Одел доспех, взял свою вороную лошадь, так как нечего в яркое пятно пули приманивать и готов изображать из себя героя. Пойду в первых рядах. В числе «охотников», самых отчаянных казаков. Тайно, чтобы батя не узнал и ногайкой меня не вздул.
"Иди туда, куда укажут
Господь, начальство и черед,
Когда же в бой лететь прикажут,
Благословясь ступай вперед!.."
Стоял обычный летний день, 7 июля. Мы быстро построились и ринулись на форсирование реки. Тут все зависит от скорости. Картечь максимум бьет на 300 метров. Дальняя. Ближняя — на 150. Пушки дают два выстрела в минуту. Против нашего полка из 280 казаков — турецкая батарея из 12 пушек. Минута и у нас 144 человека выбьет. Две — и всего нашего полка не станет. Совсем. Шансов на удачный исход — десятые доли процента.
Так что мы сразу разогнались на максимальной скорости, только ветер за ушами свистел. Земля загудела под ударами конских копыт. Подняли мы и изрядное облако пыли, которое несколько размоет визуально наши порядки. Может турки лишний раз промажут. Многие казаки знают, что будут сегодня убиты, но не хотят оставить ряды своего полка, который очень любят и уважают.
Полк для нас — и знамя и Родина. Служащие в нем казаки и офицеры — все дети одной семьи, все соседи и односельчане, меняющиеся только очередью, но никогда не переменяющие знамени. Полковая слава дорога нам и как воинам, и как дончанам.
Для нас нет слова «невозможно». Каждый из донцев, подобно древним русам, готов положить жизнь «за други своя». Каждый из нас утрет нос Куперовскому следопыту. О таких молодцах мы все слышали в детстве в сказках. Казак проскачет сто верст за день, без всякой лодки переправится через широкую реку, неслышной поступью, ночью, как кошка, прокрадется через неприятельские цепи и выкрадет вражеского генерала прямо из его палатки.
Эх! «Это знамя, знамя полковое, командиры впереди…» Казачья вольница, глядит на нас с полкового флага. Сабля, пищаль, да рог с вином — чтобы забыть все тягости дальних походов. Да бочонок Цимлянского — роскошь недавних лет. Под таким флагом, и сгинуть не жалко. Оттого и вскипает ненависть к «турецкой сторонушке». Покажем нехристям «киммерийский мрак!»
Началось! Османы без малейший колебаний открыли ожесточенный огонь. Вражеский берег загрохотал. Гремели батареи, и столбами пошел белый дым к синему небу. Действительность ужасным кошмаром ринулась на нас. На нашем берегу — фонтаны земли и пыли от разрывов снарядов смешиваются с облаками порохового дыма. Содрогалась сама земля, нещадно исхлестанная железным и свинцовым градом.
Мы словно въехали в чудовищную метель. В один миг мы оказались в «адовой пасти». Молниями сверкает огонь из пушек неприятеля. Люди и лошади валятся кучами. Рядом со мной, при приближении к спуску, словно громадной косой облако картечи выкосило разом шестерых казаков.
От ударов чугунных шариков кости разлетаются во все стороны, поэтому эти раны всегда очень опасны. Оставалось только невольно зажмуриться при виде подобного зрелища. Меня пока не зацепило. Слабонервным здесь делать нечего: Кто убит — убит, а кто жив — продолжают атаку!
Наши кони неслись галопом, поэтому в мгновение ока мы оказались на берегу. Страшен был этот день!
Под ураганным огнем вражеской артиллерии донцы, подобно бурному потоку вулканической лавы, бросились в воду. Скоро приходится плыть. Здесь кровавая мясорубка продолжалась, на нас непрерывно извергался целый град бомб, ядер и гранат. Умирающие лошади жалобно ржали. Другие бились в кровавой агонии. Воздух уплотнился от всевозможных звуков: взрывов, криков, стонов, предсмертных воплей, треска и свиста пуль и снарядов. Оставалось только одно: постараться не сойти с ума.
Началась ужасающая резня, казаков перемалывали в фарш. Получался какой-то грандиозный кипящий суп с фрикадельками. Мгновения казались вечностью. Многие охотники были убиты и утонули.
Турки пришли в неистовство, их охватила жажда крови. Они, с бешенством мусульман, стреляют без перерыва, радуясь от наших огромных потерь.
Ближе к берегу, когда я уже забрался в воде на лошадь, мне тоже прилетело в грудину махонькое картечное ядрышко. Дух сразу вышибло, так что зубы клацнули, меня резко рвануло из седла, я стал стремительно сползать набок. Перед глазами у меня заплясали цветные звездочки. Скорее всего, я бы упал в воду, захлебнулся и утонул, но меня за шиворот схватил и придал устойчивое положение кто-то из казаков, скачущих позади.
Огромные черные жерла турецких пушек, окутанные дымом, смотрели мне прямо лицо, но, даже видя, как они извергают пламя, я не слышал грохота выстрелов — все тонуло в несмолкающей канонаде, бушующей вокруг. Я четко видел османских канониров, суетящихся у орудий, лихорадочно перезаряжающих, в расчете послать на нас сквозь дым новый ураган смерти.
С дикой отвагой донцы карабкаются на обрывистые склоны под градом османских пуль и бомб, решив взять вражеские позиции во чтобы-то ни стало. Многие без папах, в окровавленных мундирах, неслись сломя голову, выпучив глаза. Пустые седла, поредевшие эскадроны, порядка нет и в помине, каждую секунду люди и кони падают, земля вздымается и дрожит — а казаки все-таки идут на пушки и на смерть.
Пороховой дым поднялся до небес. Кругом слышался рев, хлопки, взрывы, крики, вспышки, то тут, то там в небо взлетали всполохи пламени. Огонь, потоки людей и лошадей — все это смешалось в одну сплошную какофонию, от которой дрожала земля.
Турецкие артиллеристы продолжали стрелять картечью, которая превращала коней и всадников в ужасное месиво из плоти, ткани, кожи, стали и крови. Убитые и раненые были повсюду, одни еще шевелились, другие лежали неподвижно.
От неприятельского огня погибло 400 человек. Как говорится: «Оптимизм широко распространен, упрям и очень дорого обходится».
Но четыре пятых казаков, в количестве двух тысяч удальцов-героев, демонстрируя непоколебимую стойкость и мужество, сквозь ураганный вой взбесившейся картечи переправились благополучно. Затем донцы лихо сбили турок с позиции разгромили их в пух и прах и тем дали возможность нашим пехотным колоннам, идущим где-то позади нас, возможность осуществить переправу. В очередной раз казачья пика, прозванная «дончанка», сотворила чудеса. Какую же геройскую силу духа выказывают донцы в эту войну!
Мусульмане, подумав, что мы не убиваемые дьяволы, бросились наутек. Потерявшие голову турецкие аскеры не понимали, что происходит и как мы пробрались сквозь огонь и свинец. Их преследовали и истребляли те, у кого кони еще сохранили свежесть после этой дьявольской скачки. Остальные животные, покрытые кровью и пеной, дрожали нервной дрожью. Некоторые прямо ложились под седлами, отказываясь от воды и от корма. Мы заплатили великую цену в людях и лошадях.
Огромные потери сегодня. Очень. Фактически каждый сотый казак, из проживающих на Дону, погиб. Вечная им память. Ну и трагедия! Ужасно! Но наше начальство получило свою победу. Путь к вражеской столице открыт. Сегодня донцы сбили замок и выломали дверь. Окончательный перелом в войне!
Я был одним из тех, кому на сегодня хватило впечатлений. Грудь болела, дышать было трудно. Похоже что у меня треснули несколько ребер. А может одно или два — сломаны. Придется потуже перебинтовать себе грудь, чтобы процесс заживления происходил нормально.
Среди едкого дыма, сойдя с коня на захваченных нами позициях, я снял с себя кирасу. В центре доспеха была огромная вмятина, металл даже был немного прорван. Да еще и по бокам виделось пару характерных вмятин, похоже там картечь просто соскользнула. Эту кирасу теперь только выбросить. Что я и сделал.
Мой Ворон был весь измотан, судорожно раздувал ноздри, покрытый от кончиков ушей и до метелок ног потом и хлопьями пены, особенно скопившимися вокруг седла и упряжи.
Перебинтоваться я не успел, так как меня разыскал папаша. Похоже, он пребывал в ярости. Ведь я снова пошел в первых рядах охотников, чем поставил под угрозу все его многолетние инвестиции. Кормишь и учишь такого бугая много лет, а он так и норовит глупо погибнуть!
