Получив отпуск, Улусова приехала повидать сестру, с которой продолжительное время не встречалась. Но главной причиной (и в этом она тайно себе признавалась) было желание увидеть Гаврилова.
Случившееся десять дней назад явилось для нее радостным событием. Гаврилова она сразу узнала, как только он назвал ее полузабытым, но дорогим сердцу — «Голубушка». Прошли первые минуты удивления. Она рассказала, что «Голубушкой» ее начал звать в палате, еще задолго до прибытия в госпиталь Гаврилова, один тяжело раненный солдат.
Гаврилов рассказал о себе, а затем и о своих чувствах. Ее страшно смутило это взволнованное признание. В те далекие дни войны, сострадательно и заботливо относясь к людям, порученным ей, она никого не выделяла, зная, что к каждому раненому обязана относиться с подлинно сестринской добротой. Она поняла, что чувства, о которых ей рассказал обрадованный Гаврилов, дороги ему и он бережно относится к ним. И когда Гаврилов уехал, она не могла уснуть всю ночь. Она думала о себе, о Гаврилове, о Гулянской… Даже послав письмо Бахтиарову, она беспокоилась: не напрасно ли они с Катей заподозрили бывшую певицу? Приезд Гаврилова положил конец этим сомнениям. Оказалось, что Гулянская никогда и не жила в городе, который, записываясь в санатории, назвала местом своего постоянного жительства. От доктора Полякова Гаврилов уже не мог заехать в «Отраду», зато в последующие дни он дважды вызывал ее к телефону. Хотя разговор касался Гулянской, но в нем находилось место и для дружеских слов, окончательно лишивших ее душевного спокойствия…
…Через два часа после приезда в город в центре Нина Ивановна от нечего делать забрела в аптеку. Тут она едва не вскрикнула от удивления. Крикливо разодетая Гулянская была в обществе того самого тщедушного мужчины, которому в привокзальном сквере Нина Ивановна оказывала медицинскую помощь. Только теперь на нем был другой костюм — серый, другие очки — в белой оправе и соломенная шляпа. Лицо мужчины в нескольких местах аккуратно залеплено пластырем.
Нина Ивановна незаметно вышла из аптеки. Здесь она допустила непростительную ошибку. Вместо того чтобы узнать, куда из аптеки направится Гулянская и ее спутник, она подошла к постовому милиционеру и спросила, как ей найти управление КГБ. Придя туда, Нина Ивановна попросила дежурного срочно сообщить о ней майору Гаврилову.
* * *
Час, назначенный Свиридову для встречи, давно прошел. Беспокойство Жаворонковой нарастало. Она пыталась успокаивать себя: мало ли что могло его задержать. Да и как не беспокоиться: довести до конца порученное дело она должна во что бы то ни стало.
Жаворонкова, походив по комнате, снова подошла к двери и выглянула в прихожую. Затем она остановилась перед комнатой Ольги Федосеевны. Теперь редко открывает она эту дверь. Иногда ей все же казалось: откроется дверь и как всегда после работы придет Ольга Федосеевна, пожалуется немного на усталость, а через минуту оживленно начнет делиться впечатлениями, рассказывать о делах цеха, о работе и жизни своих «девчат».
Подойдя к окну, Жаворонкова посмотрела на улицу. На уровне окон, за оградой, густая листва тополей казалась черной. Вспомнились дни, когда жильцы дома сообща сажали эти деревья — тоненькие сиротливые веточки. Зажглись уличные фонари, и листва тополей вдруг стала похожей на театральную декорацию.
Постояв немного, она села в кресло.
Свиридов… Все же не такими представляются ей люди, работающие с Бубасовым. Пусть Свиридов пробрался в страну тайными путями, пусть он вражеский агент, но в нем не чувствуется того внутреннего зла, которое, по ее мнению, обязательно должно быть в агенте. На ее взгляд, Свиридов ничем не отличается от советских людей.
В последнюю встречу он рассказал ей о Бубасове, рассеяв ее возникшие было сомнения. Но, как ни странно, настороженно и гневно она относится не к Свиридову, а к тому неизвестному жителю, у которого Свиридов нашел, как он сам говорил, надежное убежище. Она безуспешно пыталась узнать у Свиридова, кто этот человек. Он ей казался в десятки раз опаснее агента. Выполнив свою роль, Свиридов уйдет, а тот неизвестный, дающий приют людям такого сорта, останется, и через некоторое время, возможно, к нему в дом прибудет другой подобный «квартирант». Свиридов не назвал ей хозяина квартиры, а этот вопрос с каждым днем волновал ее все больше и больше.
Как-то она сказала полковнику Ивичеву о своем беспокойстве. Ей казалось, что полковнику и его товарищам не удастся выяснить так детально, как бы то же самое сделала она… И вот Свиридова нет. Мало ли что могло случиться с ним на улице. Например, он мог попасть под трамвай или автомашину или могла произойти какая-нибудь другая случайность, и тогда тайна убежища агента не будет открыта…
Жаворонкова поднялась с кресла. Тревога ее нарастала.
Как раз в это время Свиридов осторожно просунул голову в дверь. Жаворонкова подняла руку к выключателю на стене.
— Ради бога, Элеонора Владиславовна, не нужно света, — проговорил он. — За мной следили, мне кажется, агент госбезопасности…
Свиридов выдумку об агенте безопасности преподнес по собственной инициативе. Его интересовало, как она отнесется к столь важному сообщению.
— Зачем вы вошли ко мне! — сделав испуганные глаза, воскликнула Жаворонкова.
Но внутренне она торжествовала: чекисты не выпускают Свиридова из поля зрения. Очень хорошо!
— Не беспокойтесь! Это было далеко отсюда… Я удачно ушел, — положив шляпу на стул около двери, сказал Свиридов. — Поэтому я и опоздал…
Жаворонкова вышла на минуту в прихожую. Запирая входную дверь, она подумала: «Хорошо, что за ним следили… Я не одна…»
Свиридов сел в кресло у стола и стал рассказывать о столкновении с «агентом госбезопасности».
— В общем, я здорово отделал его, — закончил он и вздохнул.
Жаворонкова слушала его, стоя у стола.
— Но ведь вас могли привлечь к ответственности за хулиганство, и тогда… провал!
Моментально она вообразила, что следить за Свиридовым почему-то мог только Бахтиаров. Волнуясь, она сказала:
— Если вам верить, то это было какое-то избиение младенца! Расскажите, тот, которого вы били, сильный или нет?
Выяснив, что жертвой Свиридова оказался какой-то низкорослый, ничуть не похожий на Бахтиарова, она успокоилась.
Свиридов сидел, низко опустив голову. Он уже раскаивался в том, что рассказал о слежке. Теперь она может отказаться от него, выгонит, и тогда… будет осложнено ее разоблачение. Он взглянул на Жаворонкову, молча игравшую цветком, выдернутым из букета.
— Элеонора Владиславовна, — тихо позвал Свиридов.
Она не отвечала. Он снова позвал ее.
— Если за вами следили, то, следовательно, вы вызвали подозрение, — бросив на стол цветок, сказала Жаворонкова. — Вам надо спешить, а вы медлите и не говорите главного. Что от меня требуется?
Свиридов облегченно вздохнул.
— Элеонора Владиславовна! — живо воскликнул он. — Это зависело не от меня. Теперь я получил инструкцию. Должен сказать: мы последний раз видимся с вами… Я должен уходить… оставить город…
— Куда?
— Меня должны переправить туда… домой…
— Но почему так быстро? — спросила Жаворонкова, испытывая беспокойство.
— Такова воля вашего отца.
— Расскажите мне еще о нем.
Свиридов встал, прошелся по комнате и, отвернувшись в угол, закурил папиросу. При свете вспыхнувшей спички Жаворонкова увидела его взлохмаченную голову, плечи.
— Вы сами понимаете, — тихо начал Свиридов, — что подробно рассказать о вашем отце я не в состоянии. Как я вам говорил в прошлый раз, видеть мне его приходилось не часто. Хотя он и старик, но, мне думается, старик, знающий секрет неувядания. Он бодр, свеж, ему трудно дать больше пятидесяти… Судя по всему, он вершит большие дела, но о размахе их я не имею представления… И вообще, вы сами должны понимать, что многое от меня скрыто. Я только исполнитель, курьер, если можно так выразиться…
— Не скромничайте!
— Уверяю вас!
— Где он вас принимал?
— За Мюнхеном. Знаете, как это делается? Вас сажают в машину, лишают возможности ориентироваться. К этой шаблонной и грубоватой таинственности я уже привык. Ваш отец придерживается строгих правил…
Свиридов замолчал.
— Рассказывайте, рассказывайте, — нетерпеливо проговорила Жаворонкова.
— В вас, Элеонора Владиславовна, отец уверен. То, что вы столько лет прожили здесь, он считает основой для хорошей игры. Прошлый раз я вам забыл сказать, что он просил передать вам…
— Что? — быстро спросила Жаворонкова.
— На вашем личном счету в швейцарском банке скопилась солидная сумма. Вы и сами должны понимать, что предприятие, которым руководит ваш отец, имеет капитал. На это денег не жалеют. Лично от себя, Элеонора Владиславовна, спешу выразить, что ваш отец исключительно прав! Он прозорливец! Он считает абсурдом утверждение о том, что коммунистические идеи влияют на умы. Вы тому ярчайший пример!
