Свою одежду Йэн хранил в небольшом сундуке, хотя, когда он собирался на войну, ему пришлось надеть на себя почти все, что у него было. И потому там ничего не осталось, кроме двух латаных-перелатаных синих рубашек, что я сшила для него, когда мы только поженились. Как ни старалась, получились они кособокими, но Йэн никогда не жаловался, лишь приносил их мне каждый раз, когда протирались старые заплатки. У меня еще сохранился кусок той синей ткани. Удивительно, но эти рубашки протянули дольше, чем мы с Йэном.
В угол сундука был заткнут сломанный деревянный гребень. Йэн всегда ходил с длинными волосами. Говорил, что ему нравится чувствовать, как ветер сдувает их с лица, когда он на воде. Вечером перед отъездом он сел у очага в одних брюках и коротко подстригся. Я подумала, что заберу несколько прядей и вложу их между страницами Байрона, но Йэн швырнул все в огонь. Да и я не настолько была сентиментальна.
И на самом дне ящика я нашла помятую жестянку из-под печенья, покрытую коркой морской соли и заржавевшую по краям. Должно быть, она всегда лежала в его походном мешке, пока он не опустошил его, собираясь в армию. Открыть банку я смогла только с помощью ножа. И — о Дэйви, — там был спрятан мой первый изданный сборник стихов, «Волны к Пейнчоррану». Мы еще не были женаты, когда я подарила Йэну эту книгу, и не знала, прочитал ли он ее. Страницы покоробились от воды, а в середине, возле стихотворения о летних ночах, я нашла локон своих волос. Карандашом Йэн подчеркнул слова «теплый, как дыхание на моем лице». Рядом с книгой лежала вырезанная из дерева погремушка для младенца.
С тех пор я так и сижу, закутавшись в его старый свитер и глядя в огонь. Вчера приходила махэр и только поцокала языком при виде того, как я обливаюсь потом перед очагом в шерстяном свитере. Она натаскала воды для мытья и принялась готовить рыбный пирог. Пока он пекся, она помогла мне вымыть волосы и спросила: «Это чувство вины тебя мучает?»
Как же мне объяснить ей, что я виню себя не за то, что люблю тебя, а за то, что недостаточно люблю Йэна? Ведь все то время, что я думала, будто муж отворачивается от меня, он не делал этого. Он уплывал, гоняясь за сельдью до самого Норт-Минча, но брал с собой частичку меня. Йэн никогда не покидал меня.
Внутри пустота. Тогда, когда пришло первое извещение о том, что Йэн пропал без вести, я сказала себе, что он мертв. Тогда я выплакала все свои слезы. Разве могла я сказать себе что-то иное? Надежда бесполезна в таких случаях — она принесет лишь разочарование.
Дэйви, я не знаю, как мне быть. Скорбеть? Я не пролила ни слезинки, когда получила письмо, и после тоже не плакала. Этого никто не поймет. Потому я и из дома не выхожу. Скажут: «Вон идет вдова, которой все равно».
Только это не так. Он был моим мужем. Как мне может быть все равно?
Не знаю, каких слов я жду от тебя. Я не вполне уверена, зачем вообще пишу, но это единственное, что я еще делаю. Махэр велела мне не останавливаться. Она сказала, чтобы я продолжала писать «своему американцу», потому что для меня нет иного способа выкарабкаться.
Пожалуйста, не оставляй меня, Дэйви.
Сью
Глава восемнадцатая
Маргарет
Пекан-Милтен, Скай
Суббота, 31 августа 1940 года
Милый Пол!
После того как бабушка нашла меня у «Сео а-нис», мы поехали к ней. Она понимала, что я переполнена вопросами, но отложила ответы на потом. Сказала, что мы поговорим позже. На огне стоял большой горшок с похлебкой из овсяной муки. Она усадила меня за стол напротив дедушки и дяди Уилли — двух морщинистых, обветренных, как скалы, мужчин. Бабушка не сводила с меня живых черных глаз, но дед за всю трапезу ни разу, кажется, не оторвал взгляда от тарелки.
В тишине, нарушаемой лишь потрескиванием углей да стуком ложек, я ждала, что скажет бабушка. Такая маленькая женщина, но при этом такая властная. Она помогла мне обсушиться, дала древний свитер и пару дедушкиных штанов на время, пока мое дорожное платье лежит перед огнем, испаряя облачка влаги. В чужом доме, в чужой одежде я ждала, чтобы бабушка первой начала беседу.
Зато дядя Уилли болтал во время еды не умолкая, сыпля забавными анекдотами о Скае, вопросами об Эдинбурге и ужасными шутками. О себе или о моей матери он тем не менее не проронил ни слова. Плотно сжатые губы и прищуренные глаза бабушки поведали мне, что Уилли не оправдал надежд семьи: неженатый, неотесанный, по-прежнему живущий в родительском доме.
Пока Уилли заливался соловьем, бабушка сидела и молча наблюдала за мной. Это была битва характеров, и старая женщина оказалась упрямее меня. Наконец я не выдержала и спросила, как она узнала о моем приезде. В таком месте, как Скай, я вполне могла бы поверить в ясновидение.
— Мне написал Финли.
— Финли написал? — Ложка Уилли упала в тарелку.
— Впервые за двадцать с лишним лет. — На губах бабушки промелькнула довольная усмешка. — Он предупредил, что его отыскала дочка Элспет и что если она будет столь же настойчивой и дальше, то вскоре окажется на пороге нашего дома.
— Почему ты мне ничего не сказала об этом?
Бабушка только сердито зыркнула на него черными глазами.
— То, что ты живешь в моем доме и ешь мой хлеб, совсем не означает, что я должна обо всем тебе докладывать, Уилли Макдональд.
Эти слова, по-видимому, ничуть не задели Уилли.
— Он мой брат.
— И тем не менее тебе он не черкнул.
Уилли с грохотом встал из-за стола и без извинений покинул кухню. Надо же, не успела я приехать, как тут же оказалась посреди семейной ссоры.
— Финли писал, что ты расспрашивала о молодых годах Элспет, — продолжала бабушка, — что ты хотела знать, какой была твоя мать до твоего рождения.
— Он мало что мне рассказал.
— Финли такой же упрямец, как и Элспет, это точно. Все эти годы каждый из них ждал, чтобы другой извинился первым. — Бабушка выскребла остатки овсяной похлебки мне в миску. — Они с детства были очень похожи, наши мечтатели. Этих двоих не удовлетворила бы фермерская жизнь. Жаждали знаний. Читали и перечитывали все, что попадалось им под руку. И всегда смотрели на горизонт, как будто искали способ прикоснуться к нему. Они оба, раз отдав свое сердце, навсегда его потеряли.
Я точно помню, что она сказала, поскольку попросила ее все повторить. А потом, как только добралась до ручки, записала каждое слово.
— Но была между ними и разница. Поэзия жила лишь в сердце Финли, тогда как у Элспет она была даже в кончиках пальцев. — Бабушка собрала миски и со стуком составила их одну в другую. — А теперь спать, Маргарет Данн. Утром ты получишь от меня тот «первый том».
Черные глаза-бусины не допускали даже мысли о возражении. Теперь я знаю, откуда у мамы упрямство.
Наутро, когда я проснулась, в коттедже стояла тишина: все разошлись по своим делам. На кухонном столе меня дожидались тарелка со свежими лепешками, банка варенья и высокая стопка стихотворных сборников с золоченым обрезом. Все — написанные моей матерью.
Пол, я понятия не имела. Я знала о том, что мамина душа полна поэзии, но не о том, что когда-то эта поэзия изливалась на бумагу. Моя мама — поэт!
Всю неделю я читала, а затем перечитывала эти сборники, складывая из фрагментов стихов образ мамы. Радость, сияние солнца, море. Любовь парящая, любовь исчезающая. Любовь, разрывающая ее напополам. И я начинаю понимать, что чувствует мама, бродя по Лондону. Потому что в ее поэзии я вижу некоторых из тех призраков.
Люблю,
Маргарет.
Лондон, Англия
24 августа 1940 года
Уважаемые сэр или мадам!
Много лет назад, в бытность свою студентом Университета Иллинойса, в этом общежитии проживал молодой человек по имени Дэвид Грэм. Понимаю, что с тех пор прошло много времени, и все же надеюсь, что Вы сможете помочь мне разыскать его. Если у Вас имеется информация о местонахождении Дэвида Грэма после того, как он покинул Урбану, Иллинойс, я была бы крайне признательна, если бы Вы связались со мной. Я остановилась в гостинице «Лэнгхэм» в Лондоне. Заранее благодарю.
С уважением,
миссис Элспет Данн.
Глава девятнадцатая
Элспет
Место Пятое
30 июня 1916 года
Дорогая Сью!
Сью, ТЫ НЕ СДЕЛАЛА НИЧЕГО ПЛОХОГО. Что недостойного в том, как ты реагируешь на смерть Йэна? И пусть никто не смеет усомниться в твоих чувствах! Плачь, если хочешь. Или пой, если так тебе легче. Надень в церковь черное платье, но потом переоденься в ярко-желтое, когда будешь дома. Если хочешь сидеть, потея перед жарким огнем, так и делай. А на следующее утро пойди гулять босиком по прохладной росе.
Ни на секунду не замыкайся в себе, не прячься. Ты сама не понимаешь, какой живительной силой являешься на этой земле. Ты рождена не для скорби, а для жизни и любви.
