— Не хотите же вы уверить меня, молодой человек, — раздраженно загудел он, когда я попробовал возражать, — что ваши шерлы или кто бы там ни был, черт, дьявол, еще несколько поколений тому назад знали секрет изготовления великолепных пластмасс?
— Но ведь речь идет не только о приборе… — возразил я.
— Разумеется, не только! Пластинки-то ваши, в том числе и т-талисман, — почему-то это слово его особенно злило, — они ведь тоже из пластмассы… Ну, или, скажем, вообще из синтетических материалов!
— Разве? — пробормотал я растерянно.
— Да уж поверьте! Или, если угодно, обратитесь к… ну, к признанным авторитетам, как вы изволите выражаться, только уж, пожалуйста, в области химии… да-с, органической химии, а не археологии… Не археологии, молодой человек!
Я так растерялся, что начал бормотать что-то несвязное… потом опять говорил о талисмане, о храме и Черной Смерти… о Сынах Неба… Он слушал меня все с той же желчной гримасой. Наконец ему надоело.
— Да выбросьте вы из головы всю эту чепуху! — прогремел он, вставая, в величайшем негодовании. — Скажите, пожалуйста, — из поколения в поколение передавалась вещь из ультрасовременного материала! Это исключается! Ис-клю-ча-ет-ся! И постыдились бы вы, образованный человек, ссылаться на бредни какого-то дикого, совершенно невежественного мальчишки, насквозь пропитанного суевериями! Да откуда вы знаете, сколько времени его отец носил этот талисман? Может быть, всего год или два! А рассказал сказку мальчишке для того, чтоб он берег эту штуку, вот и все. Я эти края тоже достаточно знаю, там на каждом шагу легенды и предания. Ни одно дерево там просто не вырастает, а все из чьих-нибудь волос или ногтей. А легенды о Сынах Неба можно услышать в любой части земного шара. Да-с, молодой человек!
— А храм? А Черная Смерть? — в отчаянии спросил я, чувствуя, что почва ускользает у меня из-под ног.
Археолог яростно фыркнул.
— Залежи урановых руд встречаются в самых разных местах! — зарычал он. — Если вы даже этого не понимаете… В общем, заберите-ка свои экспонатики. Ни к каким Сынам Неба они отношения не имеют… если только вы не согласитесь считать Сынами Неба англичан… или американцев… вот именно, американцев, молодой человек!
Он сердито смотрел, как я собираю свои «экспонатики». Я думаю, он и вправду считал меня абсолютным кретином. Я неловко попрощался и ушел, чувствуя на спине его презрительный взгляд.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Легко понять, какое настроение было у меня после этого разговора. Ведь доводы сердитого археолога не были лишены известной убедительности. В самом деле, мог ли я ручаться, что суеверное воображение шерпов не создало легенду вокруг какой-то вполне современной вещи? Мало ли при каких обстоятельствах лопала эта пластинка к отцу Анга! А вдруг… мне даже стало нехорошо при этой мысли… а вдруг все началось с того загадочного сагиба, который вместе с отцом Анга ходил в храм и тоже был убит Черной Смертью? Может быть, только тогда эта пластинка и попала в семью шерпов. Я ведь ничего толком не знал… из Анга каждое слово клещами приходилось тянуть, а остальные шерпы и вовсе молчали. Что, если это и есть «родовая тайна» — загадочная смерть европейца, стремившегося к запретному храму, смерть, которую просто необходимо было ради безопасности всей семьи окутать покровом непроницаемой тайны и молчания? А этот самый храм… вернее, просто колпак над выходом урановых руд — могли построить европейцы или американцы, побывавшие в тех местах совсем недавно (и уж, наверное, не раньше 1953 года, когда Непал открыл свои границы для чужеземцев!).
Как он открыто презирал меня, этот «всезнающий старик»! Конечно, я в его представлении — просто желторотый юнец, простофиля, который, развесив уши, слушает мальчишку, по горло набитого суевериями. Что ж, — Анг был и в самом деле глубоко пропитан мистицизмом и суеверием… Неужели все это так и есть, и Милфорд, умница и скептик Милфорд, с его жизненным опытом и прекрасным журналистским чутьем, все-таки ошибся, погиб в погоне за призраком, за пустой тенью, за современными штучками из пластмассы? Обидно даже думать так — но что, если это все-таки правда?
Нет, конечно, я не мог на этом успокоиться. Пусть меня считают идиотом, сумасшедшим, авантюристом — кем угодно! пусть смотрят на меня с презрением и недоверием. Я буду ходить всюду, куда только смогу проникнуть, пока не узнаю все, что можно узнать.
Но к кому же идти сначала? К археологам уже, видно, не стоит. Грозный старик свое дело знает, и с этой стороны к пластинкам вряд ли подступишься. Надо пробовать другие пути. Но кто же может тут помочь? Историки? Этнографы? Геологи?
Я решил для начала потолковать с этнографами. Но и тут меня ждали неудачи. Бытом гималайских племен, а тем более маленького народа шерпов занимались очень немногие. Один из этих ученых недавно умер, а другой надолго уехал в экспедицию. Я показал пластинки и прибор человеку, который изучал Китай и особенно Тибет. Он повертел в руках пластинки, осмотрел прибор и решительно подтвердил, что, на его взгляд, вещи эти — безусловно современного происхождения.
— Даже самоновейшего! — добавил он. — Я таких пластмасс еще не видел. Возможно, это американская продукция.
Словно он сговорился с археологом! Я совсем было впал в уныние. Однако, пораздумав, решил отправиться к химикам, чтоб окончательно уточнить, что это за материалы и откуда они могли появиться в Гималаях.
Я решил созвониться с кем-либо из специалистов-химиков. Однако, перелистывая свою записную книжку, наткнулся на свежую запись — телефон Соловьева.
И тут я решил — была не была! Это человек чуткий, отзывчивый, он меня выслушает, не будет высмеивать… Может быть, Соловьев, по крайней мере, подскажет, к кому нужно обратиться.
Я вышел в коридор и набрал номер телефона Соловьева. Почему-то я особенно волновался, больше, чем все эти дни, так, что даже в горле пересохло. Может быть, потому, что я понимал: если уж и Соловьев, человек благожелательный, чуткий, умный, сочтет мою историю не заслуживающей серьезного внимания, то мне просто трудно будет дальше искать и добиваться. А, может быть, и потому, что я смутно предчувствовал — этот человек будет играть какую-то большую роль в моей жизни…
Соловьев не обманул моих ожиданий. Он Сразу вспомнил меня, даже как будто обрадовался звонку, и назначил свидание на этот же день, в пять часов. Чтобы понять, с каким подлинным и глубоким интересом отнесся Соловьев к моему рассказу, достаточно сообщить, что мы с ним расстались только после полуночи. Мы долго пробыли в обсерватории, ходили, по улицам, ужинали в кафе, сидели в сквере, потом у него дома, в кабинете, — и все никак не могли наговориться. Конечно, приключения мои были необычайными, и удивительными, а Соловьеву я все рассказывал подробней и даже как-то откровенней, чем Маше, — и потому, что сам многое вспомнил и заново осмыслил в эти дни, и потому, что я, рассказывая, ощущал не ужас и недоверие, как у Маши, а горячую заинтересованность и даже восторг. Я вообще плохо представляю себе, чего я смог бы добиться в этом запутанном деле без энергичной поддержки Арсения Михайловича, без его неустанных хлопот. Ведь у нас оказалось столько противников — да и немудрено.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
