Он должен быть там — что бы это ни было! Никита выбрался из расщелины и побежал на звук. Едва не провалился в какую-то яму, чертыхнулся, выхватил телефон, в котором имелся фонарик с тремя режимами яркости и еще не посаженный аккумулятор, побежал при свете.
Бежать пришлось недолго, гуща деревьев заглушала звуки. Показалось одно из немногих открытых пространств в этих дебрях, три сосны, между ними и протекало действие. Он погасил фонарь, прижался к стволу, всматриваясь в темноту. Там действительно копошились несколько тел, причем двое или трое уже лежали без движения. Какого-то мужчину били, а тот сопротивлялся, наносил ответные удары, но без особого успеха.
— Толян, мы справимся… — прохрипел кто-то. — Свяжись с генералом, пусть высылают подкрепление в третий квадрат.
Никита чуть не ахнул. Невероятно, но действительно два ночных дозора пересеклись в пространстве и кого-то отловили. Из груды копошащихся тел вывалилось что-то грузное, отбежало в сторону, стало выискивать рацию под ремнями и штанами. Охранник стоял к Никите задом, он уже извлек свое чертово приспособление. Россохин подкрался, легонько свистнул на ухо, тот, ошеломленный, повернулся — и впал в прострацию, ослепленный ярким светом. Больше и не требовалось. Он ударил от души мозолистым кулаком, призывая всю мощь отдохнувшего в расщелине организма. Никита немного переусердствовал. Челюсть треснула, посыпались зубы. Обладатель опустевшего рта грузно повалился, забился в припадке, забулькал, как болото, поглотившее утопленника. А Никита уже рвался дальше. Появление нового игрока пока осталось без внимания, он мазнул место драки рассеянным светом, чтобы сориентироваться. Потом отбросил фонарь, схватил за шиворот охранника, который занес кулак, чтобы раздробить кому-то челюсть. С Никитой действительно происходили метаморфозы. Он чувствовал себя Невероятным Халком, способным сокрушить даже танк. Драчун не обладал внушительной массой, он задергался, когда почувствовал, что отрывается от земли. Незабываемое чувство полета — ноги прочертили дугу и треснулись об сосну коленными суставами. Никита словно выбивал о дерево запылившийся коврик. Это были уже не ноги, а кожа, набитая бисером. От убийственной боли охранник потерял сознание. Но даже после этого те трое не сразу включились. Они почуяли неладное, но пока вставали, хлопали глазами… Затворная рама «Кипариса» оказалась не в тех руках, она вонзилась в макушку, и обладатель последней даже не смог осознать, как ему не повезло. Раскололся череп, а далее уже не важно… С последними двумя он расправлялся пылко, мстительно, не расслабляясь. Одному свернул кисть, превратив ее в болтающуюся погремушку, другому размозжил колено пяткой, и тот не успел выстрелить, хотя пытался. Потом столкнул их лбами и добивал по одному, не вслушиваясь, что они там лепетали — мол, не надо, их заставили, у них семеро по лавкам, старенькие мамы… Значит, мамы виноваты, что выросло у них такое дерьмо!
До греха он не довел, но инвалидность этим «молодцам против овец» обеспечил с гарантией. Никита прислонился на мгновение к сосне, отдышался. В лесу господствовала тишина. Только потерпевшие издавали жалобные звуки. До лесничества здесь было метров шестьсот — услышать шум драки оттуда не могли. Россохин забросил автомат на плечо, подобрал телефон с фонариком, растоптал рацию. Запнулся о тело охранника в униформе, лежащее без движений. Впрочем, оно тут лежало еще до его появления на сцене. Единственный охотник, с которым удалось справиться «овцам»…
Кстати, насчет «овец». Он осветил мужчину в брезентовой штормовке. Тот, кряхтя и выплевывая кровь, силился привстать на колени. Мужчина средних лет, во всяком случае предположительно. Чтобы убедиться в этом, следовало отмыть лицо.
— Мать пресвятая, Никита, вы просто монстр какой-то… Мне рассказывали, но я не верил… Спасибо, что подоспели, дайте руку.
— Подождите, — растерянно пробормотал Никита, помогая незнакомцу подняться. — Полагаю, вы не такой уж незнакомец. Мы никогда не сидели за одной партой?
— Боже упаси сидеть с такими за одной партой! Спасибо, Никита, вы так вовремя! Майор Коваленко Петр Емельянович, начальник отдела собственной безопасности Центрального РУВД. Мы с вами встречались, и у меня сложилось впечатление, что вы не горели желанием продолжать знакомство и пользоваться моими услугами… — мужчина отдышался, сморщился. Похоже, серьезных увечий ему не нанесли, отделался шишками и ссадинами. — Держу пари, Никита, вы подозревали, что это я вас сдал. Увы, это был не я, а Карпухин.
— Простите, Петр Емельянович, давайте об этом позднее поговорим… — голос Никиты задрожал, упругий спазм вырос в горле. Он, пошатываясь, переступал через тела. Еще одно тело в штормовке — к нему, издавая трагические звуки, устремился Коваленко, свалился на колени, перевернул. Безвольно свесилась голова, мелькнул в свете фонаря нос с горбинкой, остекленевшие глаза.
— Твою-то мать, Олежку убили… — сломавшимся голосом поведал Коваленко и всхлипнул. Потом он вскинул голову, стал кого-то отыскивать взглядом в полумраке. — Господи, Ксения, с вами все в порядке? Вы живы?
Ксения? Какая еще Ксения?! Никите стало дурно. Желчи скопился полный рот. Раскалилась голова, сердце застучало, как оркестровый барабан. Не подводило его предчувствие! Он увидел еще одно тело, лежащее ничком, довольно мелковатое, хрупкое, чтобы участвовать в драке наравне с мужчинами. Потная прорезиненная куртка в обтяжку, штаны из болоньевой ткани, кроссовки, вязаная шапочка с завязками под горлом. На поясе ремешок и пара кожаных сумок… Никита заволновался, как ни разу в жизни, фонарик вытанцовывал в руке, кислород не поступал в легкие. Он повалился на колени, стал переворачивать тело. Господи, оно зашевелилось и застонало! Руки тряслись, мужчина направил фонарик в лицо. И завыл, как умственно лишенный, когда расклеились родные глаза — он и не чаял их уже увидеть! Шевельнулись опухшие обветренные губы, и Ксюша стала судорожно ощупывать его руку…
Похоже, он потерял сознание от излишка эмоций. Или не терял, но память отшибло. Никита сжимал это щуплое тельце в объятиях, лепетал бессвязную чушь. Он был счастливейшим человеком в мире, ощупывал ее, рассматривал — не подсунули ли восковую копию? И далеко за кадром осталось беспокойство, что теперь они все трое под колпаком, через несколько часов шквал огня накроет этот лес (война, как и обед — по расписанию), и придется психовать уже не только за себя. «Но почему придется психовать? — временами успокаивал внутренний голос. — Если они каким-то образом сюда попали, значит, можно уйти точно так же!»
— Я точно не спятил? — спросил Никита, отстраняясь от мысленно похороненной женщины. — Это ты, это я, а рядом с нами еще какой-то мужик… Ты точно не умерла?
— Точно не умерла, — согласилась Ксюша, осыпая его поцелуями. — Только время провела, Никитушка… Но со мной не один был мужик, а двое. Олежку Мельникова убили, ему свернули шею… — она хлюпала носом, склонялась над мертвецом, гладила его по плечу, а Никита чувствовал себя неловко, он не знал никакого Олежку Мельникова, жалко, конечно, человека, хороший, видимо, был мужчина, согласился помочь и погиб в неравном бою, не имея должных навыков.
— У него дите восьмимесячное осталось, — мрачно сообщил Коваленко, стаскивая куцую шапчонку. — И жена такая славная, я ее еще со школы помню. Эх, судьба-злодейка, не щадит достойных. Никита, давай-ка отнесем его в овраг, камнями временно заложим, не оставлять же человека в этой гнусной компании.
— Давай, Петро, — согласился Никита. — А время придет — погребем по-человечески…
Они уходили к западным скалам, бренча добытым в бою оружием, устроили могилу на скорую руку, посидели несколько минут, потащились дальше. Коваленко прихрамывал, но ничего серьезного. Ксюша получила кулаком по лбу, что и вызвало кратковременную потерю сознания. Но и с шишкой она смотрелась великолепно. Никита не отпускал ее ни на минуту, обнимал, лез целоваться грязными губами. Она шептала, что никогда не целовалась с синяком — Никита не возражал, но добавлял, что это всего лишь синяк, который сойдет через неделю. А Коваленко за спиной бурчал, что пора им это дело прекращать, а то ему тоже хочется. Они устроились на привал недалеко от скальной гряды, опустились без сил.
— Держи, ты должен поесть… — они выкапывали из сумок какие-то припасы. Коваленко вскрывал ножом консервы, а потом этот же нож трансформировал в ложку. Никита не ел уже целую вечность. Он давился рыбными «деликатесами», хрустел высохшим хлебом, в один присест одолел банку перловой крупы с «условным» мясом, которую еще с армии ненавидел. Потом Коваленко сунул ему фляжку, он отхлебнул, и чуть глаза на лоб не полезли.
— Это что, Петро? Ты охренел!
— Чистый, чистый, не волнуйся, — добродушно бурчал майор полиции. — Коньячный спирт — обладает улучшенными вкусовыми качествами и полезен для организма в любых количествах. У наших смежников такого конфиската — полный склад. Только им мужики и спасаются.
