— Конечно, — ответила Галя, — а как же тут дела, домашние? Это надолго?
— Да ты все равно ничего не делаешь, — весело отмахнулся Никишин. — Надолго, Галя, надолго.
— А пушка мне положена?
— Да зачем тебе, — удивился старшина, — ты владеешь более совершенным оружием. И забери с собой все эти нераспечатанные банки, шоколад, конфеты. Это мой маленький подарок.
— Да Вам пригодится самому, — по-хозяйски возразила Галя.
— Меня здесь скоро не будет, — глухо ответил он.
— Как так? — растерялась Галя.
— Все когда-то кончается, — усмехнулся старшина. — После расскажу. У тебя есть мой рабочий телефон?
— Да нет. Откуда же?..
Никишин вырвал листок из маленькой записной книжки и быстро написал несколько цифр. Потом добавил что-то еще.
— Второй телефон — моего друга Павла… в общем, если что — он вместо меня…
— Вы что, умирать собрались?
— Умирать нам рановато, — пропел и подмигнул ей Никишин.
* * *
Старшина, к несчастью, ошибся…
Ранним прохладным утром, когда родители собирали детей в школу, на обитателей коммуналки обрушилась, как снежная лавина, весть. Убили старшину!
Его нашли дворники, недалеко от дома, под аркой проходного двора. Тело Ярослава обнаружили в полусидячем положении. Как будто он, уставший, присел, да так и заснул, не дойдя до теплой постели.
— Смотри, мужик, видимо, крепко набрался. Давай разбудим, простудится ведь.
Когда дворники попытались поднять тяжелое тело, оно распласталось у них под ногами. Перевернув тело, они в страхе отпрянули назад.
Под левой лопаткой, аккурат в районе сердца, торчал большой гвоздь «двухсотка». Кто-то очень сильный, подкравшись сзади, резким ударом натренированной ладони вогнал его в сердце старшины.
Один из дворников бросился на улицу, нещадно свистя. Уже посиневшее лицо старшины было спокойным и как будто удивленным. Крови нигде не было. Даже под торчащей шляпкой гвоздя.
Убийство милиционера в те годы считалось особо тяжким преступлением, за которое полагалась смертная казнь. Тело старшины увезли в морг. Сыщики с собакой обошли все близлежащие дворы, но на след убийцы не вышли.
Старшину похоронили со всеми почестями, положенными орденоносцу и фронтовику. Друзья по угрозыску поклялись найти бандитов и отомстить.
На поминках, на которые никого не приглашали, но все жильцы собрались, выпили за упокой души раба Божьего Ярослава, погоревали сообща, женщины поплакали, да и разошлись по своим жилищам.
Уже через два дня муровцы получили сведения, что старшину «приговорили» домушники, сидевшие за ограбление дома Пашенной. Через неделю арестовали исполнителя по кличке «Верзила», у которого при аресте и обыске нашли трофейный нож «Solingen», принадлежавший старшине. На правой ладони, которая больше походила на совковую лопату, удивленные следователи обнаружили мозоль сантиметровой толщины, видимо специально натертую для подобных дел.
«Верзила» до суда не дожил. Судмедэксперт МУРа констатировал, что смерть наступила в камере, ночью, в результате неосторожного падения с верхней шконки во время сна. Несчастный упал головой вниз, сломал шею и был таков.
Муровцы свято блюли закон «око за око, зуб за зуб».
Смерть Ярослава потрясла Галю. Она понимала, что его больше никогда не будет. Не будет уроков английского, длинных бесед за чашкой чая. Не будет ощущения каких-то токов, идущих от него к ее телу.
Но сердце не могло это принять. Оно ныло, не переставая, с первой секунды, когда она услышала за дверью нервный крик — старшину убили!
Она села около окна и так и просидела несколько часов, закрыв рот руками. Она не плакала. Это была первая в ее жизни смерть близкого человека. Она чувствовала прикосновения ладони матери к ее плечу, видела шевелившиеся губы, но ничего не слышала. Она не могла ни есть, ни пить. Внутри все сжалось и омертвело.
Она не пошла на похороны — не хотела видеть его мертвым. Она так его и запомнила — внимательно смотрящим ей в глаза, держащим в руках гнутую алюминиевую армейскую кружку с чаем, с которой он никогда не расставался.
Что значил для нее этот, как потом оказалось, ее первый учитель жизни, она поняла только после его смерти. Когда его не стало. Так тонущий человек, захлебываясь, вдруг осознает, что без воздуха он не проживет и нескольких минут. Галя еще несколько месяцев мысленно продолжала беседовать со старшиной, когда ей нужно было посоветоваться.
После поминок вещи старшины из его комнаты постепенно стали расползаться по соседям. Галя взяла себе на память англо-русский словарь под редакцией Миллера, который и сейчас стоит на видном месте в ее библиотеке. Его страницы до сих пор пахнут махоркой, обгоревшие углы твердой обложки свидетельствуют о перенесенном пожаре. Стоящие рядом на полке книги с золотым тиснением терпят соседство пришельца из России, не в силах от него отодвинуться.
Часть вторая
Глава 5. Извини! ты — не нашего круга
К десятому классу Галя стала настоящей красавицей, правда, она по-прежнему сомневалась в том, что это так. Она чувствовала в себе какой-то тайный изъян, точно и сама приятная внешность (как она осторожно думала) была чем-то временным и изменчивым, грозящим обернуться внезапным безобразием. Несколько сморщенных старух, которых она часто видела на соседних улицах, поселили в душе сомнения.
Что знала она о красоте вообще? Она с легкой руки матери неплохо разбиралась в живописи, иногда любуясь восковыми перстами юных красавиц и зрелых дам, чеканными профилями, прекрасными лицами молодых людей. В Москве не было таких лиц, как думала Галя. Да и на картинах — не иллюзия ли это? Не затянувшееся ли прощание с идеалами прошлого?
Женщины Боттичелли, например, казались ей неприятными, всего лишь гладкими чухонками, которые разве что втроем могли составить приличную компанию, изысканно дополняя друг друга расположением фигур, полуулыбками, склоненными головками.
— Красивыми не были, но молодыми были, — так говорила Софья Григорьевна, по взглядам которой Галя только и могла судить с достоверностью, что действительно на редкость красива. Но она считала: красота должна быть вызывающей, возбуждающей желания мужчин, завораживающей гипнотической силой греческих богинь.
Ее интриговали мужские взгляды, раздевающие и оценивающие. Она ждала эти взгляды, даже сама искала в толпе прохожих. Старшина? Но он смотрел на нее, как на подростка, иногда как старший брат.
Да, мужчины на нее поглядывали порой. Да ей-то что? Ведь она — не женщина еще, она еще только готовится ею стать.
Как-то дочь осмелилась, начав разговор издалека, расспросить мать… О любви, о страсти. Она только что прочла «Кармен» Мериме, конечно же, в оригинале и несколько по-детски примеряла этот очаровательный образ к себе. Галя хотела понять: любила ли Софья Григорьевна отца и по любви ли родилась она? Она была уверена, что ответ будет положительным.
— Ну, знаешь, дочь, — быстро ответила немного смущенная мать, — конечно, я любила твоего отца. А как же его было не любить-то? Каким он был? Ты видела фото. Элегантный, сильный, правда, несколько плутоватый, последнее почему-то с возрастом возобладало.
— И все-таки, мама…
— Я понимаю тебя, — произнесла Софья Григорьевна после короткой заминки. — Я любила его, а твой папа всего лишь пылал ко мне страстью. Боюсь, что он испытывал страсть не только ко мне.
— Так ты подозревала его в других… связях?
— Да что ты, — отмахнулась мать, — я знала про его увлечения. Но время-то какое было, ты просто представить себе не можешь. Мы все жили в ожидании «черного воронка», это такие машины, которые увозили людей ночью навсегда. Мы были, доченька, немного ненормальными, потому что верили в великого Сталина, в светлое счастливое будущее и ради этого были готовы идти на любые лишения. Что касается твоего папы, то он очень любил Толстого, Достоевского, а они оба были азартными игроками. И очень скоро карты стали его единственной страстью.
— А ты откуда знаешь? Он тебе сам говорил?
— Нет, это у него было на лбу написано. А лоб у него был такой же, как у тебя. Но не сомневаюсь, что ты скоро встретишь замечательного молодого человека. К тому же из богатой семьи.
— И он испортит мне жизнь.
— Фу, — ответила Софья Григорьевна, — разве что ты испортишь ему эту жизнь и будущую заодно.
— Ты думаешь?
— Уверена, — ответила мать, грузно садясь в кресло. — В том, что встретишь. А все прочее будет зависеть только от тебя, верь в это.
Мать как в воду глядела. Примерно через неделю Варвара пригласила ее на вечер в знаменитую сто десятую школу, которую заканчивала сама. Подруга и раньше кое-что рассказывала об этом заведении, где вместе с ней учились отпрыски больших партийных бонз — приемная дочь Никиты Сергеевича Хрущева, дети маршалов — Буденного, Захарова, Ротмистрова, один из птенцов михалковского гнезда и множество других счастливчиков.
