К сожалению, до сих пор не имею я никакого известия об участи посланных картин. Вероятно, Вы уже благоволили их видеть. Кроме сих, я приготовил шесть сюжетов, из которых три — отделаны и к выставке будут представлены Вашему высокопревосходительству. Одна представляет лунную ночь, во второй — ясный день на южном берегу, в третьей буря. Сверх того, сделал я еще несколько новых опытов и эскизов, думал уже приступить к отделке всего, чтобы привезти с собою в Петербург, не пропуская данного мне срока».
Лунная ночь в Крыму. Гурзуф. 1839 г. Холст, масло. 101 * 136,5 см. Сумский художественный музей.
Одновременно с летом закончились выданные Академией деньги, и Гайвазовский вынужден просить выдать ему хоть сколько-нибудь на продолжение работы. Проклятая нищета, вот, казалось бы, совсем недавно вернулся из Петербурга с карманами, полными денег, и что же, они покинули его, точно перелетные птицы. Предатели деньги!
Впрочем, рано предаваться панике, Гайвазовский на хорошем счету, учителя за него горой, академическое начальство знает — этот не подведет, не обманет. «Вследствие словесно представленной мною просьбы Вашей к Академии, в письме на мое имя Вами изъясненной, об оказании Вам денежного пособия для пребывания в Крыму и спокойного продолжения занятий Ваших живописью с натуры, по уважению к тому, что Вы употребили уже почти всю сумму, пожалованную Вам государем императором за картины, на заготовление художественных потребностей к путешествию, собственную экипировку, проезд в Крым и переезды в Крыму, а также на пособие родным Вашим, Правление императорской Академии художеств, приняв во внимание эти обстоятельства, а равно известное трудолюбие Ваше и хорошую нравственность, с согласия его высокопревосходительства г. президента определило: назначить Вам в пособие 1000 руб., которые при сем к Вам и посылаются, но с тем, чтобы Вы взамен оных, представили по возвращении Вашем какую-либо картину в собственность Академии».[97]
За зимой пришла и новая весна. Время, неизменно значимое и полное сюрпризов для художника. На этот раз к дому Гайвазовских подъехала рессорная бричка, из которой вышел сам начальник Черноморской береговой линии, знаменитый, легендарный генерал Раевский, среди прочих подвигов и славных дел которого, в частности, значился эпизод двадцатого года, когда во время войны с французами боевой генерал не только шел в авангарде войск, на передней линии, а плечом к плечу с ним бились его юные тогда сыновья. Как написал о генерале восторженный Жуковский:
Раевский, слава наших дней,Хвала! Перед рядамиОн первый, грудь против мечей,С отважными сынами.
Айвазовский прекрасно знал современную поэзию, а Николай Николаевич Раевский был ко всему прочему интересен ему дружбой с Пушкиным, который, а из этого не делалось секрета, посвятил Раевскому поэму «Кавказский пленник».
Прими с улыбкою, мой друг,Свободной музы приношенье:Тебе я посвятил изгнанной лиры пеньеИ вдохновенный свой досуг.
Поэтому можно себе представить гамму чувств, которая охватила молодого человека при виде кумира своего детства.
Николай Николаевич много слышал о талантливом феодосийском художнике, читал о нем, кроме того, о «морском волчонке», как прозвали Ованеса моряки-балтийцы, ему прожужжали все уши на его собственном корабле. И вот теперь Раевский лично заехал познакомиться с Гайвазовским, а заодно сделать ему заманчивое предложение.
Сам Николай Николаевич держал путь на Кавказ, дабы руководить высадкой десанта.
Целый день они провели вместе, Айвазовский показывал Раевскому самые прекрасные места Феодосии, Николай Николаевич рассказывал ему об Александре Сергеевиче. Последние работы художника вдруг словно вернули Раевского в дни его молодости, в то время, когда Пушкин читал ему свои стихи и стихи Байрона,[98] а рядом плескалось теплое море. Рядом были дети — вся семья в сборе.
Раевский рассказывал о том, как вместе с Пушкиным они поднялись на Ай-Петри, чтобы увидеть оттуда восход солнца, и художник немедленно попросил проводить его на то же самое место. «Восход солнца с вершины Ай-Петри, откуда Пушкин любуется им» — хорошее название для картины, несколько длинновато, но почему нет? Хотелось написать Пушкина, стоящего над бурным морем, чтобы небо было темным от туч, а волны пенились, грозя неминуемой бедой. Поэт, читающий стихи бушующей стихии или просто вглядывающийся в даль. Впрочем, отчего не написать несколько картин?
Айвазовский законспектировал рассказ Раевского и тут же не удержался и приписал название запланированных картин: «Пушкин у гурзуфских скал», «Семья Раевских и Пушкин», ну и разумеется, «Восход солнца с вершины Ай-Петри, откуда Пушкин любуется им».
Знакомство с H.H. Раевским само по себе подарок судьбы, но великолепный генерал приехал отнюдь не из праздного любопытства, в его силах пригласить художника отправиться с ним на Кавказ, где можно будет наблюдать настоящие боевые действия флота, а заодно порисовать виды восточных берегов Черного моря! Добавим — порисовать берега, в то время еще малоизученные и неизвестные русскому зрителю.
Небывалая удача, подарок, от которого молодой маринист просто не имеет права отказаться, но как же тогда приказ государя? Что произойдет, нарушь он приказ вернуться в установленный срок? Ованес уже знает, как несладко попасть в немилость. Но Раевский, Кавказ, самая настоящая высадка десанта…
Не в силах отказаться от предложения Николая Николаевича, Гайвазовский пишет письмо президенту Академии художеств, в котором просит продлить срок командировки и разрешить ему участвовать в военных маневрах русской эскадры у кавказских берегов: «…генерал Раевский, начальник прибрежной кавказской линии, проезжая через Феодосию к своей должности для совершения военных подвигов при занятии мест на восточных берегах Менгрелии, был у меня в мастерской и настоятельно убеждал меня поехать с ним, дабы обозреть красоты природы малоизвестных восточных берегов Черного моря и присутствовать при высадке на оные войск, назначенных к боевому занятию означенных береговых мест.
Долго не решался я на это без испрошения позволения Вашего, но, с одной стороны, убеждения генерала Раевкого и принятые им на себя ходатайства в испрошении мне сего позволения, с другой — желание видеть морское сражение при этакой роскошной природе и мысль, что изображение на полотне военных подвигов наших героев будет угодно его императорскому величеству, наконец, совет доброжелателя моего Александра Ивановича Казначеева — решили меня отправить в поход аргонавтов, тем более, что и сам А. И. Казначеев, давний друг Раевскому, отправился с ним почти для меня». Мы не станем приводить полный текст письма, повторюсь, что Гайвазовский действительно находился в Академии на хорошем счету, добавлю только маленькую подробность, которая, я надеюсь, убедит читателя в том, что Иван Айвазовский или Ованес Гайвазовский, как называли его в Феодосии, был отнюдь не пай-мальчиком. Когда ему было велено вернуться в стены доверяющей ему Академии? 1 марта 1839 года. Письмо же Оленину датировано ни много ни мало 27 апреля 1839 года, то есть без малого после двухмесячного прогула, и пишет его «послушный академист» не из Феодосии, а из местечка Тамань, что по пути на Кавказ. Иными словами — не спрашивая никого и ни о чем, Гайвазовский рванул за Раевским, догадавшись отписать Оленину, упросив его продлить отпуск, уже находясь в дороге.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
