Впрочем, на этот раз все обошлось более или менее удачно. Айвазовский положил потерявшего сознание Фредерикса в лодку и, сев на весла, быстро доставил раненого на корабль, где сдал его с рук на руки врачу, после чего не менее поспешно вернулся на берег, где уже затихало сражение.
Ованес шел по берегу, на котором лежало несколько трупов незнакомых ему офицеров, где-то в лесу звучали выстрелы и слышалось «ура», он пропустил само сражение, но много бы он рассмотрел, прячась со своим портфельчиком за каким-нибудь стволом, ожидая, что в любой момент его подстрелят чужие или свои?
В это время батальоны Тенгинского полка обошли неприятеля с тылу и перешли в штыковую атаку. Горцы отступали известными только им тропами, оставляя на поле боя убитых и раненых.
Оглядевшись вокруг и признав увиденное достойным быть запечатленным для истории, Айвазовский начал рисовать.
Глава 10
Не то, что мните вы,Природа — не слепок, не бездушный лик.В ней есть душа, в ней есть свобода,В ней есть любовь, в ней есть язык.
Ф. И. Тютчев
Вечером художника отыскал Лев Пушкин, пригласил поужинать, чем бог послал, Ованес не отказался. Вместе они добрались до палатки, где пировала веселая компания. Пенилось в бокалах принесенное по такому случаю с кораблей шампанское, и то и дело кто-то поднимал тосты, славил победителей или просто предлагал выпить во имя дружбы или нового знакомства.
Айвазовского и Пушкина встречали радостными криками, им сразу же нашлось место у импровизированного стола. Разлили вина, рядом с Ованесом оказалось блюдо с мясом и какой-то зеленью.
Весело отрекомендовав собранию своего нового друга, Пушкин опрокинул себе в глотку очередную порцию вина и тут же налил по новой. Не любивший пить Ованес выразительно прикрыл свой бокал рукой.
— Вот те раз — дружишь с Брюлловым, а вина не пьешь?! — откровенно изумился Лев Сергеевич. Все знали, что Карл Павлович был первым по питейной части. Художнику снова налили, требуя, чтобы тот непременно выпил за своего учителя. Айвазовский нехотя подчинился, заметив при этом, как сам Брюллов обычно после попоек мается с головной болью, проклиная на чем свет стоит собственное безрассудство.
Вот и хорошо, что отказался пить, потому что в этот вечер судьба приготовила Гайвазовскому новые сюрпризы, о которых он пока еще не догадывался. Наметанный взор художника скользил по лицам и мундирам, с кем-то он уже встречался на «Колхиде», кого-то видел на «Силистрии», но… что такое? — трое сидящих за столом были в форме рядовых. Ованес присмотрелся, присутствующие офицеры явно держались с этой троицей на равных, если не сказать, более почтительно. Так обычно стараются услужить приехавшему на праздник любимому учителю, герою сражений, о которых читал до этого. Да и лица… безусловно, эти люди принадлежали к высшему сословию, на мгновение Гайвазовскому показалось, что он узнал весельчака с лихо завитыми гусарскими усиками, прямым римским носом и залысинами. Безусловно, он либо видел его лично, либо его портрет, или на худой конец был знаком с кем-нибудь из его родственников. Таких людей обычно не забываешь, слишком характерная внешность. Его приятель, несколько одутловатый господин с колкими карими глазами и тяжелым подбородком, — тоже был по-своему примечателен.
Что делают рядовые в офицерской компании? Кто они, отчего запросто рассуждают о Брюллове и Кукольнике, Ромазанове, имеют собственное мнение относительно статей Белинского[108] или произведений Гоголя? Вопросы не находили ответа, пока приведший художника в офицерскую палатку Лев Сергеевич не догадался представить странных незнакомцев, столь сильно заинтриговавших своих видом и одеждой Айвазовского.
Перед опешившим от неожиданности художником сидели легендарные участники декабрьского восстания против царя, разжалованные в солдаты и отправленные на неспокойный Кавказ в поисках случайной пули или кинжала какого-нибудь горца, — Александр Иванович Одоевский,[109] Николай Иванович Аорер[110] и Михаил Михайлович Нарышкин.[111]
Они распрощались далеко за полночь, не уставая задавать Гайвазовскому интересующие их вопросы о знакомых и друзьях, о новых художественных выставках и театральных новинках, о Бруни, Виталли, Лоди, Брюллове, новой звезде Лермонтове…
В сопровождении кого-то из офицеров Гайвазовский добрался до своей каюты и рухнул спать, выдохшийся, раздавленный впечатлениями этого насыщенного дня. А с рассветом на палубе корабля он вдохновенно писал портрет адмирала Лазарева.[112] Гайвазовский решил, что будет лучше, если напишет портрет во весь рост, адмирал позволил себя уговорить, но утомился и после двух часов позирования запросил пощады и скрылся в каюте.
Гайвазовский тоже был не прочь немного отдохнуть, но тут его затребовал к себе на корабль Раевский. Не подозревая грозы, Ованес сел в лодку и вскоре стоял перед добрейшим Николаем Николаевичем, понятия не имея, ждет ли его гнев или милость, и заранее соглашаясь с любым решением своего покровителя. А перед Раевским стояла отнюдь не простая задача — с одной стороны, приглашенный лично им участвовать в военной операции штатский художник, да еще, можно сказать, и не художник, а учащийся академии, умудрился свести опасное знакомство сразу с тремя декабристами! И что после всего этого с ним прикажете делать? С одной стороны — Иван Гайвазовский безусловно виноват, надо же думать, с кем дружить, а от кого и бежать, и чем быстрее, тем лучше. Шпионы повсюду. С другой стороны — вина самого Раевского была не в меньшей, а, пожалуй, и в большей степени. Сам пригласил невинного ребенка, позволил ему перебраться на флагманский корабль, а предупредить, с кем можно общаться, а с кем не следует — и не соизволил. Да и мог ли заранее знать Иван, с кем его познакомят? Вряд ли. Хлопнули по плечу, пригласили зайти в палатку, налили вина, а там уже… не бежать же, в самом деле?.. Так что, по всему выходило, его это вина — опытного, старого, мудрого. Плохо другое — дойдет опасная новость до государя, он — адмирал — ограничится выговором, а вот художник…
Гайвазовскому нужно было исчезнуть, и чем быстрее, тем лучше. При этом Николай Николаевич опасался обидеть, судя по всему, ранимого и впечатлительного юношу, и тем более не собирался объяснять причины, побудившие его вдруг избавиться от гостя, Лазареву. Наконец соломоново решение было найдено. Раевский отправит Айвазовского в Абхазию. Он ведь направлен в Крым — писать, вот пусть и пишет. Только на этот раз под бдительной охраной офицера абхаза по фамилии Звамба,[113] которому для отвода глаз было дано другое задание.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
