Хотя дорожных миль по кругу здесь
Одиннадцать да поперёк полмили.
88 Я из-за них обезображен весь;
Для них я подбавлял неутомимо
К флоринам трехкаратную подмесь[438]".[439]
91 И я: "Кто эти двое,[440] в клубе дыма,
Как на морозе мокрая рука,
Что справа распростёрты недвижимо?"
94 Он отвечал: "Я их, к щеке щека,
Так и застал, когда был втянут Адом;
Лежать им, видно, вечные века.
97 Вот лгавшая на Иосифа;[441] а рядом
Троянский грек и лжец Синон[442]; их жжёт
Горячка, потому и преют чадом".
100 Сосед, решив, что не такой почёт
Заслуживает знатная особа,[443]
Ткнул кулаком в его тугой живот.
103 Как барабан, откликнулась утроба;
Но мастер по лицу его огрел
Рукой, насколько позволяла злоба,
106 Сказав ему: "Хоть я отяжелел
И мне в движенье тело непокорно,
Рука ещё годна для этих дел".
109 "Шагая в пламя, — молвил тот задорно, —
Ты был не так-то на руку ретив,[444]
А деньги бить она была проворна".
112 И толстопузый: "В этом ты правдив,
Куда правдивей, чем когда троянам
Давал ответ, душою покривив".
115 И грек: "Я словом лгал, а ты — чеканом!
Всего один проступок у меня,
А ты всех бесов превзошёл обманом!"
118 "Клятвопреступник, вспомни про коня, —
Ответил вздутый, — и казнись позором,
Всем памятным до нынешнего дня!"
121 "А ты казнись, — сказал Синон, — напором
Гнилой водицы, жаждой иссушен
И животом заставясь, как забором!"
124 Тогда монетчик: "Искони времён
Твою гортань от скверны раздирало;
Я жажду, да, и соком наводнён,
127 А ты горишь, мозг болью изглодало,
И ты бы кинулся на первый зов
Лизнуть разок Нарциссово зерцало".[445]
130 Я вслушивался в звуки этих слов,
Но вождь сказал: "Что ты нашёл за диво?
Я рассердиться на тебя готов".
133 Когда он так проговорил гневливо,
Я на него взглянул с таким стыдом,
Что до сих пор воспоминанье живо.
136 Как тот, кто, удручённый скорбным сном,
Во сне хотел бы, чтобы это снилось,
О сущем грезя, как о небылом,
139 Таков был я: мольба к устам теснилась;
Я ждал, что, вняв ей, он меня простит,
И я не знал, что мне уже простилось.
142 "Крупней вину смывает меньший стыд, —
Сказал мой вождь, — и то, о чём мы судим,
Тебя уныньем пусть не тяготит.
145 Но знай, что я с тобой, когда мы будем
Идти, быть может, так же взор склонив
К таким вот препирающимся людям:
148 Позыв их слушать — низменный позыв".
ПЕСНЬ ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Круг восьмой — Десятый ров (окончание) — Поддельщики людей, денег и слов1 Язык, который так меня ужалил,
Что даже изменился цвет лица,
Мне сам же и лекарством язву залил;[446]
4 Копье Ахилла и его отца
Бывало так же, слышал я, причиной
Начальных мук и доброго конца.[447]
7 Спиной к больному рву, мы шли равниной,[448]
Которую он поясом облёг,
И слова не промолвил ни единый.
10 Ни ночь была, ни день, и я не мог
Проникнуть взором в дали окоёма,
Но вскоре я услышал зычный рог,
13 Который громче был любого грома,
И я глаза навёл на этот рёв,
Как будто зренье было им влекомо.
16 В плачевной сече, где святых бойцов
Великий Карл утратил в оны лета,
Не так ужасен был Орландов зов.[449]
19 И вот возник из сумрачного света
Каких-то башен вознесённый строй;
И я: «Учитель, что за город это?»
22 "Ты мечешь взгляд, — сказал вожатый мой, —
Сквозь этот сумрак слишком издалека,
А это может обмануть порой.
25 Ты убедишься, приближая око,
Как, издали судя, ты был неправ;
Так подбодрись же и шагай широко".
28 И, ласково меня за руку взяв:
"Чтобы тебе их облик не был страшен,
Узнай сейчас, ещё не увидав,
31 Что это — строй гигантов, а не башен;
Они стоят в колодце, вкруг жерла,
И низ их, от пупа, оградой скрашен".
34 Как, если тает облачная мгла,
Взгляд начинает различать немного
Всё то, что муть туманная крала,
37 Так, с каждым шагом, ведшим нас полого
Сквозь этот плотный воздух под уклон,
Обман мой таял, и росла тревога:
40 Как башнями по кругу обнесён
Монтереджоне[450] на своей вершине,
Так здесь, венчая круговой заслон,
43 Маячили, подобные твердыне,
Ужасные гиганты, те, кого
Дий, в небе грохоча, страшит поныне.[451]
46 Уже я различал у одного[455]
Лицо и грудь, живот до бёдер тучных
И руки книзу вдоль боков его.
49 Спасла Природа многих злополучных,
Подобные пресекши племена,
Чтоб Марс не мог иметь таких подручных;
52 И если нераскаянна она
В слонах или китах, тут есть раскрытый
Для взора смысл, и мера здесь видна;
55 Затем что там, где властен разум, слитый
Со злобной волей и громадой сил,
Там для людей нет никакой защиты.
58 Лицом он так широк и длинен был,
Как шишка в Риме близ Петрова храма;[452]
И весь костяк размером подходил;
61 От кромки — ноги прикрывала яма —
До лба не дотянулись бы вовек
Три фриза,[453] стоя друг на друге прямо;
64 От места, где обычно человек
Скрепляет плащ, до бёдер — тридцать клалось
Больших пядей. "Rafel mai amech
67 Izabi almi", — яростно раздалось
Из диких уст, которым искони
Нежнее петь псалмы не полагалось.
70 И вождь ему: "Ты лучше в рог звени,
Безумный дух! В него — избыток злобы
И всякой страсти из себя гони!
73 О смутный дух, ощупай шею, чтобы
Найти ремень; тогда бы ты постиг,
Что рог подвешен у твоей утробы".[454]
76 И мне: "Он сам явил свой истый лик;
То царь Немврод, чей замысел ужасный
Виной, что в мире не один язык.
79 Довольно с нас; беседы с ним напрасны:
Как он ничьих не понял бы речей,
Так никому слова его не ясны".
82 Мы продолжали путь, свернув левей,
И, отойдя на выстрел самострела,
Нашли другого, больше и дичей.
85 Чья сила великана одолела,
Не знаю; сзади — правая рука,
А левая вдоль переда висела
88 Прикрученной, и, оплетя бока,
Цепь завивалась, по открытой части,
От шеи вниз, до пятого витка.
91 "Гордец, насильем домогаясь власти,
С верховным Дием в бой вступил, и вот, —
Сказал мой вождь, — возмездье буйной страсти.
94 То Эфиальт[456]; он был их верховод,
Когда богов гиганты устрашали;
Теперь он рук вовек не шевельнёт".
