Я вскарабкался на крутой холм рядом с дорогой, спустился по другой его стороне и оказался на краю очень высокого утеса. Внизу бились о скалы волны, и в заливе стоял на якоре корабль, такой маленький, что, казалось, он мог уместиться у меня на ладони.
На краю утеса, словно крысиный зуб, торчала узкая скала. К ней была привязана цепями молодая женщина. Она сидела лицом к морю и была в чем мать родила.
Сказав это, отец покраснел.
– Она заговорила со мной… о чем-то, чего сильно боялась… о чем-то гораздо худшем, чем обнаженной быть привязанной к скале. Она говорила на своем языке, и я не понимал ни слова… и до сих пор не все понимаю, но тебя-то она учила ее родному языку, только тебя, верно? Она хорошая мать, но ни один из твоих братьев не слышал от нее ни слова по-гречески.
Я кивнул. Моим братьям это не слишком нравилось, особенно Джеку, что нередко осложняло мне жизнь.
– Она не могла объяснить на словах, чего боится. Я понял лишь, что опасность угрожает со стороны моря, но никак не мог взять в толк, о чем речь. И тут над горизонтом показался краешек солнца, и девушка закричала.
Я смотрел на нее – и не верил своим глазам: ее кожа начала покрываться крошечными волдырями. Не прошло и минуты, как тело девушки превратилось в одну сплошную рану. Солнца она боялась, вот чего. И до сего дня, как ты наверняка заметил, она плохо переносит даже здешнее солнце, а в том краю солнце куда злее нашего, и без моей помощи она бы просто умерла.
Отец замолчал, пытаясь одолеть одышку, а я в это время думал о маме. Да, я всегда знал, что она избегает солнечного света, но это не казалось мне чем-то удивительным.
– Что я мог сделать? – продолжал он. – Времени на раздумья не было, поэтому я содрал с себя рубашку и укрыл женщину. Но этого оказалось недостаточно, пришлось снять и штаны тоже. А потом я встал спиной к солнцу, чтобы моя тень защитила ее от опаляющего света.
Миновал полдень, а я все стоял, пока солнце наконец не скрылось. К этому времени корабль отплыл без меня, спина моя обгорела, зато твоя мама осталась жива и ее волдыри исчезли. Я попытался освободить ее от цепи, но тот, кто привязывал ее, знал об узлах больше меня, а ведь я, что ни говори, был моряком. И только когда мне в конце концов удалось распутать цепи, я увидел кое-что еще – более жестокое и более гнусное. Я просто глазам своим не поверил. В смысле, она такая хорошая женщина, твоя мама… как могли сделать с ней это – да и с любой женщиной, если уж на то пошло?
Отец снова замолчал, глядя на свои руки, подрагивающие от воспоминаний. Я ждал почти минуту, а потом не выдержал и спросил:
– Что это было, папа? Что с ней сделали? Когда он поднял на меня глаза, они были полны слез.
– Прибили левую руку к скале, толстым гвоздем с широкой шляпкой. Пока я пытался придумать, как освободить ей руку, не причинив боли, она лишь улыбнулась и просто сдернула ее с гвоздя. На камни тут же хлынула кровь, но твоя мама встала и подо шла ко мне, как будто все это были сущие пустяки.
Я попятился и едва не свалился с утеса, но она успела схватить меня за плечо и помогла удержаться… И тут мы поцеловались. Я был матросом и каждый год бывал во многих портах, не раз целовал женщин, но обычно после того, как крепко напивался, иногда даже до бесчувствия. Я никогда не целовал женщину на трезвую голову, и уж точно при свете дня. Не могу объяснить, почему в тот же миг я понял, что она – моя судьба. Женщина, с которой я останусь до конца своих дней.
Отец снова закашлялся. Кашлял он очень долго, а когда наконец перестал, то с трудом перевел дыхание. Наверно, нужно было дать ему отдохнуть, но я понимал, что другого шанса узнать о маме мне может и не представиться. Мысли метались в голове. Кое-что из его рассказа напомнило мне записи Ведьмака о Мэг. Ее тоже связали цепью, и, освободившись, она тоже поцеловала его. Интересно, цепь, которой связали маму, была серебряной? Я не решился задать этот вопрос, потому что не был уверен, что хочу знать ответ. Может, отец сам скажет.
Выждав минуту, я все же спросил:
– Что случилось потом, папа? Как ты сумел вернуться домой?
– У твоей матери были деньги, сынок. Она жила одна в большом доме с садом, окруженном высокими стенами. Он находился примерно в миле от того места, где я ее нашел. Там я и бросил якорь. Рука у нее зажила быстро, не осталось даже шрама, а нашему языку я ее научил. Показывал на разные предметы и говорил, как они называются. Она повторяла, а я кивал, если она говорила правильно. Любое слово она схватывала с первого раза. У тебя умная мама, сынок. Действительно умная, и у нее прекрасная память.
Мы прожили в этом доме не одну неделю, и я был по-настоящему счастлив – но только до того вечера, когда к нам в гости впервые пришли ее сестры. Их было двое, такие высокие… неистовые женщины. Обычно они разводили костер за домом и сидели там до рассвета, разговаривая с твоей мамой. Иногда все трое танцевали вокруг костра, а иногда ночь напролет играли в кости. Но всегда, когда они приходили, начинались споры, с каждым разом все более бурные.
Я чувствовал, что это имеет какое-то отношение ко мне, потому что сестры твоей матери, увидев меня в окне, сердито отворачивались, а она махала мне рукой, чтобы я шел обратно в комнату. Я им явно не нравился, и, по-моему, именно по этой причине мы перебрались оттуда в Графство.
Когда-то я отплыл отсюда как наемник, обычный матрос, а вернулся джентльменом. Твоя мама оплатила дорогу, у нас была отдельная каюта. Потом она купила эту ферму, и мы поженились в маленькой церкви на холме Меллора, где на кладбище похоронены мои родители. Твоя мать не верит в то, во что верим мы, но ради меня она согласилась обвенчаться, чтобы соседи не судачили. Не прошло и года, как на свет появился твой брат Джек. Я прожил славную жизнь, сынок, и лучшая часть ее началась в тот день, когда мы встретились с твоей мамой. Однако я рассказываю тебе все это потому, что хочу предупредить тебя. Ты понимаешь, что однажды, когда меня не станет, мама вернется домой, туда, откуда она родом?
Услышав такое, я изумленно открыл рот:
– Но ведь у нее тут семья. Не бросит же она своих внуков?
Отец печально покачал головой:
– Не думаю, что у нее есть выбор, сынок. Как-то она сказала мне, что у нее там осталось «незаконченное дело». Не знаю, что она имела в виду, и она ни когда не рассказывала, почему ее привязали к скале и оставили умирать. Но там ее родина, и мама вправе распоряжаться собственной жизнью. Когда придет время, она вернется туда, поэтому постарайся не делать расставание еще труднее. Посмотри на меня, парень. Что ты видишь?
Я не знал, что сказать.
– Ты видишь старого человека, которому оста лось недолго. Мне достаточно взглянуть в зеркало, чтобы понять это. Поэтому не надо говорить мне, что я ошибаюсь. Что касается твоей мамы, то она еще в расцвете сил. Конечно, она не та девушка, какой была когда-то, и все же впереди у нее долгая жизнь.
Если бы не то, что я сделал тогда для нее, твоя мама и не посмотрела бы в мою сторону. Она заслужила свою свободу, поэтому пусть уйдет с улыбкой. Ты ведь сделаешь, чтобы так все и случилось, сынок?
Я кивнул и оставался с отцом до тех пор, пока он не успокоился и не уснул.
Глава 15
Серебряная цепь
Когда я спустился, мама уже вернулась. Мне хотелось узнать, как там Ведьмак и как она помогла ему, но я не успел ничего спросить. Сквозь кухонное окно я увидел Джека, идущего по двору вместе с Элли, которая несла на руках малышку.
– Я сделала для твоего учителя все, что смогла, сынок, – шепнула мама перед тем, как Джек открыл дверь. – Поговорим после ужина.
Увидев меня, Джек замер в дверном проеме. Выражение его лица менялось то в одну сторону, то в другую. Наконец он улыбнулся, подошел и положил руку мне на плечо.
– Рад видеть тебя, Том, – сказал он.
– Я просто заглянул по пути в Чипенден, – ответил я. – Хотелось посмотреть, как вы тут. Я бы и раньше пришел, если бы знал, что папа так болен…
– Он уже поправляется, – перебил меня Джек. – и это главное.
– Да, Том, ему сейчас гораздо лучше, – сказала Элли. – Через несколько недель он будет в полном порядке.
Грустное лицо мамы говорило о другом: папе крупно повезет, если он доживет до весны. Она понимала это, и я тоже.
За ужином все выглядели подавленными, даже мама. Не знаю, что тому было причиной – мое присутствие или в папина болезнь, – заставившей всех притихнуть, но во время еды даже Джек все больше помалкивал, хотя когда наконец открыл рот, то не удержался от насмешки:
– Что-то ты бледный, Том. Должно быть, все рыщешь по ночам. Смотри, добром это не кончится.
– Не будь таким бессердечным, Джек! – упрекнула его Элли и повернулась ко мне: – Как тебе наша Мэри, Том? Мы ее уже месяц как окрестили. Выросла она хоть немного с тех пор, как ты видел ее?
Я улыбнулся и кивнул. По правде говоря, я поразился, как повзрослела малышка. Раньше это было нечто крошечное, с красным сморщенным личиком, а теперь она стала пухленькой, с крепкими ручками, ножками и внимательным, даже настороженным выражением лица. Казалось, она вот-вот спрыгнет с колен Элли и начнет ползать по полу.
