперь и Эльбеской, и я — мы умрем спокойно. Ты пообещала мне самое главное — не оставить мою страну без покровительства и помощи; пообещай еще, что не станешь спасать Эльбескоя от гибели в сражении. Пожалей его.
— Я понимаю, о чем ты. — Каэ кусала губы. Она не могла себе простить собственную беспомощность, но что ей было делать, если она и впрямь была бессильна помочь?
— Не вини себя, — сказала таурта. — Смело отправляйся в путь. Скоро тебе предстоит новое сражение. Все, что я вижу, — это странная вещица, осколок камня на бечевке. Чем‑то он для тебя опасен, хотя любое другое существо в этом мире сочтет его абсолютно безвредным. Всадник с соколиными крыльями несет его… Я стала бесконечно слабой и многое вижу как в тумане. Прости меня, что так нелепо и путано говорю о столь важных для тебя вещах.
— Спасибо за предупреждение, — искренне произнесла Каэтана. — Спасибо за доверие, спасибо за молодого сайнанга. Он очень хороший, и я постараюсь облегчить и его жизнь, и его смерть.
— Я буду ждать, — сказала государыня. — Я буду ждать наместника Хартума.
— Ты удивительная женщина, Феана.
— Нет, — улыбнулась та, — я всего лишь любящая женщина. Знаешь, сколько раз я кляла и это королевство, и этот талисман, и долг перед людьми? Но всякий раз я думала, что мой дорогой Кэдмон находил что‑то важное в этих абстрактных для меня понятиях, и я терпела дальше. Я и сейчас терплю страдания только затем, чтобы, встретившись с ним, честно посмотреть в его глаза. Чтобы он не отвернулся от меня там, за гранью, понимаешь?
— Даже больше, чем ты себе можешь представить…
— Ну вот. А ты говоришь, что я сильная. Я просто люблю. Ну, прощай. У меня совсем мало сил осталось. Прощай и всегда оставайся такой, как бы тяжко тебе ни пришлось.
— Прощай…
Выходя из спальни, Каэтана последний раз обернулась и посмотрела на таурту. Та лежала среди подушек и покрывал, укутанная плащом золотых, прекрасных волос, — старая, больная альсеида, безмерно любящая человека по имени Кэдмон…
* * *
Они ждали ее на границе Хартума и Эль‑Хассасина. Все‑таки они были настоящими воинами, и потому зрелище было прекрасным, если отвлечься от сути.
Катарман Керсеб построил своих рыцарей клином и сам встал во главе отряда. Закованный в блестящие стальные латы, щедро украшенные золотом; в сверкающем шлеме, увенчанном соколиными крыльями и с сетчатым забралом; в драгоценном алом плаще, вооруженный длинным мечом — он был на самом деле хорош. Его воины ощетинились копьями и мечами, приготовившись к битве. Знамена и штандарты трепетали на ветру, а зеркальные щиты унгараттов нестерпимо сверкали на солнце, слепя глаза противнику. Их кони нетерпеливо перебирали копытами, норовя сорваться с места; немного в стороне отдельной группой стояли герольды и оруженосцы.
Куланн осадил своего скакуна шагах в двухстах от войска противника, осмотрелся.
— Чему‑то его научили, — нехотя признал он. — Вот только меня это не радует. Как он сюда успел, хотел бы я знать?
— Я бы тоже очень хотел это знать, — подтвердил Барнаба. — Он должен был остаться в другом времени и просто не успел бы преодолеть такое расстояние, даже если бы скакал во весь опор и день и ночь. Его здесь не может быть.
— Вполне может быть, — сказал Магнус хмуро. — Наш добрый знакомый Корс Торун не чурается черной магии. Так что ему ничего не стоило открыть проход в пространстве. Это делается при помощи обычного зеркала.
— Ты нас утешил, — сказал Номмо недовольным тоном.
А Каэтана смотрела на Катармана Керсеба, всадника в шлеме с соколиными крыльями, и думала о том, что он принес с собой на границу Эль‑Хассасина…
Сражение началось бестолково и неожиданно. Просто Катарман Керсеб махнул рукой и одновременно пришпорил своего гнедого, отличавшегося, по всей видимости, злобным нравом. Конь сорвался с места и стрелой полетел по направлению к ручью, по берегу которого проходила граница с Хартумом.
— Если он перейдет ручей, — жестко сказал сайнанг, — то это означает начало войны.
— А кто об этом узнает? — спросил Куланн. Могучий сангасой не боялся унгараттов, но их было очень, очень много. И они были настроены более чем решительно.
Воины Сонандана растянулись длинной цепью, и, когда сверкающий клин кортеганских рыцарей вонзился в их ряды, они моментально расступились, и унгаратты пролетели дальше, уносимые своими яростными конями. А сангасои тут же ударили им в спину.
Это был короткий и жестокий бой. Сколь бы ни был искушен в сражениях титулованный унгаратт, Куланн как военачальник стоил больше. Он моментально сориентировался в обстановке, и уже через несколько минут было сложно определить, кто кого атакует. Сангасои теснили врага по всему небольшому фронту. Крики и стоны раненых далеко разносились по широкому цветущему полю, где проходила нейтральная полоса. Благоухали цветы, привлекая своим ароматов огромных, ярких насекомых. Высокая, по пояс, трава моментально скрывала упавших, и их быстро затаптывали взбешенные, грызущие удила кони. Всадники сшибались на всем скаку, стараясь увеличить силу удара за счет собственного веса. Особенно часто это практиковали унгаратты, на которых были тяжелые металлические доспехи. У сангасоев было преимущество в мастерстве и ловкости. Они легко уходили от несущегося на них неотвратимого, казалось бы, клинка, выныривали из‑под руки противника и вонзали мечи в самые незащищенные части тела — в горло, в лицо, рубили горизонтально на уровне пояса, где заканчивался панцирь. На каждого солдата Куланна приходилось около пяти унгараттов и по два‑три хассасина, которых Катарман Керсеб взял своими союзниками.
