В апреле 1728 года известие о рождении в Киле у герцогини Голштинской сына послужило предлогом к грандиозным празднествам. Но в конце мая торжества были приостановлены — Анна, старшая дочь Петра I, умерла. Трудно было поверить в случившееся… Ведь после родов она стала быстро поправляться, и в Москву сообщили, что здоровье герцогини хорошее. Но случилось непредвиденное… В день крещения новорожденного в Киле был устроен фейерверк. Молодой матери еще нельзя было покидать свои покои, и она решила смотреть из окна на это великолепное зрелище. Ночь была сырая и холодная, с моря дул пронизывающий ветер, а Анна открыла окно и, несмотря на уговоры, долго стояла так, смеялась над придворными дамами, ежившимися от холода, и хвалилась своим русским здоровьем. К утру Анна почувствовала себя плохо, начался жар, дышать становилось все труднее. Десять дней боролись за ее жизнь. Но медицина оказалась бессильной. Старшая дочь Петра Великого умерла, едва достигнув двадцатилетнего возраста. Перед кончиной Анна выразила желание быть похороненной в России, вблизи могилы своего отца в Петропавловском соборе, что и было исполнено.
Тело герцогини Голштинской было перевезено в Петербург для погребения в родной земле. Царствующий племянник не поехал на похороны, а отправился на бал, который, по обыкновению, был устроен в этот день по случаю его именин. А вот цесаревна Елизавета тяжело переживала смерть своей любимой сестры. Ее как будто подменили; она заперлась у себя и отказывалась кого-либо принимать, много молилась; ее живость и беззаботность пропали, она похудела и побледнела, часто плакала.
За одним несчастьем в Доме Романовых последовало другое. В ноябре того же года резко обострилась болезнь сестры царя, Натальи. Она всегда была слабого здоровья, появился кашель и боль в груди. Доктора не обещали ничего хорошего. И вот она при смерти. В последние два дня император не отходил от постели своей любимой сестры, даже отменил намеченную охоту, что ему было совершенно несвойственно. Слезы по усопшей были искренними.
Народ пускали поклониться ее телу. Почти все плакали, жалели о ее безвременной кончине. Девушка лежала вся в белом, наполовину прикрытая парчой. Император едва сдерживал слезы. Среди придворных прошел слух, что причиной смерти могла быть не болезнь легких, а месть какого-либо тайного врага, «заинтересованного в смерти великой княжны». Но эти слухи не получили распространения.
После похорон сестры император из дворца Немецкой слободы переехал в Кремль. Он не захотел оставаться в доме, где все напоминало ему тяжелую утрату. Но возвращаться в Петербург, о чем сестра так просила его перед смертью, юный государь не торопился, а с первыми же весенними днями вновь уехал на охоту, продолжавшуюся на сей раз почти четыре недели.
У Остермана и иностранных дипломатов исчезла последняя надежда обратить императора к государственным делам. Способный и умный от природы, наделенный крепким здоровьем Петр II торопился жить. Всевозможные развлечения и забавы; катанье с песнями и музыкой, скачки, маскарады во дворце, а главное, охота привлекали его больше, нежели дела или учеба. А в угодниках и льстецах недостатка не было. Власть фактически находилась в руках Верховного тайного совета. На самом же деле в стране царило полное безвластие: царь развлекался, «верховники» сами ничего не делали и ни от кого ничего не требовали… Главным для высших сановников было повеселиться да удержаться в милости царской. Каждый заботился только о сегодняшнем дне, старался лишь извлечь как можно больше выгоды лично для себя. Юный император постоянно находился под влиянием какой-либо дворцовой партии, а в последнее время под воздействием старой боярской аристократии, возглавляемой князем Долгоруким, отцом большого семейства. Он объявил себя противником преобразований своего деда, и ничто не влекло его к делам государственным.
В забвении оказался и российский флот, рожденный и выпестованный Петром I. Молодой царь заявлял: «Когда нужда потребует употребить корабли, то я пойду в море, а гулять по нему, как дедушка, я не намерен».
Страшный беспорядок царил и в сухопутных войсках. Однажды в апреле 1729 года в Москве вспыхнул пожар в Немецкой слободе. Тушить его были вызваны солдаты гвардии. Они врывались в дома, разбивали двери и окна топорами, вытаскивали сундуки, шкафы, лезли в погреба и тащили все, что могли. Хозяевам, которые пытались противиться мародерству, они угрожали разбить голову. Офицеры молча наблюдали за действиями солдат, не вмешивались, а толпа поощряла: «Дайте пограбить немцев!» Лишь прибытие царя на место несчастья положило конец этим беспорядкам, но виновники грабежей наказаны не были…
Вот что писали о России того времени иностранные дипломаты:
«Все идет скверно. Император не занимается делами и не думает ими заниматься. Никто ничего не платит… всякий ворует, сколько может. Огромная государственная машина является игрушкой личной выгоды, без всякой мысли о будущем…»
«Государство, созданное великим дедом, осталось без поддержки и труда. Никто не хочет ничего брать на себя и молчит. Его можно сравнить с кораблем, терзаемым бурей, лоцман и экипаж которого пьяны или заснули…»
«Никакое правило чести, дружбы или благодарности не руководит русским народом. С одной стороны — это полнейшее невежество, а с другой — дух скаредной наживы».
Все приходило в упадок. Пожалуй, только иностранные дела и были в надежных руках. Ими ведал Остерман, редкий по уму человек, кристально честный. Он по-прежнему пользовался неограниченным доверием юного императора, но воздействовать на него уже не мог.
Хотя Петр II, как отмечали некоторые, и напоминал чем-то своего великого деда Петра: оба в молодом возрасте стали самодержавными государями, оба рано познали вокруг себя раболепство и угодничество, и тот и другой не терпели никаких возражений, — но все же это были совершенно разные люди. Юного Петра I отличала любознательность, желание научиться делать то, за что брался, искать и создавать новое, а его внук любил повторять: «Знатным особам все это ни к чему и вообще не обязательно быть образованным, так как царь все равно выше всех, каким бы он ни был». Эти взгляды внушались ему и со стороны его новых друзей — князей Долгоруких. Они же подыскали для него и новую невесту.
Ею была дочь одного из братьев Долгоруких — княжна Екатерина. С прекрасным цветом лица, густыми черными волосами и большими, необыкновенно выразительными черными глазами, она была очень красива и умела нравиться мужчинам. Девушка сумела привлечь и внимание молодого царя, который все еще не переезжал в Петербург, а продолжал оставаться в древней российской столице. О любви княжны к графу Братиславу, брату немецкого посланника, которого она уже считала своим женихом, родственники, конечно же, умолчали. Они и не думали из-за каких-то нежных чувств отказаться от величия и блеска, которые их ожидали благодаря браку Екатерины с царем. Княжна не смела противоречить. Скрывая свою печаль, она должна была объявить императору о своем согласии.
Обручение состоялось ровно через год после смерти сестры императора Натальи. На торжество были приглашены все высшие сановники с семействами, многие московские жители. Присутствовали и члены императорской фамилии: тетки жениха — цесаревна Елизавета и герцогиня Мекленбургская со своей дочерью Анной, и царевна Прасковья Иоановна, а также бабушка юного государя, бывшая инокиня Елена, вдруг как бы воскресшая из мертвых. Теперь ее называли «великая государыня Евдокия Федоровна». Приехала она из своего заточения и по приказу императора поселилась в одном из строений Новодевичьего монастыря.
Монастырь этот был построен еще при отце Ивана Грозного в память об одной из побед над татарами. Но особую известность он приобрел во время заточения в этой обители царевны Софьи, которая здесь и скончалась. И вот поселилась в Новодевичьем первая жена Петра Первого, но уже не как узница, а как царица. Содержалась она в полном довольствии и при надлежащем штате, отныне ей отдавались всевозможные почести.
Много страданий выпало на долю этой женщины, несмотря на то что она сначала не была пострижена, а только должна была жить в монастыре под «строгим надзором» игуменьи. Уже первые годы за стенами Суздальской обители, вдали от Москвы и сына, не пошли на пользу ее красе: поблекли румяные щеки, стала тоньше русая коса, появились седые волосы, морщинки. Сказались недосыпание, долгие молитвы, однообразная пища, душный воздух кельи, строго регламентированная жизнь за монастырскими стенами. Но нашелся и у нее друг — Степан Глебов, майор, приехавший в Суздаль для проведения рекрутского набора. Стал он навещать бывшую царицу, беседовать с ней. Ему она могла не только излить свою душу, но и пожаловаться на своих гонителей. Евдокия познала с ним женское счастье: привязалась к майору, полюбила его. Любовь эта, однако, длилась недолго и закончилась трагично.
