не знал. Как они это делают?
– Щупальца себе отъедают.
– Тебе плохо, парень?
– Нет. Мне никак.
– Значит, плохо.
– Нет. Мне не плохо и не хорошо.
– Разве это нормально?
– Нет, наверное.
– Что врачи-то говорят?
– Что скоро пройдет.
– Не веришь?
– Верю.
– Но?
– Мне было очень страшно умирать. Я не хочу еще раз это пережить. Зачем меня выкопали?
– Вот тебе раз…
Карло попытался взять его за руку, но Артур отстранился.
– Вы напрасно старались.
– Послушай, – сказал Карло, – впереди сотни лет жизни. Чего горевать?
– А зачем мы живем?
– Ну… интересно же.
– Интересно… Мне тоже было интересно. А сейчас – нет. Сейчас я вовсе не тот, что был раньше. Вы выкопали другого. Я не хочу им быть, я вообще не хочу быть, мне не интересно, понимаешь?
– Нет.
– Правда?
– Честное слово. Объясни.
Секунду Артур смотрел на него блестящими, горячечными глазами.
– Да. Наверное, это трудно понять, не побывав в гробу. Хорошо, я попробую. Вот когда мне было интересно жить, я очень любил яблоки. Сладкие, краснобокие, хрусткие, они так восхитительно пахли, что перед тем как съесть, я нюхал их до тех пор, пока еще различал запах. И ради этого удовольствия был способен делать многие вещи, которые делать не хотелось, понимаешь?
– Не совсем, – осторожно сказал Карло.
– Ну, мы все живем, потому, что это приятно. Или, как ты говоришь, интересно. Так?
Карло кивнул.
– Значит, к жизни нас привязывают удовольствия. А еще страх умереть. Нас заставляют жить без спроса нашего мнения.
– Ограничение свободы выбора?
– Да. Вот осьминог тоже вынужден жить ради каких-то своих осьминожьих радостей. А потом должен переживать мучения осьминожьей смерти. Но ему легче, он об этом не думает. Что молчишь?
– Знаешь, я сейчас подумал, что без всех этих осьминожьих радостей разум, наверное, и не захочет жить. Скука.
Артур усмехнулся.
– Так что же, да здравствует обжорство и прочий эгоизм?
В нем проснулся скепсис, что радовало. Это уже не полное безразличие, мертвое безразличие. Одно то, что Артур продолжал разговор, давало надежду на переубеждение. Как бы смерть не опустошила душу, в пятнадцать лет трудно отвергнуть жизнь. Карло решил подзадорить мальчика.
– Выходит, что так.
– Зачем же тогда нужна мораль? – сейчас же встрепенулся Артур.
– Как ограничитель. Все хорошо в меру.
– Хорошо для кого?
– Для всех в целом и для каждого в частности. Пойми, ты перенес тяжелое потрясение, твоя душа сейчас близка к стерильности. Но дай время, все восстановится. Впусти в себя простые чувства.
– А надо ли?
– Тебе решать. Но это будет важное решение. Нельзя его принимать ненормальной головой. Что ты потеряешь, если немного повременишь?
– А вот эту самую стерильность, – быстро сказал Артур.
– Фи.
– Что – фи, что – фи!? Расфикался!
– Артур, послушай, помереть всегда успеешь. Зачем – сейчас, когда можно – потом?
– Затем, что сейчас не так страшно.
Карло почувствовал усталость. Обязанности коменданта еще не закончились. Так трудно быть взрослее, чем ты есть.
– Если ты расскажешь врачам, я тебя возненавижу, – сказал Артур.
– А меня ты тоже возненавидишь, да? – крикнула Дженни.
Она сидела на лестнице, прижавшись лбом к декоративной решетке, и, видимо, давно слушала их разговор.
– Ну, говори, ты, чудовище! Скажи мне прямо в лицо, ну!
Артур растерянно молчал.
– Ладно, – сказала Дженни и вытерла слезы. – Будь здоров.
Она прыгнула на второй этаж. Артур побежал за ней. Осьминог сцапал морскую звезду и выпустил темное облако. Уж этот-то поживал вовсю.
Карло вдруг вспомнил, что головоногого совсем недавно хотели съесть, а Дженни заступилась. И еще он подумал, что надо бы принести ей настоящего молока, тот недотепа ни за что не догадается. Хорошего такого молочка, которое теперь имеется в изобилии.
Дневник командира звездолета
27 августа. Сказать, что мы не ожидалинайти здесь детей, нельзя. Единственный сбежавший с Кампанеллы «Годдард» рано или поздно должен был обнаружиться, если не исчез так же, как «Фламинго» с «Альбасете». Неожиданно другое, этика тех, кто заварил всю кашу. Впору усомниться, существует ли у них мораль. Столько страданий перенесли девочки и мальчики! За что? Чем это может быть оправдано? И что выпало на долю детей и взрослых, улететь не успевших? Мы, люди, встретив чужую жизнь, так поступить не можем. Неужели Рональд прав? В том, что система Эпсилона – это забытая, оставленная без присмотра игрушка сверхцивилизации? Но даже в этом случае ее создателям нет оправдания. С точки зрения человеческой морали, конечно. Но мы не можем руководствоваться какой-то другой моралью. Именно здесь, на Эстабрионе, экипаж «Вихря» созрел для применения оружия. Я – тоже. Стартуем через два часа.
* * *
Карло с удовольствием надел новый, легкий, удобный, изящный скафандр. Ткань толщиной в два миллиметра плотно облегала тело, практически не пропускала тепла и почти не стесняла движений. В компактных баллонах из прочнейшего композитного материала содержались пятисуточный запас кислорода, минерализованная вода, питательный бульон. Все это весило в три раза меньше, чем пустые кислородные баллоны старых скафандров.
– Задание – область «Зет», – напомнила Ольга из диспетчерской.
По ее предложению было принято решение в оставшееся до прибытия «Цинхоны» время возобновить исследования Эстабриона. Для этой цели на планете оставили шнелльбот и собрали несколько ракетных платформ. Желающих полетать на них оказалось множество – от Абдуллы до Павлика, не просился один Артур.
Сначала допустили только старших ребят, но маленькие так протестовали, что им разрешили летать тоже, но в качестве дублеров, под присмотром. Сегодня с Карло, например, отправлялась зеленоглазая и очень несерьезная Фанни. Она уже ждала его в кресле на открытой площадке для экипажа, размещенной поверх груды топливных баков, нетерпеливо перебирая пряжки привязных ремней.
Карло приблизился, солидно попинал пневматические колеса, обошел аппарат кругом, и лишь потом прыгнул вверх. Но не рассчитал. Привыкнув к большому весу старого скафандра, он вложил в прыжок слишком много сил, поэтому взмыл над площадкой и завис, нелепо болтая ногами. Фанни фыркнула и поймала его за сапог.
– Привет, адмирал!
– Здорово, юнга, – недовольно пробурчал Карло.
С минуту он провозился в своем кресле, устраиваясь поудобнее, пристегиваясь, озираясь. Из пола выпятился грибовидный вырост, преобразившийся в панель управления. Приборы показывали, что можно ехать.
Карло потянул рычаг. Платформа тронулась. Переваливаясь на неровностях, машина направилась к космодрому.
– А сразу стартануть слабо? – спросила Фанни.
Она участвовала уже в третьем вылете, посему считала себя заслуженным асом, которого глупые взрослые дискриминировали сразу по возрастному и половому признакам одновременно.
Карло хладнокровно промолчал. Достигнув края летного поля, он остановил машину и запросил разрешения на взлет. В наушниках раздался сочный хруст разгрызаемой морковки.
– Валяйте, – сказала
